Мухи облепили Теблора, жестоко кусая холодную кожу. Он лег животом на покатый склон. Рана грозила закрыться вместе с наконечником стрелы — этого нельзя было позволить. Он закрыл глаза и начал сосредотачиваться, пока не ощутил каждую мышцу, порванную, порезанную и кровоточащую, которые находились вокруг железного острия. Затем он начал работать мышцами, вначале чуть сокращая их, чтобы определить положение наконечника. Каждое движение отзывалось острой болью. Через несколько мгновений он прекратил усилия, позволил телу расслабиться, и начал глубоко дышать, чтобы придти в себя. Ребристое железное острие залегло почти параллельно лопатке, поцарапав кость. Зубцы по бокам смялись, искривились.
Оставить железо в плоти — значит сделать левую руку бесполезной. Нужно вытащить его.
Он снова начал сосредотачиваться. Порванные мышцы и жилы, проход внутрь израненной плоти.
Он напрягал разум до холодного пота на лице, готовился. Дыхание стало медленным, ровным.
Карса напряг мышцы. Из груди вырвался мучительный крик. Снова хлынула кровь. Боль не утихала. Мышцы содрогались, по телу бежали волны сокращений. Что-то упало на глинистый склон и утонуло в грязи.
Задыхаясь и дрожа, Карса надолго замер. Кровотечение становилось все слабее и наконец прекратилось.
«Веди меня, Воевода!»
Байрот Гилд превратил слова в проклятие, но Карса не мог понять хода его мыслей и чувств. Он умер напрасно. Низменники ничем не могут угрожать уридам, ибо уриды не похожи на сюнидов. Байрот потерял шанс отомстить ради жеста столь ребяческого, что Карса был поражен до глубины души.
Злой и всё понимающий взгляд, брошенный на Карсу, когда меч прорезал шею Байрота… «Он не хотел выдавать низменникам наших тайн, но это было напрасно… нет, нет, смысл был… Байрот решил бросить меня одного».
Карса задрожал. «Уругал, мои братья предали меня? Уход Делюма Торда, смерть Байрота Гилда — мне суждено раз за разом познавать измену? Ждут ли уриды моего возвращения? Пойдут ли за мной, когда я объявлю войну Низу?
Может быть, не сразу». Нет, понял он, будут споры, разные мнения; рассевшись у племенного очага, старейшины станут ворошить костер дымящимися палками и качать головами.
Пока не разнесется весть о приходе низменских армий.
«И тогда выбора у них не останется. Мы сбежим в объятия Фалида? Нет. Единственный выбор — битва и меня, Карсу Орлонга¸ призовут, чтобы возглавить войско».
Эта мысль его успокоила.
Он медленно перекатился на спину, заморгал, пытаясь увидеть хоть что-то в темноте. Мухи взлетели, заметавшись у лица.
Ему почти сразу удалось выловить из грязи наконечник стрелы и обломок расщепленного древка. Он присел у бревна, изучая запоры на цепях.
Две цепи — для рук и ног — были закреплены на железных стержнях, вбитых в дерево. Концы их были загнуты. Звенья цепей большие и прочные, их ковали, помня силу Теблоров. Но дерево начало гнить.
При помощи наконечника он принялся ковырять размягченную мутной жижей древесину.
Байрот предал его, предал племя Урид. В предсмертном его поступке не было ничего от смелости. Совсем наоборот. Они нашли врагов. Охотников, собиравших трофеи с Теблоров. Эту истину должны узнать воины всех племен, и донести до них весть — вот отныне единственная задача Карсы. Он не сюнид — низменникам вскоре придется в этом убедиться.
Гниль проела бревно до сердцевины. Карса расковырял дерево вокруг крепления одной цепи так глубоко, как позволил наконечник, и перешел к другому креплению. Сначала надо испытать на прочность железный прут, держащий цепь для ног.
Невозможно было понять, ночь стоит снаружи или день. Иногда по настилу над головой грузно топали сапоги, но слишком нерегулярно, чтобы отсчитать время. Карса трудился не переставая, прислушиваясь к стонам и кашлю низменников, прикованных дальше по бревну. Он не мог вообразить, какие злодеяния они могли совершить, чтобы заслужить от соплеменников такие кары. Среди Теблоров самым суровым наказанием было изгнание — ему подвергали тех, что намеренно подвергли опасности жизнь деревни. Сюда включались деяния от убийства до простой неосторожности. Обычно изгнание приводит к смерти, но это случается от тоски духа. Пытки не в обычае Теблоров, как и длительное заключение.
Возможно, подумал он, что низменники болеют оттого, что дух им умирает. Некоторые легенды шепчут, что некогда Теблоры имели рабов — это слово, это понятие им знакомо. Завладеть чужой жизнью, делать с ней что пожелаешь. Дух раба страдает от голода.
Карса не имел намерения голодать. Тень Уругала защитит его дух.
Он сунул наконечник в пояс. Снова оперся о стенку, поставил ноги на бревно, по сторонам крепления, и не спеша распрямил. Цепь натянулась. Одно из креплений глубже вошло в древесину с громким треском.
Кандалы впились в обернутые кожей лодыжки.
Он начал давить сильнее. Железо заскрежетало, не желая углубляться. Карса расслабился. Пнул ногой стержень, и он свободно вышел из дырки. Карса немного отдохнул и начал всё снова.
После десятка попыток ему удалось расширить дыру, в которой сидел стержень, на три пальца. Концы железяки погнулись; штаны Карсы были порваны, из-под кандалов сочилась кровь.
Он опустил голову на сырую глиняную стенку. Ноги его дрожали.
Сверху забухало несколько ног, дверца открылась. Свет от фонаря проник в траншею. Карса увидел на ступенях безымянного стражника.
— Урид, — позвал тот. — Ты еще дышишь?
— Подойди ближе, — тихо сказал Карса, — и я покажу, как хорошо оправился.
Низменник засмеялся: — Похоже, Мастер Силгар видит истину. Думаю, потребуется время, чтобы сломить твою волю. — Стражник остался на середине лестницы. — Твои сюнидские родичи вернутся через день или два.
— У меня нет родичей, приемлющих понятие о рабстве.
— Как странно. Ты сам приемлешь это понятие, раз еще не убил себя.
— Думаешь, я раб, потому что сижу в цепях? Давай, дитя, подойди поближе.
— Дитя, да. Ты упорствуешь, хотя мы, «дети», держим тебя в руках. Ну да ладно. Цепи — только начало, Карса Орлонг. Нужно сломить твою волю. Если бы тебя поймали охотники за головами в горах Ледерона, к моменту доставки в город в тебе ничего не осталось бы от теблорской гордости, тем более от дерзости. Сюниды будут поклоняться тебе, Карса Орлонг, потому что ты вырезал целый лагерь охотников.
— Как твое имя?
— Зачем тебе?
Урид усмехнулся в сумраке: — При всех смелых словах ты меня боишься.
— Вряд ли.
Но Карса различил напряжение в голосе стражника, и его улыбка стала шире: — Тогда назови имя.
— Дамиск. Мое имя Дамиск. Когда-то я был следопытом в армии Серого Пса, во время малазанского завоевания.
— Завоевания. Значит, вы проиграли. Что сломалось в твоем духе, Дамиск Серый Пес? Когда я напал на ваш отряд у гребня, ты сбежал. Бросил на произвол судеб тех, кто нанял тебя. Ты сбежал, как делает человек сломанный, как делает трус. Вот почему ты здесь, сейчас. Ибо я скован и не дотянусь до тебя. Ты пришел не что бы что-то узнать, но потому, что не можешь иначе. Ты находишь удовольствие в глумлении, но ты сожран изнутри и ничего не доставит тебе истинного удовольствия. Мы оба знаем: ты придешь еще. Снова и снова…
— Я посоветую, — проскрежетал Дамиск, — хозяину отдать тебя выжившим охотникам за головами. И буду смотреть, что…
— Конечно будешь, Дамиск Серый Пес.
Человек взлетел по ступеням; фонарь дико болтался в руке.
Карса хохотал.
Едва закрылся люк, он снова поставил ноги на бревно.
Слабый голос от другого конца остановил его. — Гигант…
Язык был сюнидский, голос — детский. — У меня нет слов для тебя, низменник, — пробурчал Карса.
— Я не прошу слов. Я чувствую, как ты трудишься над Худом клятым бревном. Тебе удается?
— Я ничего не делаю.
— Хорошо, хорошо. Всё мое воображение. Мы тут умираем. Самым ужасным и неблагородным образом.
— Вы должны были совершить немало злодеяний…
Ответный смех скорее походил на хриплый кашель. — О да, гигант. Разумеется. Мы те, что не приняли власти малазан, мы не бросили оружия, мы скрылись в лесах и холмах. Устраивали засады, набеги, досаждали как могли. Это было весело. Пока ублюдки не схватили нас.
— Безответственно.
— Трое с горсткой собак, напавшие на целый город? Ты нас назвал безответственными? Ну, похоже, мы оба такие, раз оба здесь.
Карса поморщился, признавая правду. — Так чего тебе, низменник?
— Мне нужна твоя сила, гигант. Нас четверо осталось в живых, хотя я один в сознании и умом не тронулся. Настолько здоров, чтобы понимать весь ужас своей участи…
— Слишком много болтаешь.
— Уже заканчиваю, поверь. Сможешь поднять бревно, гигант? Или провернуть пару раз?
Карса замолчал. — И что это изменит?
Карса замолчал. — И что это изменит?
— Укоротит цепи.
— Я не хочу их укорачивать.
— Временно.
— Зачем?
— Крути треклятое бревно, гигант. Намотай на него наши цепи. Довольно скоро ты затянешь нас, жалких дураков, в грязь. Мы утонем.
— Ты просишь убить тебя?
— Рукоплещу живости твоего ума, гигант. Больше душ в твоей тени. Не так ли вы, Теблоры, видите мир? Убей меня, и я с честью пойду в твоей тени.
— Мне не свойственна жалость.
— Как насчет трофеев?
— Я не дотянусь до вас.
— Как ты видишь в такой темноте? Я слышал, что Теблоры…
— Я могу видеть. Достаточно хорошо, чтобы разглядеть твою правую руку. Она сжата в кулак. Зачем?
— Зуб. Только что выпал. Третий за время сидения на цепи.
— Кинь мне.
— Попробую. Боюсь, что… я ослаб. Ты готов?
— Кидай.
Человек слабо взмахнул рукой. Зуб полетел слишком высоко, в сторону, однако Карса выбросил руку — лязгнула цепь — и поймал зуб в воздухе. Поднес к глазам. Хмыкнул: — Он сгнил.
— Наверно, поэтому и выпал. Ну? Подумай хорошенько. Ты погрузишь бревно в воду, отчего оно станет еще мягче. А нас ты знать не знаешь.
Карса медленно кивнул. — Низменник, ты мне нравишься.
— Чудесно. Давай топи меня.
— И утоплю.
Карса встал на середине траншеи, погрузившись в вонючую жижу по колено; свежие ссадины на лодыжках ожгло болью.
— Я видел, как тебя спускали, гигант, — сказал человек. — Ты больше любого сюнида.
— Сюниды — самые мелкие среди Теблоров.
— Похоже, они приняли кровь низменников.
— Да, они поистине низко пали. — Карса опустил руки, натягивая цепь, пока не ухватился пальцами снизу бревна.
— Спасибо тебе, Теблор.
Карса поднял бревно, повернул и с пыхтением опустил снова. — Получится медленно, низменник. Прости.
— Понимаю. Но уж потрудись. Билтар прямо сейчас погрузится в воду, а Алрут, похоже, в следующий раз. Ты хорошо начал.
Карса снова поднял бревно, прокрутил, насколько хватило рук. С дальнего конца донеслись булькающие звуки.
А потом вздох: — Почти готово, Теблор. Я последний. Еще раз — я поднырну, чтобы бревно прижало меня.
— Тогда ты будешь раздавлен, а не утоплен.
— В такой гадости? Да ладно, Теблор. Я почувствую тяжесть, но особой боли не будет.
— Врешь.
— И что? Если пришел конец, не все ли равно, какой?
— Вот уж нет, — возразил Карса, готовясь крутить бревно. — На этот раз я проверну его полностью. Теперь легче, ведь мои цепи подтянулись. Готов?
— Момент, прошу, — вскрикнул человек.
Карса поднял бревно и закряхтел от веса, чрезмерного даже для него.
— Я вроде передумал…
— А я нет. — Карса повернул бревно. И уронил.
С другого конца донесся неистовый плеск, цепи засвистели в воздухе. Кто-то яростно закашлялся.
Удивившись, Карса вгляделся. Низменник дергался на конце бревна, размахивая руками и ногами.
Карса не спеша оперся на стену, ожидая, пока тот оправится. Некоторое время до него доносились только тяжкие вздохи. — Ты сумел поднырнуть под бревно и вылезти с другой стороны. Я удивлен, низменник. Похоже, ты не такой уж и трус. Не думаю, что среди детей таких много.
— Образец смелости, — прохрипел человек. — Да, это я.
— А чей был зуб?
— Алрута. Прошу, больше не крути.
— Извини, низменник, но мне нужно провернуть бревно назад, в прежнее положение.
— Проклятие твоей мрачной логике, Теблор.
— Как тебя зовут?
— Торвальд Ном, хотя среди врагов малазан я известен как Костяшки.
— А где ты выучил язык сюнидов?
— На самом деле это старый торговый язык. До охотников за головами к ним ездили натийские торговцы. Велась взаимовыгодная торговля. Честно говоря, твой язык очень близок натийскому.
— Солдаты бормотали непонятно.
— Ясное дело — это ж солдаты. — Человек помолчал. — Ну, такого рода юмор до тебя не доходит. Пусть. Похоже, это были малазанские солдаты.
— Я решил, что малазане — мои враги.
— Значит, в чем-то мы схожи, Теблор.
— Низменник, общего у нас только это гнилое бревно.
— Как скажешь. Хотя должен поправить тебя: как ни мерзки малазане, нынешние натийцы ничуть не лучше. Среди низменников у тебя друзей не найдется, Теблор. Будь уверен.
— Ты натиец?
— Нет, я дарудж. Из города на далеком юге. Дом Ном велик, многие семьи в нем весьма богаты. Даже в совете Даруджистана есть Номы. Никогда с ними не встречался. Увы, имения моей семьи гораздо… э… скромнее. Отсюда частые мои путешествия и отчаянные предприятия…
— Слишком много болтаешь, Торвальд Ном. Я готов снова крутить бревно.
— Черт! Я надеялся, что ты забудешь.
* * *Конец железного стержня почти наполовину ушел в дерево; крепление цепи стало покореженной массой металла. Ноги Карсы непроизвольно дрожали и дергались. Отдыхать между рывками приходилось все дольше. Раны от щепок на груди и спине вновь открылись, и кровь текла непрерывно, смешиваясь с потом, пачкая одежду. Кожа и мясо на лодыжках стали жутким месивом. Торвальд поддался усталости и, как только Карса вернул бревно в прежнее положение, заснул.
В те моменты, когда воин — урид отдыхал, откинувшись на пологую стену, в яме были слышны только его хриплые вздохи, сопровождаемые более тихим дыханием и бормотанием с того конца бревна.
Потом кто-то прошел над головой — в одном направлении, потом в противоположном. Шаги затихли.
Карса снова выпрямился, голова закружилась.
— Отдохни подольше, Теблор.
— Нет времени, Торвальд Ном…
— Ох, да есть время. Рабовладельца, который завладел тобой, придется подождать — он уехал с ротой малазан. Как минимум до Мелимоста. В Дурацком лесу и в Желтой Марке множество бандитов, и я чувствую в этом свою заслугу. Именно я первым объединил пестрые шайки грабителей и душегубов. Они уже пришли бы мне на помощь, если бы не малазане.
— Убью этого рабовладельца, — заявил Карса.
— Поосторожнее с ним, гигант. Силгар — человек неприятный, он умеет обращаться с воинами, такими как ты…
— Я урид, не сюнид.
— Ты часто это говоришь, и я верю — ты явно злее, да и сильнее. Но Силгара берегись.
Карса поставил ноги на бревно.
— Время для отдыха есть, Теблор. Зачем освобождаться, если не сможешь идти? Я в цепях не в первый раз, так что советую со знанием дела: жди, оказия подвернется. Если сперва не умрешь от голода.
— Или утону.
— Да, точно. Я понимаю, почему ты говорил о смелости. Признаюсь: я испытал миг отчаяния.
— Ты знаешь, как долго здесь сидишь?
— Ну, на земле был снег, а озеро только что вскрылось.
Карса бросил взгляд на тщедушную, едва различимую фигурку в дальнем конце. — Торвальд Ном, даже низменник не должен подвергаться такой участи.
Смех человека походил на скрип: — И ты называл детьми нас. Вы, Теблоры, рубите людей, словно вершите казнь, но среди нас казнь считается актом милосердия. Для нас, осужденных, приготовлены долгие пытки. Натийцы сделали причинение страданий искусством, они даже зимний холод поставили себе на службу. Если бы Силгар — или малазане — не схватили тебя, местные уже сдирали бы с тебя кожу по ленточке. Они посадили бы тебя в тесный ящик, чтобы ты исцелился — они знают, что ваш род невосприимчив к инфекциям — а потом начали бы снова, и снова. Смею вообразить, что в городе полно недовольных тобой людей.
Карса снова потянул за цепь.
Его прервал шум сверху: раздались голоса, затопала дюжина или еще больше босых ног, по деревянному полу сарая заскользили цепи.
Карса снова припал к стене. Люк открылся. Вначале показался человек с фонарем, за ним сюниды — почти голые, в коротких грубых рубахах — медленно пошли вниз, звякая короткими кандалами на ногах. Низменник с фонарем спустился до настила между двумя траншеями. Шестеро сюнидов — пять мужчин и женщина — покорно шагали за ним.
Головы их были опущены; ни один не желал встретить прямой, суровый взор урида.
По жесту руки низменника, вставшего в четырех шагах от Карсы, сюниды повернулись и прыгнули в грязь своей траншеи. В «яму» спустилось еще трое низменников, они закрепили цепи на ногах сюнидов. Никто не сопротивлялся.
Затем низменники поднялись по лестнице. Люк заскрипел петлями, закрылся с гулким звуком; поднятую пыль было не видно в темноте.
— Точно. Это урид, — прошептал кто-то.
Карса оскалился: — Это голос Теблора? Нет, не может быть. Теблоры не становятся рабами. Теблоры скорее умрут, чем склонятся перед низменниками.
— Урид… в цепях. Как все мы…
— Как сюниды? Те, что позволили вонючим низменникам подойти и закрепить цепи на лодыжках? Нет. Я в плену, но никакие оковы меня не задержат. Пришло время напомнить сюнидам, что значит быть Теблором.