Если вчера война... - Таругин Олег Витальевич 5 стр.

Рядом дважды грохнуло тем звуком, который у нее отчего-то ассоциировался с «дебилом», «палкой» и «пустой бочкой». И сразу стало тихо, как-то по-особенному тихо, будто ее прелестные ушки с крохотными каплями бирюзы в серебряной окантовке на мочках вдруг заткнули кусочками ваты. Чернокож... блин, какая разница?! — морпех рухнул ничком, выбросив вперед руку.

Тело девушки, независимо от воли хозяйки, приняло решение, на карачках заползая под ближайший стол, по счастью, не перевернутый, как большинство других. Верная «Нокия» плюхнулась в вытоптанную траву, и Юля, не слишком осознавая, что делает, подобрала мобильный и сбивчиво, будто в полусне, забормотала в крохотный микрофон:

— Мне страшно... все не так, как я думала... эти учения начались прямо сейчас, и я видела уже как минимум одного пострадавшего... ему выстрелили в спину, и он упал... оказывается, когда стреляют, это так громко и жутко... и люди падают прямо на землю... я не знала, что такое бывает... больше не хочу... сегодня же еду домой...

Под стол заглянул уже виденный ранее парень с тем самым длинным автоматом, на конце которого сверкнул в солнечном свете узкий штык-игла. Вполне искренне улыбнувшись, он качнул головой, отставив оружие в сторону:

— Ну, вы это, вылезайте, что ль, дамочка, хватит прятаться. Че ж в пыли-то сидеть? Давайте уже, а?..

Журналистка, инстинктивно спрятав в ладони перламутровую коробочку телефона (да здравствует минимизация и высокие технологии!), неуклюже выползла из-под стола, одернула уже порядком измятое и запыленное платье.

— Вон тудой идите, к товарищу сержанту. А обыскивать я вас и не стану, куда уж тут оружие прятать-то, смешно даже, — к чему-то хихикнул парень, поедая глазами ее обтянутое тонкой тканью тело. Юля немедленно приободрилась, повторно одергивая коротенькое платьишко, — теперь уже не с целью вернуть ему прежний вид, а дабы подчеркнуть аппетитность собственных форм.

— Идите, идите, чего стоять-то?..

Насладиться зрелищем первого потопленного под его командованием корабля Ивакину не дал выскочивший на поверхность Качанов.

— Леша, хорошо, что застал! Слушай, некогда объяснять, короче, бери всех свободных бойцов, раздай боекомплекты и оцепляй батарею, я в городок, там сейчас, похоже, жарко. И чтоб ни одна живая душа ни сюда ни отсюда, ясно? Если что, стрелять на поражение, это приказ.

— Да что случилось-то?! — Лейтенант с удивлением глядел на новенький «ППД» в руках особиста, грудь которого перекрещивали ремни портупеи и противогазной сумки.

— Потом, все потом. Дай мне кого-нибудь из своих в сопровождение. Расскажу, как только сам пойму, что происходит. Да, имей в виду, связи с округом и штабом базы по-прежнему нет, перерезали, видно, гады. Так что будь готов, если что, действовать по обстановке. Ну и насчет провокаций помни.

— Твою мать, Серега, да что вообще...

Особист лишь нетерпеливо отмахнулся:

— Боец Деньга, ко мне. Поступаешь в распоряжение товарища старшего лейтенанта госбезопасности. Винтовку получил? Хорошо. Давай бегом, краснофлотец. Да, Леша, — Качанов неожиданно остановился, — с НП звонили. Ты знаешь, кого потопил? Американский крейсер то был, во как! Ну, бывай...

Несколько секунд Ивакин пораженно глядел вслед убежавшему особисту, затем перевел взгляд в сторону моря, где с небольшим креном на борт опускался на дно расстрелянный корабль. Несколько спущенных шлюпок и плотиков, набитых спасающимся экипажем, уже отвалили от борта. Американский, ну надо же! Интересно, им-то что здесь нужно? Хотя империалисты, что с них взять. Все они одним миром мазаны...

Лейтенант бегом спустился в артдворик, махнул рукой старшему расчета:

— Орудие зарядить осколочно-фугасным, развернуть в сторону военгородка, ствол на прямую наводку. Второе и третье отделение — орудия зарядить, следить за морем. Огонь без команды не открывать. Дежурного по батарее ко мне.

То, что никакая это не высадка десанта, да и, скорее всего, не провокация, лейтенант Качанов понял, едва только добежал до военного городка. Поверить в это ему было, в принципе, несложно — на осмотр невесть откуда появившейся диковинной военной техники хватило буквально нескольких минут. Мрачные приземистые танки с широкими гусеницами и толстенными, словно у дивизионных гаубиц, стволами орудий произвели на него поистине неизгладимое впечатление. Невиданные боевые машины, казалось, источали скрытую под толстой броней мощь. Вот только эмблемы на бортах утыканных непонятными жестяными коробочками башен — сине-желтые флажки и националистические украинские трезубцы — были, мягко говоря, непонятны. Хотя и наводили на определенные мысли.

Три других танка, судя по вооружению и ширине гусениц, легких, но способных перевозить внутри пехотный десант, Качанова особенно не поразили. Нет интересная, конечно, конструкция, необычная и наверняка полезная в современном мобильном бою, но по сравнению со стоящими рядом тяжелыми танкам – полная чушь! Зато восьмиколесный бронеавтомобиль лейтенанту очень понравился, разве что смешная приплюснутая башенка с пулеметом выглядела откровенно несерьезно. Вон даже на «БА-10» и то сорокапятку воткнули, а тут такая махина, еще и с десантным отсеком внутри, и всего-то пулемет, пусть даже и крупнокалиберный ! На перевернутый двухосный автомобиль он и вовсе не обратил особого внимания. По сравнению с танками и броневиком последний как-то не котировался. Ни по какому курсу.

В принципе, в городок лейтенант прибыл, что называется, к шапочному разбору: поднятый в ружье гарнизон справился своими силами. Диверсанты — «до выяснения» Качанов решил называть их пока именно так — уже были задержаны и разоружены и сейчас сидели на земле под охраной красноармейцев. Да и немного их оказалось, десятка три. Все в незнакомой, пятнистой, словно у разведчиков, форме и с эмблемами несуществующей армии, уже виденными на башнях танков, на рукавах. Без стрельбы, увы, тоже не обошлось, в результате чего погибло шестеро наших и пятеро диверсантов, причем трое из них, судя по нарукавным нашивкам, принадлежали к армии САСШ. Качанов тут же увязал последнее с потопленным кораблем и многозначительно хмыкнул: «Вот, мол, откуда ногито растут».

Единственного захваченного офицера и какую-то штатскую девицу еще до прихода лейтенанта отправили в расположение, куда он сейчас и направлялся. На полдороге его перехватил взмыленный и совершенно ошалевший от происходящего комендант военгородка, капитан Мельник. Комендант был без фуражки, рукав гимнастерки надорван, кобура с табельным «ТТ» расстегнута. В любой иной ситуации Качанов однозначно решил бы, что капитан пьян. В любой иной, но не в этой, разумеется.

— Товарищ старший лейтенант госбезопасности разрешите доложить, мной... мне...

— А ну, успокойся! — рявкнул в ответ особист, на подсознательном уровне понимая, что сейчас уместен именно такой тон. — Доклад потом. Что еще случилось?

— Там... — Капитан кивнул головой куда-то в сторону казарм и здания комсостава. — Там тоже этих взяли. Иностранцы. По-русски не говорят. Диверсанты, значит.

— Что-о? А ну, пошли. — Старлей кивнул приданному краснофлотцу, решительно перекинув под руку «ППД». — Показывай. Точнее, рассказывай, Володя, — вовремя вспомнил он имя коменданта.

— Да чего рассказывать, товарищ старший лейтенант госбез... — Качанов нетерпеливо махнул рукой. — Короче, много их там взяли: и немцы, и румыны (Качанов подсознательно напрягся), и турки, и даже грузин (лейтенант напрягся еще раз). Все в военной форме, странной такой, незнакомой, но без оружия. Сопротивления, считай, не оказывали, так что повязали легко.

— И... где они сейчас? — ощутив под ложечкой предательский холодок, осторожно осведомился лейтенант. Впрочем, ответ успокоил:

— Так в подвале под домом комсостава, где ж ещё? Всех туда, значит, догнали, охранение я выставил, все в порядке. А что, не нужно было?

— Нужно, Володя, нужно. Только смотри, если там есть офицеры, рассади их по отдельности. Сколько у тебя еще свободных бойцов?

— Ну, человек сорок наберу.

— Давай их всех в оцепление. По периметру. И чтоб никто ни сюда, ни отсюда, понял? Вообще никто, ясно? Если что, пусть стреляют, это приказ, — повторил Качанов свое недавнее напутствие, данное Ивакину, -Под мою ответственность! — Точно понял?

— Да понял я, понял. Никого не впускать, не выпускать.

— Молодец. Выполняй. Отвечаешь головой! Давай, давай, не тормози! Да, вот еще: все эти железяки на поте накрой брезентом, если брезента не хватит — ветками масксетями, чем хочешь, но накрой. Чтоб ни с одного самолета... ну, ты понял? Оружие, боеприпасы, что там еще найдешь, — собери, опиши и запри где-нибудь. И охрану выставь.

— Так точно, понял, сделаю.

— Вот и делай, — вздохнул Качанов, отворачиваясь.

— Крамарчук Юрий Анатольевич, украинец, 1955 года рождения, ныне беспартийный, ранее... — старший лейтенант госбезопасности нахмурился, по слогам выговаривая незнакомую аббревиатуру, — член «ка-пэ-эс-эс» с 1984 года, подполковник украинской армии... все верно? — Он поднял голову, скользнув взглядом по лицу допрашиваемого. Чего стоило Качанову это внешне равнодушное движение, этот спокойно-усталый взгляд, знал только он сам. — И вы по-прежнему настаиваете именно на этих... хм... данных и датах?

— Настаиваю, — устало кивнул подполковник и, чуть помедлив, добавил: — Товарищ старший лейтенант государственной безопасности, разрешите еще Раз закурить?

— Курите. — Качанов пододвинул ему пачку одесского «Сальве», пристроил сверху полупустой спичечный коробок. Вообще-то курить Крамарчук бросил еще лет восемь назад и нисколько об этом не сожалел, но буквально час назад неожиданно понял, что это определенно было ошибкой. Точнее, блин, в будущем. Курить хотелось просто неимоверно. А еще лучше — вмазать залпом граммов двести хоть водки или коньяка, хоть разбавленного, как в лейтенантской молодости, спирта. Поскольку последнее было явно недостижимым, пришлось просить курева у допрашивающего энкавэдиста. С мыслью — а точнее пониманием — того, что сидящий перед ним офицер именно самый настоящий сотрудник бериевской госбезопасности, той самой хрестоматийной «кровавой гэбни», подполковник свыкся на удивление легко.

Как ни странно, тот не отказал, выложив на стол помятую пачку папирос, памятных по проведенной в общевойсковом училище на Фонтане молодости. Поскольку на первой папиросе старлей его не трогал, сосредоточенно перебирая на столе какие-то бумаги (Крамарчук догадывался, что и предоставленное по первому требованию курево, и эта заполненная шорохом бумажек пауза нужны прежде всего самому лейтенанту, пытавшемуся поверить в происходящее и на-строиться на нужный лад), у подполковника было время немного собраться с мыслями. До этого, пока он бежал, задыхаясь, в сторону военгородка, слыша за спиной повизгивания корреспондентки и тяжелый топот конвоира, у него это как-то плохо получалось. Да и потом, когда их заперли в какой-то незнакомой, явно тоже принадлежавшей этому времени, комнате с решетками на окнах, тоже. Ибо следующие полчаса ему пришлось успокаивать бьющуюся в истерике журналистку, под конец — конечно, женщин бить нельзя, но нервы-то тоже не железные, ага! — убедившись, что самый действенный метод для этого — пара хороших пощечин и принудительное умывание холодной водой над ржавой жестяной раковиной.

Итак, он не ошибся, это не галлюцинация, не провокация и, уж конечно, не розыгрыш. Он действительно попал в прошлое. В то самое весьма и весьма неоднозначное прошлое, о котором он читал сначала в обязательных к изучению мемуарах семидесятых голов, затем в «демократическо-обличительной прессе» конца восьмидесятых — начала девяностых и, под завязку, - в покупаемых отпрыском книгах по альтернативной истории. Вопросом, как подобное может быть и какие силы перенесли его сюда, Крамарчук даже не заморачивался — проблем хватало и без того. И уж тем более он не размышлял над поистине философским вопросом «для чего». Достаточно было и того, что он просто поверил в происходящее.

И теперь поминал незлым тихим словом всех популярных демиургов-альтернативщиков, с легкостью отправлявших своих героев «перекраивать историю и в очередной раз спасать Россию и сопредельные княжества». Как там их звали? По крайней мере, тех, кого читал лично он? Буркатовский, Конюшевский, Ивакин, Махров с Орловым, так вроде? Сынуля-то скупал всех подряд, но Юрий Анатольевич осилил только этих. Впрочем, ему хватило. И сейчас он с особой остротой понял, насколько ему действительно хватило. По самое не хочу! «С ноутбуком (мобильником, флешкой, CD-плеером, «АКМ», нужное подчеркнуть) к Сталину», ага, сейчас! Вот только протокол о том, что он английско-немецко-американско-румынский шпион, подпишет, и сразу... Или наоборот — если его и взаправду к самому Иосифу Виссарионовичу в кабинет приведут, о чем он будет рассказывать? Про отца, всю Великую Отечественную прошедшего? Или как его в комсомол и партию принимали? Или, может, лучше сразу о том, как он из нее тихонько и пошленько вышел, дабы в новосоздаваемой украинской армии остаться и звание с выслугой не потерять? Вот именно...Ну и о чем ему со Сталиным говорить? Про 22 июня, когда «ровно в четыре часа»? Про 9 Мая? Про XX съезд, товарища с большой кукурузиной (гм, ну, допустим) и маршала Победы на белом коне? Даже если и поверит, то что это изменит?

Наштампуют за неполный год тысячи клонов «Т-64» и раздербенят Панцерваффе на границе? В тонкий блин раскатают? Подкалиберными снарядами с отделяющимся поддоном? Ага, прямо сейчас. А технологии, станки, новые марки стали, оптика, сложнейшие по меркам сорокового года боеприпасы? Да на все это лет десять-пятнадцать по-хорошему уйдет, если вообще справятся. Минимум! Тут, если логически мыслить скорее нужны «тридцатьчетверки» с 85-мм пушками тяжелые «ИСы», ну, «Т-44», в конце концов, хотя это уже явный перебор.

Истребители соответствующие, автотранспорт для своевременной доставки десанта и снабжения. Техники образца 1944—1945 годов с лихвой хватит, чтобы Вермахт прямо на границе в тот самый помянутый блин раскатать. Вот только не научит вся эта машинерия воинской науке, а значит, гореть новым и совершенным танкам и самолетам на дорогах да аэродромах! Потому как документы нужны, исторические справки, карты еще не начавшихся сражений! Воевать нужно научиться, а техника... это все так, сопутствующий фактор. Да и времени-то, год всего! ГОД или, если уж совсем точным быть, аж целых одиннадцать месяцев... Вот и думай насчет «роли личности в истории», классиками воспетой, — что она, личность эта, реально может изменить? С его-то подполковничьими знаниями? Ну, не историк он, а так, увлекающийся, обычный среднестатистический офицер. Правда, офицер еще ТЕХ времен и ТОЙ закалки, о которых сейчас не шибко любят вспоминать на государственном уровне.

А с другой стороны, стоит ли что-то менять? Нет, ну вот вправду: нужно ли оно кому-нибудь? Сохранить СССР? А для чего и какой ценой? Спасти двадцать миллионов одних, погубив, возможно, сто миллионов других? Или он все же не прав? Или...

— Покурили? — Вырвавший его из воспоминаний голос лейтенанта был негромок и вполне доброжелателен. — Я вас прекрасно понимаю. Как, возможно, и вы меня. Поэтому давайте мы сейчас не станем заниматься пустословием и рассматривать версию про высадку вражеского десанта с моря и вашу шпионскую деятельность, с которой вас, гм, ознакомил товарищ сержант (Крамарчук рефлекторно потрогал перебинтованную голову) Называть вас по званию я, простите, не стану, поскольку никакой украинской армии и в природе не существует, но извинения принесу. Время сейчас более чем неспокойное, тут у нас пограничная зона Южного фронта, да и все произошедшее... Впрочем, вы неглупый человек, сами понимаете. А потому давайте продолжим наш разговор.

— Давайте, — хрипло, не то отвыкнув от табачного дыма, не то от волнения с трудом выговорил подполковник. — Особенно, если это действительно будет разговор, — нашел в себе силы и решимость полушутливо добавить он.

— Вот и хорошо, — никак не отреагировав, кивнул лейтенант. — Рассказывайте.

— О чем? — искренне не понял Юрий. — Про наши маневры?

— А просто расскажите о себе, о своей службе. Пока вкратце. Ну а потом и до маневров дойдем, и до их, так сказать, участников...

Неожиданно Крамарчук решился:

— Товарищ старший лейтенант государственной безопасности, прежде чем мы продолжим, разрешите мне сделать чрезвычайно важное сообщение?

Качанов, у которого от всего происходящего голова откровенно шла кругом, скорее автоматически, нежели обдуманно, кивнул головой.

— Я должен поставить вас в известность, что вся информация, которую вы сейчас получите, относится к категории высших государственных секретов, способных изменить всю историю страны, поэтому прошу исключить любую утечку и сделать все возможное, что бы эти сведения поступили непосредственно к товарищу Сталину или товарищу Берии. И еще, давайте вначале я письменно изложу самое главное, а потом вам же проще будет вести наш... разговор.

На самом деле Крамарчук понимал, насколько он рискует. Но иного выхода, увы, не было. В возможностях НКВД – НКГБ получать нужные сведения он нисколько не сомневался, а себя несгибаемым героем гордо плюющим в лица палачей, отнюдь не считал. Не Мальчиш-Кибальчиш, чай. Расколют, как миленького. И про Хрущева расскажет, и про Жукова, и про пятьдесят третий год... ну и куда эта инфа попадет? Учитывая, что тот же самый Никита Сергеевич сейчас весь украинский Центральный комитет возглавляет? Минует она его? Впрочем, может быть, как раз и минует. Но скорее всего, рано или поздно попадет к нему на стол — или от армейцев, или от своих людей в НКВД. И вот тогда ему, подполковнику Крамарчуку, уж точно не жить. Да и всем другим «перенесенцам-попаданцам», наверное, тоже. Как говорил тот же Сталин, «нет человека — нет проблемы». Вот и выходит, нужно либо тянуть время, что чревато, либо направить этот разговор в выгодное для себя русло. Этот лейтенантик пока еще довольно молод и вряд ли шибко искушен в делах отлова пачками вражеских шпионов, а значит, хочет, просто не может не хотеть, урвать от жизни побольше. И новые кубари на петлицы, и золотые звезды на рукав, и теплое местечко где-нибудь в московском главке, под боком у самого товарища Берии. И задача Крамарчука — направить стремление Качанова в нужном направлении. Так, чтобы и живым остаться, и своих, кого сумеет, вытащить, и сведения до самого верха донести. Вот так, как говорится, не больше, но и не меньше...