— В общем, я хотел бы поговорить с вами наедине.
— Надежда Сергеевна, — солидно обратился Круглов к своей спутнице, — я вам непременно позвоню, скажем, завтра. Кажется, у меня есть то, что вы ищете.
Усольцев едва не расхохотался, когда девушка, мгновенно приняв предложенную игру, отозвалась томным голосом профессиональной склочницы:
— Непременно, Владимир Андреевич, — и, слегка поигрывая широкими бедрами, устремилась по аллее.
— Вы из конторы? — стараясь оставаться равнодушным, спросил Круглов.
— С чего вы взяли?
— Держитесь как-то по-особенному.
— Боюсь, что я вас разочарую. Я вовсе не из конторы. — От майора не ускользнуло промелькнувшее в темно-серых глазах облегчение. — Я из Отдела по борьбе с организованной преступностью.
— Вот как… — Голос Круглова сделался добрее. Было заметно, что он хотел расположить к себе своего нежданного собеседника. — Чем я могу вам помочь… так сказать, родным органам?
Беспокойство в глазах Владимира Андреевича не исчезло, просто спряталось за радушную оболочку.
— Может, присядем? — показал Виктор на скамеечку в двух шагах.
Усольцев сел раскрепощенно, закинув ногу на ногу, вольно скрестив руки на груди. Круглов расположился поаккуратнее, подобрав ноги под лавку, как и подобало при общении со следователем.
— Спрашивайте. Я вас слушаю.
— В каких отношениях вы были с Иваном Степановичем Федосеевым?
Круглов непроизвольно выдохнул:
— Бог ты мой! Кто бы мог подумать! Ведь не далее как позавчера созванивались. Как же все это нелепо!
— О чем это вы? — не понял Усольцев.
— Как о чем? — непонимающе пожал плечами Круглов. — Вы ведь сами только что сказали, что был… Майор оставался серьезен:
— Вы меня не так поняли. С ним все в порядке. Меня интересует, в каких вы с ним отношениях. Кажется, вы были друзьями?
— Ах, вот оно что, — облегченно вздохнул Круглов. — Почему были?.. Мы с ним и сейчас друзья. Представляю, что вам могли о нем наговорить. — Академическая бородка гневно дрогнула. — Такие люди, как Иван Степанович, умеют дружить! Ради друга способны отдать последнюю рубаху. Вижу, что не верите, — посмотрел он на Усольцева. — А напрасно! Конечно, вам говорили о том, что он гуляка, пьяница. А кто нынче без греха! Вот вы, скажите мне откровенно, сами-то выпиваете?
— Ну, бывает… когда случай какой-нибудь.
— Вот видите! Служить в таком месте и не расслабиться — так это же уже через год инсульт получишь. А смелости он отчаянной и не раз это доказывал.
Такие люди, как он, в генералах должны ходить, а Ваня всего лишь майор. И знаете почему?
— Просветите.
— Потому что прогибаться не умел! — с жаром отозвался Круглов. — Рассказать вам случай, который покажет, что за человек Иван Степанович?
— Расскажите. Может, закурите? — вытащил Виктор Евгеньевич пачку сигарет.
В глазах Владимира Андреевича промелькнуло нечто похожее на сомнение, после чего он не без сожаления произнес:
— Уже год не курю… Держусь!
Подержав секунду пачку, Усольцев засунул ее обратно в карман.
— Это было в Тобольске. Лет пятнадцать назад. Там зэки зону разморозили, охрану разоружили, взяли несколько заложников, требования свои выдвинули…
— А что за требования? Круглов скривился:
— А какие у них еще могут быть требования? Хозяина убрать. Жранина чтоб была до пупа, посылки каждую неделю, в общем, сплошное послабление режима, — махнул рукой Круглов, — а зэки, как только почувствуют слабину, так сразу на шею начинают садиться. Им кулак нужен. Начальник караула с ними на переговоры вышел, так они его заточками закололи. Хотели уже спецотряд посылать, чтобы он по-своему с ними поговорил. В этом случае жертв было бы не избежать. Сами понимаете, колония почти вся в их власти, автоматами завладели, я уж не говорю про ножи и заточки, которые у любого зэка в каждом кармане. Так вот, Ваня вышел один и договорился с блатными. О чем он там с ними говорил, не знаю, а только заложников они выпустили и оружие сдали. За такое дело к ордену представляют, а его в знак благодарности сунули в какую-то дыру, где он и дослуживал. А знаете почему?
Разговор получался интересный. Усольцев поймал себя на том, что поигрывает зажигалкой, и, отправив ее в карман, спросил, пряча интерес:
— Почему?
— А потому что хозяин колонии Ивана Степановича по-настоящему испугался! У самого-то у него кишка оказалась тонка, чтобы вот так к озверевшим заключенным выйти. Хотя должен был. Сам кашу заварил, сам, будь добр, и хлебай ее, пока щеки от усердия не треснут. А вместо того, чтобы попытаться хоть как-то конфликт загасить, он все это время пропьянствовал. И вы будете возражать, что Иван Степанович герой? Поверьте мне, настоящий герой, я-то уж его лучше знаю, чем вы.
Федосеев и в самом деле представлялся сложной личностью — с одной стороны, пьяница и бабник, а с другой — готов рисковать собственной жизнью, чтобы вытащить заложников. Вот только что он такого сказал блатным, что они враз людей отпустили? Как известно, блатные — народ очень несговорчивый.
— А правду говорят, что он водил дружбу с ворами? Владимир Андреевич подозрительно посмотрел на Усольцева:
— А вы часом меня не пишете?
— Хотите убедиться? — Майор охотно распахнул полы куртки. — Можете пощупать, если не верите.
— На документик ваш не помешало бы взглянуть.
— Пожалуйста, — отстегнул клапан на куртке Усольцев.
— Ладно, оставьте, — отмахнулся Круглов, — по физиономии видно, что из наших… А вот то, что вы с нашей системой мало знакомы, заметно сразу. В какой-то степени мы даже заинтересованы в сотрудничестве с блатными. Вы это можете называть дружбой. Но главная сила в колониях — это именно они. И с ними надо договариваться, чтобы не возникло чего-то непредвиденного. Так вот, Иван Степанович умел быть дипломатом, честь ему за это и хвала. Он столько бунтов предотвратил, столько жизней спас, что и не сосчитать. А что он им сказал, это не столь уж важно, главное — человеческие жизни спас. А потом его вышвырнули на пенсию, и он вынужден и сейчас еще работать где-то, чтобы с голодухи не сдохнуть. Ваня очень сильный человек, таких поискать! Вы ждете от меня, чтобы я о нем какую-то гадость сказал? Ничего этого не будет! — сказал Круглов почти с вызовом.
— А с чего вы взяли, что я собираю о нем что-то плохое? Просто возникли кое-какие детали, которые не мешало бы уточнить. Вот и все. Ну, спасибо вам за откровенность, — протянул Усольцев ладонь. И, чуть задержав в своей руке ладонь Круглова, добавил почти просительно:
— И пожалуйста, о нашем разговоре никому ни слова. Мне бы очень не хотелось, чтобы вокруг Федосеева образовалась какая-то нездоровая обстановка.
— Договорились, — не сразу отвечал Владимир Андреевич, вытягивая свою кисть.
***
Третий человек, с которым хотел встретиться майор Усольцев, был хозяин Курской колонии полковник запаса Киселев Виталий Николаевич, по-другому Барин.
Под его началом Федосеев прослужил почти четыре года.
Отставной полковник жил в Кунцеве. Место не центровое, зато рядом река.
Имел собственный особняк, которому мог бы позавидовать иной генерал. Что еще раз подтверждает общеизвестную истину — хозяева колоний едва ли не самые состоятельные люди в России.
Встретил он гостя настороженно, недоверчиво разглядывал удостоверение Усольцева из-под лохматых бровей и, убедившись в его подлинности, нешироко распахнул дверь, приглашая внутрь.
— Так какое у вас ко мне дело? — спросил он прямо посредине широкого холла, тем самым давая понять, что в глубину особняка Усольцев может проникнуть только с ордером на руках.
— Собственно, у меня дело даже и не к вам, — сдержанно заметил Усольцев, стараясь легкой улыбкой сгладить возникшую неловкость. — Я по поводу вашего бывшего сослуживца Федосеева Ивана Степановича.
С глазах отставного полковника мелькнуло облегчение.
— Что именно вас интересует? — Голос стал добрее, но не без покровительственных ноток.
Издержки профессии. Начальники колоний бывшими не бывают. Даже оставаясь на пенсии, они смотрят на каждого собеседника как на потенциального арестанта.
— Я знаю, что он служил под вашим началом почти четыре года. Вы бы не могли охарактеризовать его по службе? Мне бы хотелось, чтобы наш разговор имел конфиденциальный характер.
Лоб Киселева собрался в мелкие складочки, лицо напряженно вытянулось и стало напоминать недозрелую дыню.
— Вы могли бы даже не напоминать. Что я, не понимаю, что ли. Сам ведь тридцать лет погоны носил, — не без гордости заметил полковник запаса.
— Каким офицером был Федосеев?
— Что же это мы стоим-то? Как-то неловко даже гостя в дверях томить. Да вы проходите, не стесняйтесь. Обувь можете не снимать, у нас не прибрано. — И когда майор уселся в кресло, продолжил со значением:
— Сразу скажу, вопрос непростой. Но чего у него нельзя было отнять, так это того, что в своем деле он разбирался. Одним словом, профессионал. Ну что еще? — Киселев задумался. — Умел, стервец, нравиться, этого у него тоже не отнимешь. Все бабы от него были без ума. А мужики всегда считали за своего парня. Мелкие нарушения у него, конечно, были, но как же без этого?
— Какие, например?
— Ну, поддатый мог на работу заявиться. С виду так особенно и не заметно. Все же пить он умел и не валялся, даже если ведро спирта выпьет, но вот перегаром от него потягивало. Я, конечно же, меры принимал, внушения делал, беседы проводил. Все как полагается. Городок-то у нас небольшой был, как говорится, все люди на виду. Заключенный какой-нибудь откинется — так с бутылкой к нему на хату заявляется, прямо как к благодетелю какому-то. А мне потом глаза колют, дескать, смотри, каких офицеров воспитываешь. Я к нему с претензиями, он обещает, что не повторится, а потом опять все по-новому.
— Я слышал, что он был переведен в другую колонию.
— А-а, было дело, перевели, — протянул полковник. — Да и поделом!
Наша-то в образцовых числилась. Производственный план мы всегда выполняли, а он своими гусарскими замашками нас вниз тянул. То морду кому набьет, то напьется.
Майор Усольцев сделал вид, что заинтересовался витражом из цветного стекла, но смотрел на панно во всю стену, выполненное из тончайшей цветной мозаики. На нем была изображена мадонна с младенцем на руках, а над ней крест, с перекладины свисает цепь. И здесь тюремная тематика. Хотя, если вдуматься, ничего особенного, все-таки не к учителю пения пришел, а к бывшему хозяину колонии.
— Итальянское стекло, — не без гордости заметил Виталий Николаевич, — больших денег стоит. Но мне досталось, можно сказать, задаром. Один архитектор у меня в колонии сидел. Кажется, какая-то бытовуха. Я ему помог с условно-досрочным освобождением, характеристику подписал, хлопотал… В общем, он вышел. И я с ним больше не общался. У нас ведь не попечительский совет, и со своими подопечными мы не всегда общаемся. А он, оказывается, в Италию эмигрировал. Занимается оформлением. И кто бы мог подумать — выслал мне витраж!
Отблагодарил, значит. А такими стеклышками они у себя в Италии купола соборов выкладывают. Стоят не дешевле золота.
— Интересное панно, — показал взглядом Усольцев на мадонну. — Кто же это вам такую красоту выложил? Здесь ведь настоящий талант нужен, — не поскупился на похвалу Усольцев. — Я смотрю, из цветных минералов. Каждый камешек идеально пригнан.
— И вы обратили внимание? — Сейчас Киселев напоминал пятилетнего ребенка, только что получившего долгожданный леденец. — Работа действительно знатная. Признаюсь откровенно, сделал мне ее один художник… бывший зэк. Сел по пьяни, как это часто с мужиками бывает. С дружком выпил, да потом его в сердцах и пристукнул. У нас он агитационные плакаты писал да строевой плац разлиновывал. Сами понимаете, тюрьма не художественная мастерская. А как вышел, решил мне что-нибудь приятное сделать. Я ему деньги давал, так он не взял.
Душа-человек! Ну да ладно, вы что-то хотели спросить? — убрал Киселев улыбку.
— Я слышал, что Федосеев был переведен в другую тюрьму не без вашего участия, — поинтересовался Усольцев, стараясь не сводить взгляда с глаз Киселева.
Лицевой нерв у того дрогнул, на щеках обозначились две глубокие продольные морщины. А вы, господин полковник, из самых обыкновенных людей и вовсе даже не супермен, вон как испарина на лбу выступила.
— Вам и об этом известно, — кисло протянул Виталий Николаевич. — Вижу, что умеете работать. Эта информация была конфиденциальная. Неужели кто-то проговорился? — разочарованно произнес он.
— Не хочу вас расстраивать, но ваш подробный рапорт был обнаружен мной среди прочих бумаг.
— А ведь обещали уничтожить… Да, я посодействовал, чтобы его убрали.
У меня бабка татарка была, так она частенько употребляла такую пословицу: «Две бараньи головы в одном котле не сваришь». Так это как раз про нас с Федосеевым.
Он тогда набирал вес… Еще у него имелся какой-то нешуточный прихват в управлении. В общем, мне не хотелось иметь рядом с собой такого человека.
— Я вас понимаю, — мягко посочувствовал ему Виктор. — А вот скажите мне, мог, скажем, Федосеев пойти на крупное преступление?
Киселев посмотрел на панно, с которого мадонна взирала на окружающих холодно и чуть печально. Казалось, он просил у нее совета, но она хранила молчание.
— Вы думаете, в колониях да тюрьмах одни ангелы, что ли, работают? Как говорится, с кем поведешься — оттого и наберешься. Всякое приходится делать. И закон иной раз преступать, но это все по-мелкому… Даже говорить об этом не хочу, — махнул он рукой. — А то, о чем вы спрашиваете… — Киселев неожиданно задумался всерьез, — не думаю.
Майор Усольцев поднялся:
— Больше у меня к вам нет вопросов. Извините, что отнял у вас столько драгоценного времени.
— Ну что ж, всегда рад помочь следствию, — приятно заулыбался Киселев.
Роль радушного хозяина нужно было доиграть до конца.
И поспешнее, чем следовало бы, поднялся из-за стола.
Несильное рукопожатие. Ладонь у полковника оказалась мягкая и рыхлая.
Такое впечатление, что пальцы увязли в пуху.
Усольцев не оглянулся ни разу, хотя чувствовал спиной, что за ним наблюдает пара недоверчивых глаз. Расслабился он лишь после того, как вошел в тихий двор. Здесь стояла оперативная «девятка». Майор включил приемник и стал ждать.
Бывший полковник даже не подозревал, что уже три дня его телефон стоял на прослушивании, а милая сорокапятилетняя дамочка, что убирается у него в коттедже, вовсе не Елена Карповна, а капитан милиции товарищ Барсукова. И вмонтировать «жучок» в телефонную трубку для нее такое же обыкновенное занятие, как почистить стенки унитаза «ежиком».
Минут пять в комнате было тихо, если не считать собачьего поскуливания где-то в дальней комнате первого этажа. Затем послышался шорох поднятой трубки, а следом пиликанье набираемых цифр, которое сменилось на длинные продолжительные гудки. После чего раздался щелчок, и низкий мужской голос неприветливо протянул:
— Ал-ле!
— Степаныч, это ты?
— Кто это? — раздался все тот же голос, только теперь в его интонацию применились настораживающие нотки.
— Киселев Виталий Николаевич, не забыл еще такого? На полминуты в трубке установилась гнетущая тишина. Усольцев даже начал вертеть ручку прибора, подумав о том, что неожиданно оборвалась связь, но уже в следующую секунду ровный голос Федосеева грубовато поинтересовался:
— Чего хотел?
— Ко мне приходили… из милиции…
— Кажется, ты недавно женился? — на половине фразы оборвал полковника Федосеев.
— Да, — чуть смущенно произнес Киселев, — но откуда тебе это известно, я ведь никому особенно не распространялся? Так, посидели немножко, выпили, как говорится, вот и все.
— Я знаю, что она на тридцать лет моложе тебя. Даже по телефону было слышно, насколько смущен был отставной полковник. Его голос прозвучал почти просяще:
— Да, на тридцать лет. Молодая… Но мы любим друг друга.
— Тебе повезло. Молодая жена нуждается в обхождении. В прошлом году ты с ней побывал на Кипре? И как, ей очень понравилось?
Теперь полковник решил ничему не удивляться:
— Да, очень. Природа. Фрукты. Вино. Триста пятьдесят солнечных дней в году!
— В этом году ты с ней успел побывать на Майами.
— Да, тут у меня деньжата кое-какие появились, решил побаловать немного девчонку. Думаю, пускай отдохнет, соберется с силами. Ребеночком решили обзавестись.
— Богоугодное дело, — миролюбиво согласился Федосеев. — Знаю, что ты свой особнячок обставляешь. Один только спальный гарнитур на пятнадцать тысяч баксов потянул. Только на таком и строгать детишек.
— Ты и об этом знаешь. — В голосе Виталия Николаевича прозвучала некоторая растерянность. — Сам понимаешь, жена молодая, хочется как-то угодить.
— Ну что ж, Виталий Николаевич, у тебя и без того масса всяких достоинств, — попытался Иван Степанович успокоить сослуживца. — Так вот что я тебе хочу сказать, гаденыш, если ты хотя бы слово лишнее вякнешь, то можешь не только своего особнячка лишиться, но еще кое-чего подороже. Ты меня хорошо понял?
— Послушай, Вань, ну как же ты мог такое подумать, — извиняющимся тоном заговорил Киселев. — Ты Же знаешь, что нас немало связывает…
— Послушай меня внимательно, шушера, и запоминай, — вновь грубо оборвал Федосеев прежнего начальника. — Я человек простой и к политесам не привык. Но если ты начнешь говорить… что-нибудь не то, я тебя убью. Но прежде я тебе такой петушатник организую, что не приведи господи! Надеюсь, я понятно выразился, товарищ полковник?
— Да, — произнес подавленно Киселев. Похоже, что он не сомневался в серьезных намерениях своего коллеги.