– Гляди, как она одинока в этом пространстве. Мне жалко ее до слез.
– Мамуля, – сказал Петя, – ты здесь смотри, а мы – вон в том уголке…
Сбитая с толку сиянием сапфиров, изумрудов и прочих яхонтов, Оля проморгала незамысловатый маневр, и мы с Петей удалились в «уголок».
За стойкой не было ни души, но как только мы присели, возник джентльмен, встречавший нас у входа:
– Кабальерос! Что предпочитаете? – произнес он со всей любезностью, заложенной в слове «гентиль».
– Вискаря что ли трахнем? – спросил Петя.
И мы взяли по «виски деречо», то есть безо льда и содовой.
– Мало, гады, капают, – сказал Петя, превращаясь потихоньку в Педро. – А дерут небось три шкуры. Почем тут, интересно?
– Еще по рюмке, а потом выясним.
– Не знаю даже – стоит ли, – он поискал глазами Олю, но та была абсолютно занята выбором подарка…
– Ладно, только по одной. Ресторан впереди!
Мы выпили и попросили счет.
– Простите, кабальерос! – улыбнулся персонаж во фраке. – Дом угощает! Мы не хотим, чтобы вы скучали, пока сеньора выбирает украшения. Еще виски?
Это был удар точно «под дых», в солнечное сплетение. Петя открыл рот, но вздохнуть не мог.
– Погоди, – вымолвил он в конце-концов. – Это не шутка?
– Педро, – сказал я, – в таких магазинах не шутят.
– Минуточку! – Петя в мгновение ока возник рядом с Олей и горячо зашептал: «Мамочка, мамуленька, деточка моя, ты не торопись, выбирай внимательно, не жалей времени, а мы уж подождем тебя, посидим в уголочке, поскучаем».
Оля опять не заметила ничего преступного, и Петя, возвратившись, молодцевато оседлал мягкий табурет.
– Что тут самое дорогое?
– Думаю, французский коньяк, – предположил я. – Только стоит ли мешать?
– Однако когда угощают, – стоит! – веско заметил Петя.
Коньяк нас не особенно восхитил. Мы вернулись к виски «Джонни вокер», заказав сначала красную, потом черную и, наконец, голубую этикетки.
– В общем-то, один шиш, – сказал Петя. Он уже не оглядывался на Олю. Глаза его, немного расходящиеся по сторонам, тщетно пытались удержать одному ему ведомую очередность бутылок.
– Что у нас теперь идет? – спрашивал он поминутно. – «Чивас ригал», «Буканам», «Бифитер»? Или ореховый ликер?
Джентльмен во фраке проявлял к нам большой интерес.
– Кабальерос, откуда вы с визитом?
– Мы с визитом из России, – отвечали мы гордо. – Наливай!
Некоторое время он еще пытался продолжать этнографические исследования.
– У вас там круглый год зима? Очень холодно?
– Не то слово, – говорил Петя. – Полный отпад!
Джентльмен кое-чего не понимал, но в принципе ему было крайне любопытно почерпнуть новые сведения о великой стране бывшего социализма.
– Слушай, выпей с нами, – сказал я. – Тебе будет яснее. Иначе – потемки!
Мало помалу этот милый парень отбросил фрачный лоск и, как говорится, глушил напропалую. Выяснилось, что звать его Хесус, или, в просторечии, – Чучо.
– О’ кей! – восклицал он. – На очереди чинзано!
– Спокуха, Чучо! – возражал Петя. – Сейчас идет бренди «Дон Педро». И вообще, имей совесть, – наливай по-человечески!
– Как это? – живо заинтересовался Чучо.
– Да так это – лей в стакан до краю!
Чучо наливал, но еще пытался поддерживать осмысленную беседу.
– А как вам жилось при тоталитаризме?
– Жилось, – отвечал Петя сурово, с видом здорово настрадавшегося. – Русский народ все выдержит! Наливай!
Чучо, пожалуй, уже смекнул, что русский народ в нашем лице выдержит многое. Он даже пытался припрятывать некоторые заветные бутылки под стойку.
– Ты не прав, Чучито, – отечески наставлял Петя. – Угощаешь, так не жмись! Не то распну!
– Ребята, – всхлипнул Чучо. – Меня уволят.
Петя потрепал его по щеке:
– Эка невидаль! Усыновим!
Вообще-то время в гнезде своем имеет странные свойства. Оно явно относительно! То сжимается до неизмеримых величин, то растягивается беспредельно. В нашем случае оно, конечно, здорово ужалось. Глазом не успели моргнуть, как услыхали Олин голос:
– Петр, плати!
Петя, поперхнувшись красным вином «Христова кровь», кое-как сполз с табурета.
– Ке паса, ми амор? – удивился по-испански. – За что платить?
– Я выбрала гарнитур – кольцо и серьги.
– Ах, ми амор! – раскинул Петя руки. – Ты еще не знаешь – здесь все даром!
– Надо же, какая свинья, – тихо сказала Оля. – Плати, барбос.
– Все гратис! Даром! – упорствовал Петя. – Здесь угощают! Бери – и носи на здоровье.
– Ошизел! – прошипела Оля, мило улыбнувшись Чучо.
– Сеньора! – сказал он, падая головой на стойку бара. – Все гратис!
– Это сумасшедший дом! – говорила Оля, таща нас к выходу. – Не нужны мне никакие гарнитуры – только бы в полицию не угодить.
– Друзья! – кричал нам вслед Чучо. – Вернитесь – еще кое-чего осталось!
Столик мы купили за углом. Как только я увидел его, понял, что он создан для Оли. Он был каменный, но напоминал Пятое солнце. В глубинах ониксовой столешницы был целый мир. Там что-то поблескивало, перетекало, пульсировало, струилось и заворачивалось спиралью. Это было окаменевшее время.
– Оникс повышает сопротивляемость организма, – наукообразно заметил продавец.
– У моей мамули сопротивляемость – дай бог каждому, – брякнул Петя, но осекся, глянув на Олю.
Было очевидно, что столик тронул ее душу. Энергия оникса проникла до таких глубин, которых не смогли достичь рубины и бриллианты. Такое, поверьте, бывает в жизни.
– Я буду пить за ним свой утренний кофе, – сказала Оля.
– Мамуля, а мне разочек дашь попить? – подлизывался Петя.
– Барбосам место под столом, – заметила Оля беззлобно. – Неси аккуратненько!
Петя, подобно атланту, взвалил ониксовый стол на плечи. Оля страховала сбоку. А я шел позади, имея в виду подхватить в случае чего набравшегося атланта.
– Стол есть, – сказал он. – Пора и пожрать!
И в этом был, конечно, глубокий смысл.
Мне не хотелось, чтобы читатель думал, будто речь здесь идет о забулдыгах. Это не так. Как говорится, не генеральный момент во взаимоотношениях с действительностью. Но когда эта действительность, эта реальная жизнь чрезмерно отягощает, – хочется разделить ее тяготы хотя бы на троих. Случается! Простите – случается.
Пок-Чук и прочее свинство
В ресторане «Мой старик» было чрезвычайно уютно. Что-то откуда-то свисало, где-то журчало, мягко освещало и даже порхало над нашими головами.
Первое, что нам подали, – это небольшие пуховые подушки.
– Чтобы отдыхали ваши уважаемые ноги, – сказал официант с полупоклоном.
Мы скинули сандалии и возложили ноги.
– Нет, братцы, моя голова уважаемей ног, – сказал Петя, пристраивая подушку на столе.
– Простите, это вы говорите на португальском? – спросил официант.
– Вообще-то на русском, – ответил Петя. – Только когда мы поддавши, он звучит, как португальский.
– Так вы русские? – приятно поразился официант. – А знаете, как меня зовут? Ленин Иван!
– Елки-палки! – Петя тяжело привстал и запел родной гимн, переходя время от времени на «проклятьем заклейменного».
И Оля неожиданно начала тоненько подпевать – «воспрянет дух людской!»
Ленин Иван выслушал с почтением.
– Я принесу вам лучшую еду полуострова Юкатан! – сказал он, смахивая счастливые слезы.
А Петя как-то выдохся, разом ослаб и задремал, устроив уважаемую свою голову на пуховой подушке.
– Ну вот – какое свинство! – сказала Оля, довольно, впрочем, дружелюбно. – Будите его, будите, а то храпеть начнет.
Я потрепал Петино ухо, приговаривая:
– Не спи, не спи. Не предавайся сну!
– Ты вечности заложник, у времени в плену! – с выражением добавила Оля.
– Кстати, о времени, – сказал я. – Понимаю, что это не слишком деликатно, но меж друзей возможно. Сколько вам стукнуло?
– Двадцать девять, – мило улыбнулась Оля. – Конечно, если считать по венерианскому календарю, где 584 дня в году.
– А по календарю майя тебе, мамочка, семьдесят! – приоткрыл глаз Петя. – У них в году 260 дней.
– Спасибо, Петр! – кивнула Оля. – Ты уж меня тогда называй бабушкой, а не мамочкой!
– А вообще-то здорово эти майя устроились, – продолжал Петя. – В месяце двадцать дней! Значит, получка-то куда как быстрее подходит. И набирается восемнадцать за год. Да еще, при хорошем раскладе, может быть девятнадцатая!
– Чего-то у тебя, Педро, с арифметикой фигово, – заметил я.
– Разве? – удивился Петя.
– Педро?! – четко отреагировала Оля, – Это что же за Педро такой? Педро, Педро, принеси ведро!
И она расхохоталась венерианским смехом.
Петя поглядел на меня укоризненно:
– Я тебя предупреждал. Горшки уже были, теперь ведра пошли!
Все-таки что-то волшебное происходит порой в этом мире. Не успели мы развить тему ведра, как оно приблизилось к нашему столу – об руку с Лениным Иваном. То есть он притащил ведерко с шампанским.
– Выпьем, друзья, за вождей и поводырей, – сказал я, наполняя бокалы.
– Это в каком смысле? – спросила Оля.
– Это без смысла, но за вас!
Мы выпили шампанского, и я неожиданно ощутил, что некоторые мои чакры приоткрылись, заструилось что-то слегка рифмованное, слегка ритмическое.
– О женщина! О Афродита! – воскликнул я, окончательно пробудив Петю. – В душе ее сокрыт небесный дар! И даже в сердце зверского бандита любовный нанесет она удар! Всегда гляжу на женщину с любовью – мне трудно оторвать от ней глаза. Клянусь я в том мужскою кровью.
– Ну ты, брат, даешь дрозда! – заметил Петя.
– Молчи, Петр, молчи! – томно сказала Оля. – Это поэзия! – И глаза ее затуманились легкой слезой.
– Навряд ли муж за ссыльною женою пойдет терпеть лишения в Сибирь, – несло меня дальше. – Мужчина не пожертвует собою, хотя жена – его духовный поводырь!
– Слушай, Петр, что писали умные люди! – кивала Оля. – Это, кажется, Некрасов?
– Что-то в этом роде, – скромно сказал я. – Да, женщина возвышенной любовью спасет заблудший этот мир. Клянусь я в том мужскою кровью!
– Спасибо, спасибо. Это лучший подарок на мой день рождения! – приговаривала Оля. – Выпьем, друг мой, на брудершафт!
И только мы свершили это, как зазвучали барабаны типа тамтамов.
В ресторан ввалилась группа полуголых мужиков с перьями на голове и дико размалеванными физиономиями.
– Похоже, грабить будут, – равнодушно предположил Петя.
Но это были мирные индейцы. Они исполняли танец «Смерть оленя». В наличии имелись: охотник с луком, олень с чрезвычайно ветвистыми рогами на башке и, очевидно, силы природы в количестве пяти парней с факелами и барабанами.
Олень, конечно, тоже был не прав! Без видимых причин остервенело набрасывался на охотника, норовя поддеть рогами.
Охотника было искренне жаль. В конце концов, он сделал символический жест, обозначавший – ну, ты меня достал, падло! – и засандалил оленю меж глаз пару стрел.
Тут и началась кульминация танца! Силы природы ухнули в барабаны и пригасили факелы – олень агонизировал. Это длилось минут пятнадцать, настолько живучим оказалось парнокопытное.
Мы уж думали, что олень совсем подох, да не тут-то было – опять подскакивал. Охотник с сокрушенным видом невольного палача стоял неподалеку, и олень все тщился добраться до него! Хоть копытом вдарить напоследок! В общем, образ оленя нам не показался слишком привлекательным. Когда он, побившись в последних судорогах, отбросил, как говорится, копыта, Петя вздохнул:
– Эх, ребята, оленятинки бы сейчас!
Но нам принесли в основном свинину. Ленин Иван, расставляя блюда, пояснял их содержание.
– Это «салбутес» – жареные кукурузные лепешки с индюшатиной, луком и авокадо. Бульон «пучеро» – свинина, курятина, морковь, тыква, чайоте, картошка, кусочки банана, кинза, редиска и апельсин…
– Запоминай, мамочка, – сказал Петя. – В Москве сварганишь.
– Пойо пибиль! – продолжал Ленин Иван с видом конферансье, представляющего звезд эстрады, – запеченные в банановых листьях кусочки курятины с чесноком, перцем и апельсином. И, наконец, «Пок-Чук» – жареная свинина в апельсиновом маринаде, под луковым соусом. Сейчас принесу свинину вареную с фасолью и соус «моле» – шоколад, перец и миллион трав. Наслаждайтесь, друзья!
– С чего начнем? – растерянно спросил Петя. – С этого что ли, Чука с Геком?
– Да тебе все едино, – пошутила Оля. – Лишь бы брюхо набить!
– Не обижай, мамочка! – говорил Петя, приступая к набиванию брюха. – Я очень даже разбираюсь в разных кухнях. Пицца, к примеру, гамбургер, хот-дог, пельмени в пачках. А как, бывало, почую шоколад с перцем, так весь трясусь. Я, мамуля, если по большому счету, – гурман!
– Петр, не смеши! – вдруг как-то странно хрюкнула Оля. – Ты можешь мне сказать, что сейчас ешь – свинину или курятину?
– Мамочка, это не играет значения! – хрюкнул и Петя. – Главное, чтобы вкусно и питательно.
– Думаю, мы едим свинину – предположил я, тоже немного подхрюкивая.
Вскоре мы нахрюкались вдоволь – вкусно и питательно. И сидели, прямо скажем, с отупевшими свиными рылами. За исключением, конечно, Оли.
– Что будем на десерт? – поинтересовалась она.
Я открыл меню такой толщины, что оно напоминало скрижали завета, полученные когда-то Моисеем.
Первое, попавшееся на глаза, как-то удивило, и я прочитал для смеха.
– Французский коньяк столетней выдержки. Пятьсот долларов за рюмку!
Петя опять захрюкал, а Оля сказала с некоторым вызовом:
– Вообще-то я не против. Будет, что вспомнить!
– Ну уж, мамочка, это дудки! – подпрыгнул Петя. – На пятьсот долларов можно месяц не просыхать. Доживешь до ста лет, куплю тебе бутылку соответствующей выдержки. А пока пей, чего попроще!
Оля внезапно обернулась ко мне:
– Купите даме всего одну рюмку столетнего коньяка!
– Мы, кажется, уже на «ты», – сказал я оторопело.
– Тем более, – согласилась Оля. – Так купишь или нет?
Я оказался в труднейшем положении. На этот прямой вопрос надо было отвечать однозначно. Но что? Я бегло взглянул на Петю – он отвел глаза, будто бы изучая лианы, свисавшие с потолка. Пауза затягивалась, а в голову не приходил достойный ответ.
Обычно в таких душещипательных местах повествование прерывается, и видишь мелкий хвостик: «продолжение в следующем номере». Или же внезапно начинается землетрясение.
Я тупо перебирал всяческие варианты, как гимназист, начисто позабывший, что следует за строкой – «Мороз и солнце, день чудесный…» Не мог же я попросту сказать: «Шиш тебе, Оля!» Это явно не укладывалось в мой образ. Впрочем, почему бы и не сказать – хрен с ним, с образом.
Чувствуя себя препаршиво, я выдавил:
– Кажется, у меня нет при себе нужной суммы.
Но Оля играла в быстрые шахматы.
– Ничего, – улыбнулась она. – Петр даст взаймы!
Это был сильный, но чуть-чуть неточный ход. Он подключал Петю, который, как было заметно, хотел остаться вне игры, простым зрителем.
– Я не дам ему денег, – сказал Петя угрюмо. – Мы знакомы всего неделю – чего доброго не отдаст!
– Он напишет расписку, – предложила Оля. – Или оставит чего-нибудь в залог…
– Ни расписок, ни залогов! – сказал я в отчаянии. – Мне не нужны эти деньги! Расплачусь кредитной картой.
Оля положила руку на мое плечо:
– Видишь, всегда можно найти выход – было бы желание! Кстати, мне не нравится столетний коньяк. Не хочу!
– Нет! Теперь выпьешь! – сказал я жестко, отбрасывая Олину руку и подзывая Ленина Ивана, – Ванюша, принеси-ка столетнего коньяку!
Казалось, его хватил легкий удар:
– О, простите, простите, но столетний кончился, – сказал он с таким видом, будто только что допил бутылку. – Может быть, вас устроит пятидесятилетний?
– Нет, это барахло мы не пьем, – потряс я головой. – Нету ли портвейна? «Три семерки» или «Агдам».
Это добило Ленина Ивана. Он сокрушенно вздохнул, чувствуя, что предает свое русское имя.
– Тогда три кофе! – распорядился я.
– Столетней выдержки, – добавила Оля.
Хеллоуин в Чили-Вили
В быстрых карибских сумерках чернело перед нами огромное дерево. Его крона терялась в небесах. Иначе, как древом его невозможно было назвать. Вероятно, на нем спасались от потопа Нене и Тата.
Ветви древа простирались по сторонам на многие метры. Оно было старым, это древо. И оно было голым.
А на ветвях его сидело множество громадных птиц. Казалось, это плоды древа. Длинные хвосты падали долу. Птицы были белы и недвижны. Но вдруг, внезапно, то одна, то другая пронзительно кричали загробно-металлическими голосами. Наверное, в этот самый миг где-нибудь на земле отлетала грешная душа человеческая в лучшие, надеюсь, миры.
Дрожь пробирала от этих криков, от этой неподвижности, от белизны и оголенности. Я вспомнил сирен, сгубивших приятелей Одиссея.
– Что это? – спросила Оля, бледнея и крепко цепляясь за Петю.
– Есть древо жизни, а это, судя по всему, древо смерти, – произнес я зловеще.
– Ну тебя, – сказала неуверенно Оля. – Пойдемте отсюда!
– От древа смерти не уйти, – изрек я, и, как бы подтверждая это, гаркнули пронзительно птицы. Было, похоже, что само древо кричит подземельным, корневым голосом. А после воплей наступила умопомрачительная тишина.
Можно услыхать, как поскрипывают перья длинных птичьих хвостов.
Но за этим поскрипыванием угадывалось и другое, потяжелее, повесомей – чьи-то шаги.
Кто-то черный и кривоватый возник из-за древа. А может быть, вышел из него? Дух древа?!
– Оля, – сказал он, приблизившись.
– Откуда он знает мое имя? – скороговоркой шепнула Оля, приседая и прячась за нас с Петей.
– Меня зовут дон Альфонсо, – сказал кривоватый дух. – Я стерегу паво реаль. Красивые птицы и дорого стоят.
– Оля, – поздоровался я. – Привет! Никогда не видел белых паво реаль.
– А кто они такие? – спросила, ободряясь, Оля.