По другую сторону могилы ёжилась в потёртом пуховике и пёстрой вязаной шапочке с длинными клапанами его бывшая жена и мать Влады. Жизненные перипетии прописались глубокими следами на её лице, особенно досталось ярко-синим глазам: если бы не тяжёлые мешки, они бы казались совсем девичьими, озорными. Рядом с ней смиренно и респектабельно стоял мужчина неопределённого возраста, с мясистым лицом и маленькими глазками, одетый небогато, но опрятно. «Наверно, тот самый чувак из Кандалакши», – проплыло в голове Нелли.
Выйдя на крыльцо столовой, где проходил поминальный обед, Нелли прогнала подступающие слёзы пронзительным осенним воздухом, в котором звенела предзимняя стынь. Летела мелкая снежная крупа, а под козырьком крыльца разговаривали двое. Третий присутствовал при беседе, но не вмешивался, делая вид, что рассматривает едущие по коричневой слякоти машины.
– Ну что, профукала Владька родительскую трёшку… – Подвижные брови-кустики приподнялись, потом нависли над усталыми, как у старого больного пса, глазами. – Машина – всмятку, что с неё теперь… Ну, хоть однушка осталась, и то ладно. Как делить будем, мать? Мы ж наследники первой очереди.
– Ну ясно, как… Продадим, деньги – пополам. – Синеглазая женщина курила, ветер стремительно сносил струйки дыма в сторону дверей. – Не жить же в ней. Людка твоя тебя хатой обеспечила, у нас с Витей тоже есть своя жилплощадь…
– Видно, так и придётся сделать. – Нижняя губа по-верблюжьи выпятилась, почти докуренная сигарета прилипла и висела на ней. – Эх, Владька, Владька… Зачем ей эта машина понадобилась? На беду свою её купила. И квартиру трёхкомнатную в унитаз спустила, и себя угробила… Как думаешь, мать, за сколько удастся однушку-то загнать?
– А тебе какая разница? – Худые пальцы с острыми, жёлтыми от никотина ногтями щёлкнули по сигарете, стряхивая пепел. – Всё равно потратить всё не успеешь. Ну, сам посуди: много ли тебе жить-то осталось, алкаш старый? Продажей я займусь, а то тебя, пентюха, чего доброго, обжулят.
– Делай как знаешь… Ты баба хваткая, а у меня и вправду торгашеской жилки нет. Не знаю, куда и сунуться. – Ноги в стоптанных, забрызганных грязью ботинках прошаркали обратно в столовую.
Как только шаги стихли, синеглазая женщина подманила своего молчаливого спутника пальцем, намекая, чтоб тот нагнулся поближе.
– Ну что, Витёк, провернём дельце? Есть у меня схемка, как этого старого лоха кинуть… К чему ему деньги? Он уж одной ногой в могиле, а туда же! Его халупу тоже в оборот можно пустить – двушка, как-никак, чего ей зря пропадать… Все бабки наши будут – глядишь, Настёнке с Серёгой на приличную жилплощадь и наскребётся. Заживут своим домом да своей семьёй, как белые люди, не век же по съёмным хатам мотаться.
Витёк изобразил на лице мыслительный процесс и задумчиво покивал – мол, дело говоришь, подруга. Холодное омерзение удержало Нелли от шага вперёд, и она осталась вне поля зрения этой парочки.
Чисто убранная квартира встретила её оглушительным тиканьем часов и запахом свежей выпечки. На зеркале в прихожей висела старая пелёнка. Из кухни навстречу Нелли вышла мать в длинной чёрной юбке и чёрном джемпере с блёстками.
– Всё уже, да? Людские поминки кончились – давай помянем промеж собой…
На кухонном столе стояла кутья, ещё тёплые сахарные булочки и пол-литровая бутылка какой-то ягодной настойки.
– Ох, ужас-то какой… – Тёмно-бордовое зелье наполнило собой хрусталь, липкая кутья темнела глазками изюма. – Хоть я и против ваших отношений была, но всё равно жалко… Молодых всегда жалко.
Рубиновый хмель горько пролился в нутро, мир подёрнулся прозрачным маревом, и только часы отстукивали секунды. Пустые секунды, лишённые озорного осенне-лисьего отблеска глаз Влады.
Леська старательно выводила в тетрадке буквы, а чёрные бантики в её аккуратно заплетённых «дракончиком» косичках пышно топорщились, как две траурных розы. За выполнением домашнего задания наблюдал белый плюшевый котёнок – подарок Влады. Хоть он и был игрушечным, но его огромные тёмные глаза с голубыми ободками смотрели так осознанно, что казалось – он вот-вот мяукнет и соскользнёт с письменного стола. Подобрав с нижнего века слезу, Нелли обняла плечики дочки и уткнулась лбом в её голову.
– Не плачь, мамочка… Смерти нет, – сказала та, гладя тёплыми ладошками щёки Нелли. Её глаза светились незамутнённым спокойствием, а губы сложились в мудрую улыбку – ни дать ни взять юный буддийский монашек. – Влада просто перешла жить в другой мир. Она сейчас здесь, прощается с нами.
Зябкое веяние невидимой шалью окутало плечи Нелли. Не то чтобы она верила в призраков, но сердце зашлось в молчаливом крике, а пальцы похолодели. Пустое пространство казалось не таким уж пустым, и хотелось верить в чьё-то незримое присутствие в комнате.
– Ты только не бойся, мама. Она очень нас любит и просит не плакать. Она обязательно пришлёт нам рыцаря с кошачьими глазами.
Детская сказка? Или, быть может, из этих подслеповатых глаз смотрела душа, способная лавировать по запутанным тропинкам вселенной, качаясь маятником между мирами?
***
– Нель, обрати внимание во-он на того симпатичного молодого человека в очках. Интеллигентный, не пьёт, инженер, кандидат наук. Характер – просто золото, покладистый, ты из него верёвки будешь вить. А главное – холостой! Зовут Святославом.
Мать, выпив несколько рюмок, сама чуть ли не облизывалась, как кошка, при виде этого кандидата. «Молодой человек» оказался на самом деле уже не первой молодости, и его шевелюра была на пороге вступления в неравный бой с лысиной. Худой и длинный, как аист, в солидных очках в тёмной оправе, в светло-бежевом костюме с тщательно повязанным галстуком, он чувствовал себя на шумном свадебном застолье неловко и мало общался с остальными гостями. Из груди Нелли вырвался усталый вздох.
– Так вот зачем это всё! Ах ты, сводня…
Бракосочетание троюродной сестры Натальи не казалась Нелли мероприятием, на котором её присутствие было обязательным: они и виделись-то редко, в основном – на похоронах или свадьбах. Теперь ей стала ясна причина настойчивости, с которой мать зазывала её на это семейное торжество: её решили опять выдать замуж.
– Мам, ну какой же это молодой человек? – усмехнулась она. – Сорокед этому Славику уже точно есть.
– Ну, во-первых, не сорок, а только тридцать семь, – с многозначительным видом поправила мать. – А во-вторых… Нель, давай смотреть на вещи реально: свободных мужчин в твоей возрастной категории почти нет, если не считать разведённых, так что привередничать особо не приходится. Шансы тают с каждым годом после тридцати. Разведённые нам ни к чему, а чтобы брать мужа моложе себя, надо быть как минимум Пугачёвой. А Слава и женат ещё ни разу не был.
– М-м, тридцатисемилетний нетронутый бутон! Я так понимаю, мне выпала редкая удача. – Нелли опрокинула в себя стопку водки. «Хоть напьюсь, что ли».
– Вот только не надо сарказма, – обиделась мать. – Я, как могу, пытаюсь тебе помочь устроить личную жизнь, а ты…
Хлопнув пару рюмок, Славик слегка раскрепостился и даже пустился в пляс. Он выкидывал коленца с невозмутимо серьёзным видом, создавая впечатление танцующего усатого циркуля, и Нелли, сдержанно двигаясь неподалёку, не удержалась от комплимента:
– Боже мой, Слава, где вы научились так отвязно танцевать?
Слава, продолжая вычерчивать на полу окружности и вписывать в них квадраты, глубокомысленно изрёк:
– Танец – это проявление души, этому нельзя научиться.
Банкетная круговерть плыла тошнотворным калейдоскопом, и Нелли, чувствуя потребность отдохнуть от угара, вышла на крыльцо кафе. Летний вечер шёлково шелестел кронами клёнов, солнце лениво плавилось в окнах домов, и в янтарном воздухе Нелли мерещился запах дыма от жарящихся шашлыков.
– Эм-м… Нелли?
Слава, в чуть съехавшем набок галстуке, на ходу приглаживая карманной расчёской встрёпанные вихры, измерил аистиными шагами крыльцо и остановился.
– Я… э-э… много наслышан о ваших… гм… достоинствах, – начал он, нервно подбирая слова и помогая себе жестами мягких холеных рук. – Но все заочные описания меркнут перед оригиналом! Я… хмм… осмелюсь заметить, что вы прекрасны, Нелли.
Шашлычный флёр янтарной дымки пронзительно рассёк низкий и певучий, как виолончель, женский голос:
– Славочка! Ну что ты себе позволяешь!
Слава, вошедший во вкус комплиментов и уже начавший распускать невидимый павлиний хвост, тут же испуганно сник.
– Что?… Что такое, мама? Что не так?
– Славочка! Ну что ты себе позволяешь!
Слава, вошедший во вкус комплиментов и уже начавший распускать невидимый павлиний хвост, тут же испуганно сник.
– Что?… Что такое, мама? Что не так?
К ним подплыла обладательница не только виолончельного голоса, но и подобной же фигуры – дама более чем пышных форм, весьма нелепо подчёркнутых чересчур облегающим бледно-фисташковым брючным костюмом и крупными белыми бусами. Её волосы интенсивно-каштанового цвета были тщательно уложены феном и сбрызнуты лаком с блёстками, а накрашенный малиновой помадой рот утопал в складках щёк и покоился на пьедестале из трёх подбородков.
– Славик, ну как ты выглядишь? Ты же разговариваешь с девушкой… Будь добр выказывать к ней уважение и следить за собой. – Пухлые, как сосиски, пальцы с бордовым маникюром ловко поправили подгулявший галстук. Сладко улыбнувшись, дама поплыла в обратном направлении: – Всё, не буду мешать вашему общению!
– Мама, – растерянно и смущённо улыбнулся Слава, пожимая вешалкообразными плечами.
– Боюсь, я такой конкуренции не выдержу, – усмехнулась Нелли. – Пойдёмте-ка, хлопнем ещё по коктейльчику.
Под конец вечера Слава, растеряв свой интеллигентный лоск, сидел на стуле и расхлябанно дирижировал в такт музыке. Его голова моталась на кадыкастой шее, очки перекосились, на усах висели икринки с бутербродов; через несколько минут таких испытаний вестибулярный аппарат сдался, и Слава начал бледнеть. Зажав себе рот, он беспомощно озирался. На его счастье, подскочила бдительная мама и увела сына в туалет.
– Нель, ну так нельзя! Куда ты? – Мать пыталась преградить Нелли дорогу, цеплялась за её рукава. – Отец! Нелька сбегает!
– Я бы тоже отсюда свалил, – сыто отрыгивая, отозвался тот. – Молодых поздравили? Поздравили. Подарок подарили? Подарили. Ну и всё, что тут ещё делать? Айда домой, мне завтра на работу.
На крыльце Нелли достала мобильный, чтобы вызвать такси.
«Данный номер заблокирован».
Она набирала номер Влады.
Глава 7
В первый раз Джокер приснился ей после того, как Леська уговорила её сходить в «Радугу» на фильм о Бэтмене. Весь вечер у Нелли перед глазами стояло лицо Джека Николсона в этом жутком гриме, а ночью она провалилась в ледяную бесконечность лесного тумана, преследуемая человеком в маске. Она запиналась о корни деревьев, падала, обдирая в кровь колени и ладони, вскакивала и снова бежала… За ней на чёрных крыльях плаща нёсся её персональный маньяк, то настигая, то давая уйти – играл с ней, как кошка с мышью. В конце сна он догнал её и вцепился ледяными руками в белых перчатках ей в шею. Она, задыхаясь, из последних сил царапала его маску, пытаясь сорвать её и напоследок увидеть истинное лицо злодея…
И тут зазвучала сороковая симфония Моцарта. Если до этой ночи Нелли любила просыпаться под неё, то сейчас этот шедевр показался ей трубой Апокалипсиса, раздирающей её душу и рвущей нервы, как струны живой арфы. Выключив будильник, она ещё несколько минут пребывала где-то меж небом и землёй, в сером междумирье.
На кафедру пришёл новый сотрудник – Кирилл Павлович. Всё женское большинство преподавательского состава умилённо вздохнуло и растаяло: хорош, чертяка! Высокий, плечистый – аж пиджак по швам трещит на мускулистой, мужественной фигуре. Ходил Кирилл Павлович по университетским коридорам стремительно, так что пряди его ухоженных, всегда чистых и стильно подстриженных тёмных волос откидывались со лба под встречным потоком воздуха. Когда он нёсся с кейсом в руке, лучше было прижаться к стенке: не ровен час, случится «ДТП». Лия Георгиевна, степенная дама весьма солидных габаритов, не всегда успевала отскочить; она привыкла передвигаться неспешно, переставляя свои отёчные ноги с черепашьей обстоятельной вдумчивостью, и когда мимо неё проносилось торнадо с чёрным чемоданчиком, весьма ловко огибая её, восклицала:
– Ох, батюшки-светы! Кирилл Павлович, вы меня когда-нибудь сшибёте…
– Простите ради Бога, Лия Георгиевна! – со смехом извинялся тот и бежал дальше…
С самых первых дней работы новый преподаватель стал пользоваться бешеной популярностью у студенток. Пары в его подгруппах проходили весело и непринуждённо, и частенько из аудитории, где он вёл очередное занятие, доносился дружный хохот. Первым делом перед началом пары Кирилл Павлович снимал свои наручные часы и клал перед собой, потом вешал пиджак на спинку стула; совершив этот неизменный ритуал, он принимался раскладывать на столе книги и ксерокопии учебных материалов из своего кейса, при этом попутно перебрасывался с девушками шутливыми репликами на английском. Тот факт, что он пока не женат, поднимал ещё большее волнение в девичьих сердцах.
На кафедре Кирилл Павлович стал всеобщим любимчиком. Все дамы считали своим святым долгом побаловать его домашними вкусностями; на чаепития с шарлотками, тортиками и вареньем повадились заглядывать также коллеги с других кафедр. Преподавательница истории французского языка и латыни Ольга Петровна, томная обладательница копны золотых аристократических кудрей, прозванная студентами «Афиной Петровной» за древнегреческий профиль, поражала всех своими кулинарными шедеврами и неизменно приветливо улыбалась Кириллу Павловичу.
Так совпало, что Нелли ездила с новым коллегой одним маршрутом – с тем лишь отличием, что он выходил на три остановки раньше. Стоя в ожидании автобуса, они беседовали на разнообразные темы – от политики до нетрадиционной медицины. Своей личной жизни они в разговорах не касались. Собеседником Кирилл Павлович был интересным, широко эрудированным и начитанным; свой второй иностранный язык, немецкий, не слишком любил, но занимался переводами с него – в основном, техническими. Знал латынь и читал в оригинале римских авторов; самостоятельно изучил французский и итальянский и шутил, что в прошлой жизни, наверное, жил где-то в Средиземноморье.
– Судьба так распорядилась, что в школе я учил немецкий и английский, поэтому и поступать пришлось на германское отделение. Но германцы и англосаксы не близки мне по духу. Их рационализм даже в языке отражён… Мне больше по душе романская напевность и лёгкая такая… безалаберность, что ли. Мечтаю ещё изучить греческий: это безумно красивый язык.
Восьмого марта преподаватели-мужчины, которых можно было на факультете по пальцам пересчитать, ждали с трепетом: приходилось скидываться на цветы и подарки для прекрасной намного-более-чем-половины коллектива. В особо тяжёлом положении был заведующий французской кафедрой: на своей «территории» он пребывал в полностью дамском окружении. О нём шутили: «Как султан в гареме». Гарем гаремом, но в преддверии этого праздника Алексей Степанович, вечно сутулый и тревожно нахохленный, хватался за голову и нервно дёргал волоски из своей седеющей бородки: если вручить каждой даме хотя бы по одной розе – это уже ползарплаты, а если ещё и на подарки замахнуться – никаких денег не напасёшься. Знойные «француженки», впрочем, щадили и берегли своего единственного мужчину и требовали от него только одного – безоговорочного присутствия на банкете, а к замене роз гвоздиками относились снисходительно. По окончании праздника Алексей Степанович сутулился сильнее обычного и ещё долго ходил по коридорам с несчастным и угрюмым видом, как бы говорившим: «Отстаньте от меня все, умоляю…»
Банкет на английской кафедре закончился около семи вечера; Кирилл Павлович галантно подал Нелли пальто, и они, как всегда, вместе отправились на остановку. Шагая, коллега беспечно покачивал пакетом весьма легкомысленной расцветки – розовым с салатовым лиственным рисунком.
– Нелли Вячеславовна, позвольте мне ещё раз, уже лично от себя, поздравить вас с этим замечательным праздником и вручить вам… Вот. – В пакете, который показался Нелли таким странным для мужчины, оказался френч-пресс.
– О, спасибо, Кирилл Павлович… Весьма кстати: я очень люблю кофе.
– Я заметил это, – засиял тот голливудской улыбкой. – Мне хотелось подарить вам что-нибудь особенное, под ваш характер и вкусы.
Мартовский лёд на сердце Нелли под действием трёх бокалов вина подтаял и треснул от лучиков света, просившихся наружу, но ничего, кроме приятных дружеских чувств, неотразимый Кирюша (так студентки звали Кирилла Павловича за глаза) не вызывал. Не хотелось ей в этот тихий и сырой, озарённый зябкой весенней нежностью вечер читать вторые и третьи смыслы в словах, слышать особые обертоны в голосе, гадать о значении глубинных искорок в зрачках.
– Вам удалось сделать мне приятное, – сдержанно улыбнулась она.
Энергично втянув вечерний воздух ноздрями и вдохнув полной грудью, Кирилл Павлович задумчиво прищурился вдаль, поверх колыхавшихся на фоне темнеющего неба троллейбусных проводов.