Школа ангелов - Владислав Дорофеев 2 стр.

Вот какие мысли я услышал под этим клобуком, пронесшимся подо мной над булыжником в монастырский храм.

Память моя полна обрывочных снов. Я помню пение. Пение соловецкого заката. Холодное, чистое, желтое пламя заката. Так красиво, что хочется выбежать на самую середину неба и возопить к Богу, который совсем рядом, который уже здесь, и ничего и никто меня не отвергнет – мой глас принят и приятен. Мой глас – это молитва! И уже нет ничего кроме молитвы – я весь – это глас к Богу – я весь молитва. Хотя мне и страшно, я боюсь поверить в свое счастье – Бог меня не оставил, Бог мне верен. Он решил, что он – это я. Теперь край небес – это я. Теперь моя гибель уже никогда меня не коснется. И я уже даже и не боюсь ничего. Я растворил время и выплеснул за край небес жижицу, замешанную на страхе, безволии, агрессии, пакости и нетерпимости. Монастырь не кончается вчера, монастырь начинается завтра.

А ночь пахнет печалью. Тихой и жадной к страсти рассвета будущего. Так было всегда. И такой была прошлая ночь и позапрошлая, каждая из тех, которые мы прожили с детьми в Соловецком монастыре и по дороге к нему.

Мы сходили к лабиринту на берег моря. Это – новодел. Но дословный. В мире найдено 150 ритуальных лабиринтов, на соловецких островах было найдено 35. Это языческие капища. Это кладбища душ. Языческий обряд, захоронение душ умерших, канал связи с потусторонним миром. Монахи-колонисты запечатывали их крестом и святой водой. Но потом кресты порушили большевики, и выпустили наружу нечисть. Я сходил по лабиринту в оба конца. Это новодел, но там что-то есть. Наверное, идея сохранилась. У меня болела голова.

В этих местах тысячелетия жили саамы, язычники. Проблема рыбаков и высеченной ангелами женщины на Секирной горке – это проблема столкновения двух религий, двух цивилизаций, это – изгнание дикарей, аборигенов, это – колонизация.

Саамы поклонялись сейдам – божествам поморским, помогающим в промысле. Сейды – это огромные камни, на маленьких ножках – маленьких камешках, и с небольшой грудой камней сверху. Северный праислам. То есть в любом месте, в любое время любой саам мог на берегу сотворить свое божество. И это было логично.

Первые христиане появились здесь в 12–13 веках, это были новгородцы.

Сегодня были в Савватиевской пустыни. Монахи умели выбирать, и любили селиться в красивых, стильных местах. Сейчас здесь разрушенный храм Смоленской Богородицы и двухэтажный братский корпус, по северному обычаю соединенный с храмом. Братский корпус уже в новое время пытались восстановить коммерсанты для гостиницы-борделя. Не вышло – оба раза отремонтированный корпус сгорал. «Господь не позволил устроить шалман!». – Говорят монахи.

Напротив разрушений кедры сибирские. Чуть ближе к дороге сарай, сложенный из громадных соловецких валунов. Что ему сделается. Рядом монастырские огороды на берегу озера. Савватиевская пустынь – это место первой кельи-землянки Савватия и Германа, высадившихся впервые на остров в начале пятнадцатого века. Здесь Савватий услышал плач женщины на Секирной горе. Послал Германа, который услышал от плачущей женщины историю про то, как ее высекли ангелы со словами, что, мол, здесь на островах могут селиться только монахи.

Так и было до пришествия большевистской власти.

Это была единственная в мире островная монашеская страна, живущая по своим законам, со своими землями. Точнее, одна из трех, но, может быть, самая могучая. Сравниться могли с Соловецким монастырем – русский островной монастырь на Валааме, и интернациональный православный монастырь на Афоне. Как и на Афоне на Соловки женщин не бывало, их пускали только на службу, а ночевать отвозили на небольшой Бабий остров в монастырской гавани. Еще в шестнадцатом веке при настоятеле Филиппе, затем митрополите Московском, соединив между собой каналами десятки озер, монахи вырыли пруд у стен монастыря – ныне Святое озеро. С тех пор в монастыре всегда есть пресная вода. По всем островам были пустыни и скиты. Всюду дороги, каналы, даже были соединены дамбой два острова. Была своя железная дорога и торговый флот. Сам монастырь – это многоуровневое сооружение, очень сложное, с бесчисленным количеством этажей, погребов, подвалов. Кресты на куполах всегда деревянные, в виде деревянной черепицы.

Секирная горка. «Небо в небо!». – Говорят монахи. С горки в низину спускается длиннющая деревянная лестница – «лестница в небо» – к кладбищу монашескому, разрушенному, а потом засеянному при большевиках мучениками. Там стоит крест, там внизу камни святые. Во времена ГУЛАГа (1922–1938) здесь в храме был штрафной изолятор, здесь никогда не топили зимой. Через две недели люди сходили с ума от холода. Никто не выживал.

Сегодня исповедался. Тяжесть такая спала с души – залетал и запрыгал пташкой. Даже дети почувствовали силу монастырской, глубинной, истинной, сильной исповеди. Я почувствовал после исповеди – прикосновение к величию Божьему. Великая сила меня осенила. Я сподобился взойти выше себя, вчерашнего. Бог – всегда, во всем. Бог – это все. После исповеди у меня слезы полились из глаз. Я благодарил Бога за то, что он меня простил, за то, что у него нашлось место и для меня грешного, за то, что он меня не оставил. После исповеди было ощущение, что я при Боге, что это и есть – стяжание Духа Святого.

Веет от монастырской службы древностью, дыханием Востока.

Серафим Саровский говорил, что есть два Богом избранных народа – евреи и русские, остальные – «слюна Господня». Все же Бог терпит иудаизм. Иудаизм – это связующая нить между прошлым и будущим! – навсегда! Иудаизм, как и язычество, не мог быть и не стал вселенской религией, оставаясь провинциальной идеологией. Господь сделал шаг к новому духовному развитию человека, выведя цивилизацию из тупика. В христианстве смерть стала благом, а блаженные одним из оснований веры. В иудаизме – смерть главное наказание. Нет блаженных. Лишь раз, при возвращении ковчега из Ваала в Мелхолу царь Давид юродствовал. И все. Первый блаженный – Христос – убит руками объегоренного Пилата. Один народ – одна религия – это время вспять, это – добро, превращенное когда-нибудь во зло. Кровосмешение. Моисей вывел евреев из Египта. Но Моисей – всего лишь старательный ученик, рядом с Серафимом Саровским – существом неземным к концу жизни. Серафим Саровский был частью Бога при жизни. Серафим никогда бы не согласился с убийством человека. Ради любых целей. Жертвовал бы собой. В отличие от Моисея. Моисей – мифологический человек – человек Ветхого Завета – идеал для подражания в раннем мессианском христианстве и иудаизме, помешанных на идее мессианства, то есть неравенстве. Серафим – современный человек. Пример человеческого равенства перед Богом. Мессия – каждый из нас. Если каждый из нас – это монах.

Если следовать логике монашества, которое оканчивается схимой, вся Россия при большевиках была в схиме. Россия наказана не за грехи, а за святость немыслимую. И были немыслимые испытания ради будущих движений и достижений. Не в этой жизни. Большевистская зараза – это награда России за святость. Мученики ушли в рай. Страна ушла в рай.

Кажется, я лучше стал чувствовать человека. Надо просто настраиваться на человека – жить в какой-то момент его чувствами.

А что и как чувствовали воспитатели матерей, вырастившие убийц царской семьи?! Не понимаю! Как надо было воспитать Ленина или Сталина, или Чикотилло, чтобы сердца их были совершенно свободны от любви к людям! Это воспитание – без Бога в сердце. Воспитавшие человеконенавистников матери – не женщины. Это – человеческий навоз. Или – люди Ветхого Завета, вместе со своими выродками, опоздавшие к рождению на две тысячи лет.

Монашеский распорядок жесток. Только в воскресенье утренняя служба в восемь утра. Во все остальные дни в шесть утра. Выходных нет – это смешно. У Бога нет выходных – это немыслимо. Но есть праздники, которые заменяют наши выходные. В праздники служба еще больше.

Был крестный ход вокруг монастыря – изображен крест, которым закрыли монастырь от всех бед. Останавливались в четырех местах, и славили, и молебен водный справляли, и окропляли всех людей. Особая энергия пронизывала монастырь в этот момент. Когда мы стояли у центрального входа, было ощущение – это и есть главное. Все другое теперь ничтожно и сомнительно. Все другое теперь можно хоронить, забыть, отложить, заменить.

Первое место, где я вне Пасхи почувствовал Духа Святого – это Соловки.

Бог – это Время. Время у Бога, принадлежит Богу. Во время крестного хода время будто растворилось в молитве.

Что же я такое? Что во мне изменилось?

Я стал шире душой. Более терпелив и терпимее. Я вижу людей, их души чувствую в этом море жизни. Могу воспеть Богу свою просьбу. Попробовать объяснить Богу свою проблему.

Первое место, где я вне Пасхи почувствовал Духа Святого – это Соловки.

Бог – это Время. Время у Бога, принадлежит Богу. Во время крестного хода время будто растворилось в молитве.

Что же я такое? Что во мне изменилось?

Я стал шире душой. Более терпелив и терпимее. Я вижу людей, их души чувствую в этом море жизни. Могу воспеть Богу свою просьбу. Попробовать объяснить Богу свою проблему.

Дивный обряд: после приложения к мощам святых отцов-основателей священники и братия, паломники становятся у стены и обнимают друг друга. Священники тебя благословляют, и все просят прощения друг у друга. Так каждый день, на вечерней службе. Дивно, человеколюбиво, Богу угодно, просто красиво. Удивительные обряды России – удивительные обряды древних христиан. Просить друг у друга прощение – это апостольский обычай.

Сегодня утром на службе Ася встала именно в том месте, и в то время, чтобы быть на виду. Ася чувствует путь славы. Ася оживает.

Злость, обида – занятия сугубо светские, без Бога в сердце, произнесенные. Я не понимаю, как мне совладать с нежной злостью и ненавистью, которыми пропитано мое сердце ко многим людям?! Как мне излечиться от этого бреда. Боже! Вразуми меня.

Монастырь остается для меня закрытым.

На Соловецких островах стояла святая тысяча поклонных деревянных десятиметровых крестов. Святая тысяча тонн крестов. Все порушили большевики, на дрова, или так, для острастки, после закрытия монастыря в 1923 году. Теперь кресты делают заново. Уже сделали пять крестов, из которых три стоят в Норвегии на русском поморском кладбище. Скоро такой крест поставят перед монастырем в гавани, на островке. Вес креста – одна тонна, длина десять метров, он уже вырезан.

Духовник для наместника и благочинного монастыря – отец Иоанн (Крестьянкин) из Псково-Печерского монастыря. Наместник и благочинный приезжают к отцу Иоанну исповедываться раз в год. Он же утверждает эскизы крестов и алтаря, что режут для Никольского собора в Соловецком монастыре. Есть один крест на Соловках, который он не утверждал.

На Анзерском острове был скит, церковь, братский корпус. При большевиках там был лагерь, при котором было огромное кладбище. Среди могил выросла береза крестом.

Удивительно приятно приложиться к мощам отцов-основателей. Подойти под благословение, затем обнять монаха и попросить у него прощения и поклониться ему: «Прости, брат!».

Долго молился в пустом храме у мощей Зосимы, Савватия и Германа. Просил прощения и вразумления. Я получил всё, что хотел. Я получил ответы о бывшей жене, о работе, о родителях новой моей жены, о рождении Веры до венчания. И еще я получил защиту от врагов: строй светлых монахов-воинов – крепость Божья. Я долго шел, хотя и стремительно, вглубь и ввысь. Летел сквозь что-то воздушное, потом водяное, сначала вниз, потом долго вверх. Наконец, я увидел, как святые отцы вышли ко мне на свет и встали вокруг меня. Теперь у меня есть место, недоступное врагу. А враг – кругом, всё ему подвластно, только место, охраняемое преподобными, он не может захватить. Я увидел огромный всеобъемлющий, лукавый глаз врага, который наблюдает за мной всегда, чтобы тут же и воспользоваться моими ошибками.

Говорил с отцом Германом – благочинным монастыря. Он духовник братии. Не очень умный, но в нем много чистоты и святости. Настоящий монах, с утонченным восприятием мира, приобретенным постом и воздержанием, молитвами и духовной аскезой. Голос его странно тонок. Это – монашеский голос.

Отец Герман в разговоре со мной выделил все мои болевые устремления – дети («их непослушание»), семья («блуд и неопределенность»), отношение к обществу («спасение России начни с себя»), духовный отец («пойдешь туда-то, найдешь того-то»).

Сегодня залезали с детьми и отцом Севастианом на колокольню. Разруха. Но красота – дух захватывает.

Подрясник, ряса, пояс, клобук, мантия. Мантия – как крылья ангела. Мантию носил Господь.

Нынешние монахи не готовы к спору. Это, видимо, пока от слабости. Да и умом не блещут. Это, видимо, оттого, что лучшие в монашество не идут. А, возможно, и не шли никогда. Впрочем, вера в этом и не нуждается. Умные монахи – это проблема. Ум монаху вредит. Вводит в сомнение. Допустим, ушел бы в монашество Достоевский, остался бы один пшик. Еще один монах…

Чтобы понять сегодняшнее монашество, не надо его сравнивать с прошлым. Ибо монашество не умирало.

Удивительная традиция. Присутствующие в храме в начале службы читают «во здравие» и «упокой» братьев и сестер, умерших или здравствующих, имена которых назначены или заказаны для упоминания в монастыре.

Монахи уже не могут без молитвы, без службы, вне монастыря – у них в том потребность и нужда, и жажда. Это их смысл жизни. А многочисленные труды их только затем, чтобы обеспечить необходимым себя и свою службу по спасению своей души и людских душ.

Удивительно. Собираются монахи, которые молятся о себе и о нас, незнакомых им людях. И люди эти никогда этих монахов не узнают, не увидят, как и монахи их.

Я приехал понять, увидеть, узнать современное монашество. А нашел русского человека, вооруженного и усиленного верой в бога. Такой человек, действительно, способен был завоевать и обустроить полмира. Только такой и был способен на это. Дерзновенность – вот главное отличие такого человека от ныне распространенного.

Русский человек без веры – это просто скот жалкий. Впрочем, даже жалости он не достоин. Ибо это уже и не человек вовсе. Жизнь можно положить на то, чтобы вернуть русский народ к вере. Без веры – русский народ ничто, пустое место, которое можно даже не заметить.

Церковь – это высшая форма демократии – свобода выбора сохраняется навсегда.

В монастырских храмах были закутки для исповеди. Приятно. Эта древняя традиция на Руси утеряна.

В монастыре все держится на молитве. Все очень тонко организовано, и держится даже не на воле людей, но на воле преподобных отцов. И это все – реальность монастырская. И эта реальность не видна миру.

В монастырской церкви пахнет сапогами и ваксой, как в казарме. Служба и служение.

Икона – это часть божьего огня, божьей силы и это – Бог. Это, как маленький огонь и большой – суть одно!

В монастыре начинаешь вновь понимать значение и вкус изначальной еды – хлеба, гречки, молока, творога, чая, пшенки, риса, картошки, зелени. Это, оказывается, все вкусно и вполне сытно, и съедобно, и хорошо.

Единственное отличие коммунистических идеалов от церковных – принуждение. В монастыре нет принуждения. Общность в монастыре – добровольна. Похожесть даже в том, как церковь уравнивала простолюдина с богачом, аристократом, властью. Крестьянин Никон стал патриархом и изменил историю страны, сравнявшись властью с царем. Поэтому и русская православная церковь всегда была замешана на политике. В этом ее сила – и ее боль. А сила в ней, действительно, великая! Эту силу пыталась скопировать коммунистическая партия – потому и была построена по законам монастыря. Как сумасшедший пытается быть похожим на великого человека. А безбожие – это род сумасшествия.

Это было еще даже до возрождения (в 1988 году) монастыря. Альпинист, который ставил кресты, не удовольствовавшись оплатой, ночью снял с одного креста поперечину. Через год он благополучно скончался в расцвете сил. Крест до сих пор без поперечины.

Вчера, прикладываясь к мощам отцов-основателей, задел головой лампаду над Зосимой. Рака на троих сделана из платанов, поваленных бурей на Афоне.

Монастырские комары под юбки не лезут.

На седьмой день в монастыре я перешел от полного неприятия (3–4 день) общежития до абсолютного согласия и почти восхищения этой совместной жизнью.

Я со слезами на глазах сидел в последний раз за столом в трапезной. Разные люди, почти дети, и, пожеванные жизнью старики, молодые мужчины и женщины, с истомой или обреченностью в глазах. Общее отличие – достоинство. Они здесь в погоне за свободным выбором, хотя, конечно, у многих просто крест жизненный оказался близок, слишком страшна оказалась жизнь, не имеющая продолжения.

Животворные общины – вот что такое монастыри России. Отец Герман: «Русский народ – богоносный народ. Да! У власти безбожники. Такое вот попустительство. Русский народ – доверчивый…».

Церковная общинность – вот это и есть та самая соборность, о которой писано переписано. Это можно только почувствовать, понять нельзя. Невозможно.

Ужасно пронзительная сцена. На берегу вслед уходящему катеру стоит четкая одинокая фигура монаха, отца Севастиана. Он опоздал к отправлению передать записочку в Москву, в родной храм, и долго стоял, пока катер не скрылся из вида. Он пришел вовремя, минута в минуту, катер ушел раньше. Дети расплакались.

На борту катера заезжие иноземцы. Полное равнодушие в глазах, индифферентность к окружающим – и это после абсолютного внимания к тебе, теплоты и любви изначальной.