— Похоже, вы умываете руки? — медленно проговорил профессор.
— Нет. Просто не дам никакой гарантии, но монтаж начну немедленно.
— Понятно. Убедительно прошу — приступайте.
Инженер с помощью доктора извлек грушу из штативов, осторожно взял ее в руки и вышел. Мы еще некоторое время оставались в лаборатории.
— Что будем делать, профессор? — спросил я.
— Поместим конус в камеру с марсианской атмосферой и попытаемся втолковать ему, что мы не враги, то есть станем воздействовать на него уже не газовыми снарядами, а мыслью, — профессор говорил медленно, явно раздумывая.
— А не возвращаемся ли мы к исходному пункту? — заметил я. — Сведения, которыми мы располагаем о его конструкции, весьма туманны, не говоря уж о самой плазме, об этом «центральном мозге»…
— Мозге? Прекрасное определение, — профессор, казалось, пришел в восторг. — Есть идея, — воскликнул он и выбежал из лаборатории. Фрэйзер пошел следом.
Маленький синьор Джедевани остался со мной. Тщательно протер лоб платком, оглянулся и сказал:
— Я чувствовал, что это кончит себя скверно. Четыре года я стоял у циклотрона с тремя миллионами вольт, но это была игра. Что тут творит, что тут творит! — и с этими словами отчаяния он вышел.
Я пошел наверх, раздумывая над словами профессора. Неужели он наконец нашел ключ к взаимопониманию с марсианином? Поверить в это было трудно. В малом монтажном зале, куда я заглянул по пути, стоял Линдсей с профессором. Профессор быстро устанавливал какие-то аппараты, среди которых я узнал большой динатронный усилитель и каскад усилителей высокой частоты.
В центре зала стоял большой стул, что-то вроде электрического — так мне показалось в первый момент, поскольку на верхней части спинки размещалось нечто вроде металлического чепчика, к которому были подведены кабели.
— Включайте поскорее аккумуляторы, — сказал профессор, — и давайте сюда катодный осциллограф, на площадку. Позвоните Бэрку, пусть поможет, — и, обращаясь ко мне, заметил, — знаете, что я надумал? Это фантастический проект, но что нам поможет еще, как не фантазия? Понимаете, я хочу уловить электрические токи, которые вырабатывает кора головного мозга одного из нас, усилить их в несколько миллионов раз и послать на электроды рентгеновской трубки. В зависимости от напряжения, сила рентгеновских лучей будет изменяться. Этим, регулируемым токами нашего мозга, излучением я стану воздействовать на ареантропа.
Вошел Бэрк. Они с инженером принялись монтировать части аппаратуры. Профессор велел мне сесть на стул, наложил на голову медный обруч и подключил несколько контактов.
Послышался низкий гул. Профессор возился с аппаратурой, не переставая говорить:
— Вы понимаете, что я имею в виду? Наша речь, наши жесты и так далее непонятны пришельцу с Марса. Но быть может, характер его психических процессов в самом центре, в его мозгу, более близок нам. Я намерен, отбросив окольные пути, воздействовать биотоками наших мозгов на его мозг.
Тем временем лампы усилителей накалились до бледно-розового цвета. Гудение усилилось. Я почувствовал, как у меня на голове стягивают ремнем металлическую каску.
— Не волнуйтесь, сидите спокойно, — дошел до меня голос профессора. — Ничего не случится, глядите на экран.
Большая, похожая на стеклянный цилиндр с конически расширяющимся основанием труба катодного осциллографа лежала на двух эбонитовых стойках. Я увидел, как на ее бледно-желтоватой флюоресцирующей поверхности появились медленно извивающиеся светлые линии.
— Это биотоки вашего мозга. Попробуйте мысленно перемножить тридцать на восемнадцать.
Теперь световые зигзаги на экране заструились быстрее.
— Прекрасно, аппарат действует идеально.
Гудение резко оборвалось, я почувствовал, что инженер ослабил ремень и снял у меня с головы «чепец».
— Пожалуйста, спуститесь, а мы подадим через вентиляционную шахту кабель осциллографа, там вы его примете из выходного отверстия и дождетесь меня, — сказал Линдсей.
Я по лестнице сбежал на первый этаж. В большом монтажном зале гудел электромотор, небольшой тельфер поднимал безжизненное тело марсианской машины с ее ложа и переносил в центр зала. Инженер шел под ней и подавал знаки доктору, который управлял перемещением с пульта. Я нашел выход вентиляционной шахты и вскоре увидел, как оттуда высовывается черный конец кабеля. Я легонько потянул за него и стал ждать. Через минуту появился Линдсей с большой рентгеновской трубкой. Укрепив кабель на стенном изоляторе, он начал устанавливать необходимые приборы.
— Газовые гранаты готовы, — сказал он и, обращаясь к Джедевани, стоявшему рядом, добавил: — Не думайте, что мне жизнь не мила… А теперь так: дадим ему ток на десять секунд и будем повторять это до тех пор, пока он не дрогнет. Тогда выключим ожививший его ток и подвергнем его мозг или рецептор, а еще лучше — все сразу действию рентгеновских лучей. Один из нас будет сидеть наверху и медленно, спокойно думать, мыслить, но не словами — это ничего не даст, — а образами. Картинки, которые надо вызвать в воображении, я уже набросал. Потом опять дадим ему «бодрящий» ток, посмотрим, реагирует ли он, и так будем повторять до получения результата.
— И как долго? — спросил Джедевани.
— До утра, если потребуется, — нервно бросил профессор.
Я взглянул на часы — было семь вечера.
— Макмур, вы — человек уравновешенный, здравомыслящий, — профессор быстро взглянул на итальянца, но тот и не думал обижаться. — Пойдемте наверх. На листке, что лежит у меня на столе, найдете картинки, о которых сказал инженер. Мыслить надо медленно, каждый образ представлять себе не меньше двадцати секунд. Начнете после красного сигнала, по зеленому прекратите. Если что-нибудь получится, вы станете первым человеком на Земле, переговорившим с обитателем Марса. Ну, дай Бог счастья и вам и нам. Жаль, что одного инженера у нас черти взяли, а он бы пригодился. Ну да ничего, Фрэйзер тоже хороший физик. Господин Фрэйзер, пойдете с Макмуром и подключите все, что необходимо для записи и передачи биотоков мозга через усилители. Не отнимайте телефонной трубки от уха: если я позвоню, то в зависимости от указаний будете либо увеличивать, либо уменьшать ток, подаваемый отсюда, снизу.
Кончив, профессор обратился к Линдсею.
Я оправился с Фрэйзером наверх. В малом монтажном зале сел на стул, Фрэйзер надел мне на голову металлический колпак и дал в руки листок, на котором было написано несколько фраз, и пачку пронумерованных фотографий.
Вначале мне предстояло внимательно рассматривать карту Марса, «активно смотреть, а не просто пялиться, как баран на новые ворота», — написал профессор под фотографией своим ужасно неразборчивым почерком. Потом фотографию Земли. Затем — карту Америки, далее — района, в котором мы находились, и при этом я должен был «испытывать положительные эмоции без примеси страха или ненависти».
Хорош старичок. Я уже чувствовал раздражение от его наставлений. Следующая фотография изображала всех нас (кроме меня) на платформе у телескопа. Здесь опять следовало подумать о Марсе, «но образно, не словами», — записал на полях профессор. Наконец была фотография снаряда, снимки района его падения и самого марсианина, при интенсивном рассмотрении которых, выполняя указание профессора, я должен был пребывать в хорошем настроении и дружеском расположении к нашему гостю. Признаюсь, первое, что мне пришло в голову после ознакомления с профессорской писаниной, было пожелание, чтоб удар хватил это механическое чудовище, которое уже прикончило нескольких человек, но я взял себя в руки. Неожиданно звякнул телефон — звонил профессор. Он сообщал наверх, что они начинают раздражать ареантропа напряжением в три миллиона вольт, и предупреждал нас, чтобы мы были готовы мгновенно включиться по их сигналу. Я выпрямился на стуле и ждал. Спустя секунду почувствовал, как пол слегка завибрировал.
— Электризуют нашего марсианина, — бросил Фрэйзер. — Электризуют!
Изумительная штука — три миллиона вольт! По мне тоже прошла дрожь. Оп-ля! — надо быть в хорошем настроении. Я принялся думать о Шотландии, о лесистых горах, о добрых старых временах, о миллионных тиражах газет с моими сенсационными репортажами.
Мысль мою прервал звонок.
— Что? Как? — кричал в трубку Фрэйзер. — Громче! Ничего не слышу!
Даже я слышал на расстоянии в несколько шагов, что трубка аж хрипит от гула, — и ничего странного: все генераторы работали в полную силу, чтобы дать нужные миллионы.
Фрэйзер бросил трубку.
— После третьего включения он дрогнул, пошевелился. Профессор велел сказать, чтобы вы подготовились.
Тем временем Финк опустил марсианина на пол, установил на площадке в нормальном положении и теперь был занят тем, что размещал проволочки груши с плазмой в их гнездах. Потом закрыл верхнее отверстие колпаком и попытался расшевелить сердце — или гироскоп — через просверленное нами отверстие.
Тем временем Финк опустил марсианина на пол, установил на площадке в нормальном положении и теперь был занят тем, что размещал проволочки груши с плазмой в их гнездах. Потом закрыл верхнее отверстие колпаком и попытался расшевелить сердце — или гироскоп — через просверленное нами отверстие.
— Осторожней, инженер! — крикнул я.
— Не бойтесь, у него сейчас нет устройства для трансформации атомной энергии, и пока мы не дадим ему из нашей сети трех миллионов вольт, он безопасен, как пень.
Финк сунул руку в отверстие и принялся там шевелить. Послышалось уже знакомое чавканье, инженер вдруг охнул, побледнел и опустился на дрожащий пол.
— Чтоб тебя! — взревел я, бросаясь к Финку, но тут почувствовал сильнейший удар в руку и отлетел к стене. Уже бежал Линдсей в красных резиновых перчатках и оттаскивал потерявшего сознание Финка в сторону. Я поднял его на руки, хоть ноги у меня дрожали, а пальцы правой руки горели огнем, и положил на стол. Доктор молча вынул из кармашка футляр, быстро и ловко сделал укол, пощупал пульс, потом пересчитал глазами ампулы, посмотрел на меня, как бы говоря: вот, видишь? — и начал массировать инженеру область сердца.
Тем временем внутренний телефон звонил так, словно вознамерился спрыгнуть со стены, но в суматохе о нем все забыли. Только теперь к нему подошел Линдсей и кратко сообщил профессору о случившемся.
— Может, лучше отнести его наверх? — спросил я доктора, указывая глазами на Финка. — Если здесь что-нибудь случится, он может пострадать больше всех.
Доктор кивнул. Я взял Финка на руки и отнес в мою спальню. По пути столкнулся с профессором. Он ничего не сказал, только взглянул на меня так, что у меня мурашки прошли по спине, и побежал к лифту.
Я посидел несколько минут около Финка, но, видя, что он дышит равномерно, решил спуститься вниз и вышел, прикрыв его как следует одеялом.
В монтажном зале во всю командовал Уиддлтон.
Его непрекращающиеся окрики и указания начали меня раздражать. Чтобы сохранить хорошее настроение, я принялся потихоньку повторять известный английский стишок: «У нашей Мэри есть баран, собаки он верней. В грозу, и в бурю, и в туман баран бредет за ней». Когда стишок кончился, я стал проговаривать его с конца, но тут раздался резкий тройной звонок и красная лампочка загорелась у меня перед лицом.
— Внимание! — прозвучал громкий голос фрэйзера. — Макмур, думайте медленно и спокойно, включаю ток!
Я начал копаться в глубинах памяти, интенсивно выискивая в ней телескопные карты Марса, вспоминая каналы, пустыни. За спиной послышался звонок — я не обращал на него внимания. Одну за другой просматривал фотографии, то прикрывал глаза, воспроизводя их в памяти по возможности точно, то снова переходил от снимка к снимку. Теперь мне следовало «обрести хорошее настроение и преисполниться дружелюбия». Я представил себе Землю с Америкой во все полушарие, связанную широкой лентой с Марсом, а на этой ленте было написано… Стоп! Слова не нужны.
В этот момент красный свет погас. Фрэйзер выключил усилитель и подбежал к телефону. Поскольку он, похоже, забыл обо мне, я сам освободился от чепца и взглянул на него. Он держал трубку около уха и ждал.
Медленно бежали секунды.
— Ну, что там? — спросил я.
Фрэйзер отрицательно покрутил головой. Я встал, Фрэйзер несколько раз нажал на рычаг телефона, крикнул: «Алло! Алло!» — и продолжал ждать.
Я не выдержал.
— Бегу вниз! Бог знает, что там творится! — и не успел он рта раскрыть, как меня уже в комнате не было. Не в силах спокойно ждать лифта, я буквально слетел на первый этаж, перескакивая через четыре ступеньки. У входа в монтажный зал меня оглушил гул моторов. Я отворил дверь — и замер.
В фиолетовом свете искусственной молнии я увидел, что черный приземистый конус… жил. Он медленно раскачивался на месте, а его щупальца спокойно, неторопливо шевелились, будто проделывали гипнотические пассы. Воздух был заполнен дьявольским ревом и треском.
Группка мужчин столпилась у распределительного щита. Высокий Линдсей с покрытым потом лицом, в кожаном фартуке, держал руку на рубильнике. Около него стоял профессор, а за ним и немного позади, синьор Джедевани. Я прикрыл двери. Не знаю, заметил ли меня марсианин, во всяком случае, он выставил щупальца в стороны и несколько секунд держал их горизонтально. Потом вдруг два из них подтянул к себе, и тут я увидел проскакивающие между их концами искры. Затем он снова раздвинул щупальца в стороны и немного вверх и закрутил ими в воздухе, как бы описывая конусы. Неужели он хотел что-то выразить таким образом? Марсианин неустанно повторял движения, словно машина. Но ведь он и есть машина, промелькнуло у меня в голове.
Он то опускал щупальца, то снова поднимал их и выписывал горизонтальные круги, причем иногда так быстро, что становились видны как бы два размытых цилиндра. Профессор вдруг отделился от группы и вышел в боковую дверь. Я стоял, словно прикованный к полу, глядя широко раскрытыми глазами. Марсианин повторял свои движения, все убыстряя темп. Снова соединил два щупальца, развел и пропустил через просвет между ними несколько слабо потрескивающих искр.
В этот момент появился профессор. Маленький, темный, сутуловатый, он быстро шел, неся что-то в вытянутых руках. И вышел прямо на середину зала — неужто собрался покончить жизнь самоубийством? Я прыгнул, чтобы его задержать. Но он наклонился и покатил по полу два металлических цилиндра. Один из них катился, подскакивая на неровностях пола. Я их узнал — это были цилиндры из снаряда. Я видел их вчера, в одном был уже «записанный» порошок, в другом — механизм для фиксирования мыслей.
Теперь профессор стоял в пяти шагах от черного монстра. Щупальца перестали кружиться, опустились, и оба цилиндра прилипли к ним, как бы притянутые магнитом. Конус замер — щупальца поднялись, и в верхней части колпака открылся клапан, а может, образовалось отверстие в монолитном металле — не знаю, но оба цилиндра вдруг исчезли, да так быстро, что я только и успел моргнуть. Не прошло и секунды, как они опять оказались снаружи, были опущены на пол и катились к профессору.
Выглядело это прямо-таки забавно: группка сбившихся у стены людей и металлический конус, который, казалось, играет в кегли.
По знаку профессора Линдсей выключил ток. В голове у меня зашумело от неожиданно наступившей тишины. Профессор жадно схватил оба цилиндра, подбежал к столу, на котором лежали листы бумаги, и начал раскручивать первый из них. Мелкий порошок высыпался на бумагу. Несколько движений — и на белой поверхности возникла четкая карта Марса, а рядом — Земля. Их связывала широкая лента.
Я раскрыл рот.
— Но ведь именно это я и представил в мыслях! — вылетело у меня. Никто не ответил. Порошок под рисунком собрался в несколько малюсеньких значков, похожих на ноты. Профессор уже раскручивал второй цилиндр и высыпал содержимое на другой лист — глаза у нас прямо-таки вылезали из орбит.
На белом листе возник треугольник, окруженный венком таинственных знаков, — они больше походили на цифры, чем на буквы, — а рядом вырисовывались нечеткие контуры. Я присмотрелся внимательнее. Ну, конечно — наша лаборатория, начерченная очень странным образом, без пространственной перспективы, совершенно плоско, как бы в геометрической проекции. В центре — два столба и шары разрядника, но тонкий зигзаг, обозначавший искру, был перечеркнут параллельными штрихами.
— Не означает ли это, что он не хочет, чтобы мы его щекотали током? — первым прервал тишину инженер, всматриваясь в рисунок.
— Мне кажется, он требует вернуть ему аппаратуру для атомного преобразования и, добавлю, он чрезвычайно любезен. Не уверен, что я на его месте вел бы себя так сдержанно после подобной вивисекции… При его-то возможностях. — Профессор просто излучал восторг. Каждая морщинка на его давно не бритом лице источала удовлетворение, даже искорки в очках, казалось, весело подмигивают. Он похлопал нас по плечам, установил штатив подготовленного заранее фотоаппарата и запечатлел рисунки, а затем осторожно ссыпал порошок в цилиндрики. Мы дышали тяжело, как после долгого бега. — Думаю, на сегодня довольно, — сказал профессор. — Уже одиннадцатый час, а мы не спали почти две ночи.
— Хорошо, а что делать с ним? — спросил я.
— И верно, как быть с ареантропом? — сказал профессор. — Скверное дело, он ведь не лабораторная морская свинка.
— Думаете, он обидится, если его на ночь посадить в стальную камеру? скептически бросил доктор.
— Вы-то уж наверняка б не обиделись, — ответил профессор. — Ну, начало положено, во всяком случае, он уже знает, что мы не абсолютные дикари. Значит, Бог с ним, пусть сидит здесь.
— Я бы все же вынул из него центральную грушу, — сказал доктор, а осторожный синьор Джедевани сразу же поддержал его.