Как ни странно, он был единственным из всей этой толпы, кто не стал ее обвинять. Вместо этого он с птичьим любопытством склонил голову набок, приняв чуть ли не сочувственный вид.
– Жаль Касэя, – проговорил он. – Касэя и всех остальных. Я рад, что вы с Десмондом выжили.
Она оставила это без внимания и быстро вполголоса сообщила ему, куда направлялись Красные и что она сказала им делать.
– Думаю, я смогу удержать их от новых нападений на провод, – сказала она. – И от других актов насилия, по крайней мере, некоторое время.
– Хорошо, – отозвался Сакс.
– Но я хочу кое-что за это, – продолжила она. – Я хочу этого и, если ты этого не сделаешь, натравлю их на вас.
– Солетта? – спросил Сакс.
Она пристально поглядела на него. Он, должно быть, слушал ее внимательнее, чем ей казалось.
– Да.
Сдвинув брови, он обдумал ее слова.
– Это может привести к наступлению ледникового периода, – заметил он.
– Хорошо.
Размышляя, он пристально смотрел на нее. Ей казалось, она видит его мысли в виде быстрых вспышек, порывистых образов: ледниковый период… истончение атмосферы… замедление терраформирования… разрушение новых экосистем… возможное восстановление… парниковые газы. И так далее. Забавно, как она могла читать по лицу этого незнакомца, этого ненавистного брата по первой сотне, искавшего выход из положения. Он мог смотреть и смотреть, но это не влияло на реальность: тепло так и оставалось главным двигателем терраформирования, а без ряда орбитальных зеркал в солетте у них останется, по меньшей мере, нормальный для Марса уровень солнечного света – то есть они перейдут в более «естественный» режим. Возможно, это обоснование даже понравилось консервативному Саксу.
– Ладно, – сказал он.
– Ты можешь говорить от имени этих людей? – Она пренебрежительно махнула рукой в сторону толпы, словно среди них не было ее старых товарищей, словно все они были технократами из ВП ООН или функционерами наднационалов…
– Нет, – сказал он. – Я могу говорить лишь от своего имени. Но я могу избавить Марс от солетты.
– И сделал бы это даже им наперекор?
Он насупился.
– Думаю, я смогу их уговорить. Если нет, то смогу уговорить команду с Да Винчи. Они любят принимать вызовы.
– Ладно.
Большего от него добиться было невозможно. Она выпрямилась, все еще чувствуя себя растерянной. Его согласие стало для нее неожиданностью. И сейчас, когда он согласился, она осознала, что до сих пор сердится, что на душе у нее по-прежнему скребут кошки. Эта уступка – теперь, когда она ее получила, – не имела значения. Они придумают новые способы нагрева. Сакс, несомненно, приведет это им в качестве довода. И представит им удаление солетты как способ подкупить Красных. Чтобы те потом присмирели.
Она вышла из просторного помещения, не удостоив остальных и взглядом. Покинула склад и села в марсоход.
Какое-то время она ехала вслепую, не осознавая, куда движется. Лишь бы оттуда убраться, лишь бы сбежать. По чистой случайности она поехала на запад, но вскоре была вынуждена остановиться, чтобы не слететь с края обрыва.
И она внезапно затормозила.
Будто в трансе, она смотрела через лобовое стекло. Во рту стоял горький привкус, нутро словно сжалось, мышцы напряглись и отдавали болью. Замкнутый край кальдеры дымился в нескольких точках – сильнее всего в районе Шеффилда и Ластфлоу, но также и в дюжине других районов. Провода над Шеффилдом было не разглядеть – но он все еще находился на месте, посреди густого дыма в районе основания, тянущегося к востоку под дуновением слабого ветра. Еще одно облако, снесенное бесконечным струйным течением. Время – это ветер, что уносит их прочь. Клубы дыма в темном небе закрывали собой некоторые из многочисленных звезд, что появились уже за час до заката. Казалось, старый вулкан пробуждался снова, выходя из своего долгого покоя и готовясь к извержению. Солнце, проглядывая сквозь слабый дым, казалось темно-красным сияющим шаром, скорее похожим на настоящую расплавленную планету, местами скрытую за облаками, планету бордовых, ржавых, малиновых оттенков. Красный Марс.
Но красный Марс исчез – и исчез навсегда. Ему что солетта, что ледниковый период, что расширение биосферы, которая поглотит всю планету, образовав океан на севере, озера на юге, ручьи, леса, степи, города и дороги. О, Энн все это видела: белые облака, дождь, грязь на древних высокогорьях, тогда как бездушные гиганты возводили города, работая на полной скорости, и все расширяющаяся цивилизация хоронила ее мир.
Часть вторая Ареофания
Сакс считал гражданскую войну наименее рациональным из всех типов конфликтов. Две части группы имели больше общих интересов, чем разногласий, но все равно воевали друг с другом. Заставить людей провести технико-экономический расчет, к сожалению, невозможно. И ничего с этим не поделаешь. Или… пожалуй, кто-то мог бы определить суть проблемы, побуждающей ту или другую сторону прибегнуть к насилию. А потом попытаться эту проблему сгладить.
В данном случае суть заключалась, конечно, в терраформировании. Вопрос, к которому Сакс имел самое непосредственное отношение. Это можно было расценивать как неблагоприятное обстоятельство, поскольку было лучше, если роль посредника исполнял человек нейтральный. С другой стороны, его действия могли оказать программе терраформирования символическую поддержку. Он мог символическим жестом добиться больше, чем кто угодно другой. Достаточно было лишь пойти Красным на уступку – настоящую уступку, реальность которой увеличит символическую ценность какого-нибудь скрытого экспоненциального множителя. Символическая ценность… Суть этого понятия Сакс пытался осмыслить изо всех сил. Теперь слова самого разного толка вызывали у него такие трудности, что он даже обращался к этимологии, чтобы лучше их понять. Подсказка с консоли: символ – «то, что служит условным знаком какого-л. понятия, явления, идеи», от латинского symbolum, позаимствовано от греческого «бросаю вместе». Точно. Это было чуждо для его понимания, это «бросание вместе», нечто эмоциональное и даже несбыточное, но при этом жизненно важное.
В день битвы за Шеффилд он позвонил Энн и, быстро с ней соединившись, попытался поговорить, но ему не удалось. Тогда, не зная, что делать, он поехал на окраину разрушенного города. Там он искал ее. Грустно было видеть, сколько урона нанесли несколько часов боя. Результаты многолетних трудов лежали теперь в руинах, в дымящейся, но не горючей пепельной пыли, и древнюю вулканическую пыль уносило струйным течением на восток. Провод торчал из этих развалин, словно черная нить волокна из углеродной нанотрубки.
Признаков какого-либо сопротивления со стороны Красных не наблюдалось. А вместе с тем и зацепок, которые позволили бы найти Энн. На звонки она не отвечала. Поэтому Сакс, потеряв надежду, вернулся к складскому комплексу на восточном Павлине и вошел внутрь. А потом туда заявилась и она: прошла к нему через просторное помещение, мимо всех остальных, так, словно собиралась всадить нож ему в самое сердце. Он с горьким видом откинулся в своем кресле, памятуя о сверхдолгих сериях неприятных бесед, что случались между ними. Совсем недавно они поспорили, когда ехали на поезде со станции Ливия. Он вспомнил, как она сказала что-то об устранении солетты и кольцевого зеркала, и это прозвучало как действительно сильное символическое заявление. А ему всегда было не по себе от того, что столь важный источник терраформирующего тепла был так уязвим.
Поэтому, когда она сказала: «Я хочу кое-что за это», он понял, о чем шла речь, и предложил убрать зеркала, прежде чем она успела сказать об этом. Она удивилась. Такое предложение смирило, смягчило ее лютый гнев. Хотя и оставило что-то гораздо более глубокое… печаль, отчаяние – наверняка он сказать не мог. Ведь в тот день погибло много Красных, а вместе с ними – и их надежды. «Жаль Касэя», – сказал он.
Она оставила это замечание без внимания и заставила его пообещать, что космические зеркала будут убраны. Он повиновался, на ходу рассчитав потери света, которые последуют в итоге, и постарался не дрогнуть лицом. Инсоляция должна была упасть примерно на двадцать процентов, а это приведет к серьезным изменениям.
«Это может привести к наступлению ледникового периода», – пробормотал он.
«Хорошо», – ответила она.
Но этого ей было недостаточно. А когда она ушла, он по ее осанке понял, что уступка принесла ей лишь слабое успокоение. Оставалось только надеяться, что хотя бы ее сторонники обрадуются сильнее. В любом случае сделать это стоило. Этим можно прекратить гражданскую войну. В результате неизбежно погибнет огромное количество растений, особенно на большой высоте. Впрочем, в той или иной степени похолодание скажется буквально на всех экосистемах. Сомнений быть не могло: грядет ледниковый период. Если, конечно, Зеленые не найдут достаточно эффективного ответа. Но если прекратятся бои, решение убрать солетту себя оправдает.
Проще всего было перерезать большой пояс кольцевого зеркала, позволив ему улететь в космос, прочь из плоскости эклиптики. Так же и с солеттой: стоило завести несколько стабилизирующих ракетных двигателей – и она, заходив колесом, улетит.
Но это было бы пустой тратой обработанного алюмосиликата, что Сакс не одобрял. Он решил выяснить, возможно ли применить направленные ракеты, расположенные на зеркалах, где-нибудь в Солнечной системе, а также изучить их отражательную способность. Солетту можно установить перед Венерой, расположив ее зеркала таким образом, чтобы вся конструкция превращалась в гигантский зонт, затеняющий горячую планету и запускающий процесс замораживания атмосферы; это давно обсуждалось в литературе и, независимо от того, что включали в себя планы терраформирования Венеры, считалось самым очевидным шагом для начала. После этого кольцевое зеркало предполагалось поместить на соответствующую полярную орбиту вокруг Венеры, так как отраженный ею свет помогал удержать солетту/зонт на месте, несмотря на солнечное излучение. Так что их еще можно было использовать, и это также стало бы жестом, символическим жестом, который бы говорил: «Смотрите, этот огромный мир тоже можно терраформировать». Это было непросто, но реально. Тем самым можно было ослабить психологическое давление на Марс, «единственно возможную новую Землю». Нелогично, но и пусть. История – странная штука, люди – иррациональные системы, а в своеобразной символической логике лимбической системы это послужило бы знаком для людей на Земле, знамением, рассеиванием психических семян. Смотрите туда! Летите туда! И оставьте Марс в покое.
Он обговорил это с учеными в Да Винчи, которые занимались управлением зеркалами. «Лабораторные крысы», как их, и его вместе с ними, называли за глаза (хотя он все равно это слышал). И еще их называли саксоклонами. А на самом деле они просто серьезные молодые ученые, уроженцы Марса, с такими же особенностями характера, что и аспиранты или постдоки любой лаборатории где бы и когда бы то ни было, но факты ничего не значили. Они работали вместе с ним и поэтому считались саксоклонами. Каким-то образом он стал эталоном современного марсианского ученого; сначала как первая «лабораторная крыса» в белом халате, а потом уже как окончательно свихнувшийся ученый со своим за́мком-кратером, полным неутомимых Игорей с безумными глазами, но по-своему сдержанных; маленьких мистеров Споков, тощих и нескладных человечков, напоминающих подъемные краны; женщин, одноликих в своей защитной бесцветности и бесполой преданности Науке. Сакс очень их всех любил. Он любил эту их преданность, видел в ней смысл – жажду понимать разные явления, уметь выразить их математически. Это правильное желание. Подчас ему даже казалось, что, будь все люди физиками, мир стал бы на порядок лучше. «О нет, – возражал он самому себе, – людям нравится идея плоской Вселенной, из-за того что искривленное пространство кажется им слишком сложным». Тем не менее молодежь в Да Винчи имела определенное влияние на Марсе, как бы странно это ни казалось. В данный момент Да Винчи руководил большей частью технологической базы подполья, а благодаря полноценному участию Спенсера их производственные возможности были потрясающи. Они де-факто контролировали орбиту Марса.
Это послужило одной из причин, по которой многие из них оказались недовольны или по меньшей мере пришли в недоумение, когда Сакс сообщил им о необходимости удалении солетты и кольцевого зеркала. Он сделал это на совещании по видеосвязи, и на их лицах тут же отразилась тревога: «Капитан, это нелогично!» Но в противном случае грозила гражданская война. Что еще хуже.
– А люди не станут возражать? – спросила Аония. – Зеленые?
– Разумеется, станут, – ответил Сакс. – Но как раз сейчас мы живем в… в анархии. Группа на восточном Павлине – это, пожалуй, что-то вроде протоправительства. Но мы в Да Винчи контролируем марсианский космос. И даже в случае возражений это может предотвратить гражданскую войну.
Он, как мог, постарался им объяснить. Они углубились в технические сложности, в суть задачи, быстро забыв о том, как их потрясла сама идея. Технически сложная задача была им все равно что кость для собаки. Они принялись «обгладывать» самые трудные места, и уже через пару дней составили четкий и гладкий план действий. Основная его часть, как всегда, состояла в загрузке инструкций в искин. Теперь, имея ясное представление о том, что нужно сделать, достаточно было сказать искину: «Пожалуйста, сделай так-то и так-то» – переведи солетту и кольцевое зеркало на орбиту Венеры и выстави предкрылки солетты так, чтобы она заслонила планету от солнечного облучения, как зонт. После этого искин вычислял необходимые траектории, ракетные запуски, углы расположения зеркал – и готово.
Пожалуй, люди становились слишком влиятельными. Мишель постоянно твердил об их новых богоподобных возможностях, а Хироко своими действиями указывала на то, что ничто не должно ограничивать их стремление использовать эти возможности, что они вправе пренебрегать любыми традициями. Сам же Сакс уважал традиции – они способствуют выживанию. Но технари из Да Винчи заботились о них не больше, чем Хироко. Они жили в особую эпоху и не отвечали ни перед кем. Поэтому они это сделали.
Затем Сакс подошел к Мишелю.
– Я беспокоюсь за Энн.
Они сидели в углу большого склада на восточном Павлине, где среди шума и мельтешения окружающих чувствовали себя, будто находились в уединении. Но Мишель, осмотревшись, предложил:
– Давай выйдем отсюда.
Они надели костюмы и покинули помещение. Восточный Павлин представлял собой скопление шатров, складов, заводов, железных дорог, парковок, трубопроводов, сборных резервуаров, а также свалок и мусорных куч, где, будто куски вулканической лавы, валялись обломки разных машин. Но Мишель вел Сакса на запад, мимо всего этого хаоса, и они быстро подошли к краю кальдеры, где свалка выглядела совершенно иначе, будто после логарифмического сдвига, который превратил собрание артефактов фараона в место размножения бактерий.
На самом краю черноватый, в крапинку, базальт потрескался на несколько концентрических уступов, каждый из которых был ниже предыдущего. По этим террасам можно было спуститься по ряду лестниц, по самой нижней из них тянулись рельсы. Мишель повел Сакса к этой террасе, откуда им открывался вид в глубину кальдеры. Вниз на пять километров. Благодаря огромному диаметру кальдеры казалось, что она не настолько глубока, но тем не менее там, далеко-далеко внизу, лежала обширная, круглой формы территория. А когда Сакс припомнил, насколько мала кальдера относительно всего вулкана, сама гора Павлина показалась ему целым коническим континентом, выпирающим за пределы марсианской атмосферы. В действительности же небо было пурпурным лишь над горизонтом, а вверху – темным, тогда как солнце на западе висело тяжелой золотой монетой, отбрасывая прозрачные косые тени. Все это представало перед ним как на ладони. Частицы, что взметнулись в небо при взрывах, теперь исчезли, и все вернулось к телескопической четкости. Камень, небо и солнце. Марс, каким его любила Энн. Где-то имелись и строения. Но их не было ни на на горе Аскрийской, ни на Арсии, ни на Элизии и даже ни на Олимпе.
– Мы легко могли бы провозгласить всю территорию, что выше восьми километров, зоной первозданной природы, – сказал Сакс. – И оставить ее такой навсегда.
– А бактерии? – спросил Мишель. – Лишайники?
– Они, наверное, будут. Но разве это важно?
– Для Энн – да.
– Но почему, Мишель? Почему она такая?
Мишель пожал плечами.
Выдержав долгую паузу, он сказал:
– Это, конечно, сложно. Но я думаю, это из-за того, что она отказывается от жизни. Взывает к камням, как к кому-то, кому может доверять. С ней плохо обращались в детстве, ты знал об этом?
Сакс покачал головой, пытаясь понять, что это значило. Мишель продолжил:
– Ее отец умер. Мать снова вышла замуж, когда ей было восемь. С тех пор отчим унижал ее до тех пор, пока ей не исполнилось шестнадцать и она не съехала к сестре матери. Я спрашивал ее, в чем состояло это унижение, но она ответила, что не хочет об этом рассказывать. Насилие есть насилие, сказала она. И еще сказала, что все равно уже мало что помнит.
– Уж в это я могу поверить.
Мишель, отрицая, помахал рукой в перчатке.
– Мы помним больше, чем нам кажется. Иногда даже больше, чем нам хочется.
Они стояли и смотрели в кальдеру.
– А вот в это с трудом верится, – заметил Сакс.
Мишель нахмурился.
– Неужели? В первой сотне было пятьдесят женщин. По всей вероятности, более чем одна из них хоть раз в жизни подвергалась насилию со стороны мужчины. Скорее, десять или пятнадцать, если верить статистике. Сексуальному насилию, побоям, унижению… Просто раньше так было.
– С трудом верится.