— И уж, конечно, Марку Холленбаху, не так ли? — Маквейг просто не мог удержаться.
— Да, да! — завизжал президент. — И Марку Холленбаху тоже, если хотите! Вы собирались меня погубить, Маквейг, так ведь? Но только ничего у вас не получилось! Вы так ленивы и бездейственны, что даже не можете преуспеть по части грязных интриг!
Но злость Джима уже улеглась. От всех этих бессонных ночей он вдруг почувствовал себя одиноким и слабым, и его вдруг охватила невыразимая печаль.
— Я вижу, мистер президент, — тихо сказал он, — что мы совершенно не понимаем друг друга, и я сожалею об этом всем сердцем, поверьте мне, сэр.
— Хорошо хоть у вас хватило мужества самому от всего отказаться, — сказал Холленбах уже более спокойным голосом, — хотя и тут вы, как всегда, опоздали, сенатор, мне жаль вас. Я бы хотел, чтобы это всё кончилось так же хорошо, как и началось.
— Я тоже, мистер президент.
Снова наступило молчание. Когда Холленбах нарушил его, голос его прозвучал уже совершенно официально:
— Я был бы очень вам признателен, если бы вы переслали мне почтой серебряную авторучку.
— Конечно, сэр. Прощайте.
— Прощайте, сенатор.
Уязвлённый, чувствуя себя так, словно ему переломали рёбра в уличной драке, Джим вышел из кабинета и медленно спустился по лестнице.
Марта стояла в гостиной у окна и нервными движениями расправляла новые занавеси. Заслышав его шаги, она обернулась.
— Я всё сказал ему, Марта, он понял. Считай, что из бюллетеня меня вычеркнули. Впрочем, по существу я ведь там никогда и не был.
Марта молча подбежала к нему, обняла и прильнула к его губам долгим поцелуем, в который вложила всю горечь нелепых и безымянных обид, которыми люди по слепоте своей ранят друг друга. Он тоже молча обнял её и прижал к себе. Когда он наконец отпустил её, она улыбнулась и задорно подмигнула:
— Ничего, Джим, ты ещё долго будешь самым красивым сенатором от штата Айова!
— Даже с такой женой, которая занимает нейтральную позицию по вопросу обновления городов?
— Нейтральную? Негодный, я всегда была против.
Они снова прильнули друг к другу, и Джим теперь знал, что в его доме опять тепло и уютно, как бы ни было холодно и страшно в Белом доме, подвластном безумию его хозяина.
ГЛАВА 11. ПЕТЛЯ СТЯГИВАЕТСЯ
К полудню Джим Маквейг уверился, что никто больше за ним не следит. Первый признак окончания слежки он заметил ещё утром, когда остановился в торговом центре МакЛина, чтобы отдать в сухую чистку свой костюм, и не увидел поблизости никаких молодых людей в модных шляпах. В Сенате их также не было. И наконец, тот же факт подтвердил и его помощник Флип Карлсон. Докладывая сенатору о бесчисленных конституционных и законодательных делах и сидя на краю его письменного стола, Карлсон неожиданно спросил:
— Послушайте, Джим, что у нас тут такое творится?
— Ну уж это вам лучше знать, — отозвался Маквейг.
Но Карлсон не поддержал шутливого тона:
— Я не шучу, Джим. У меня такое впечатление, что во всём этом замешаны вы, но только не хотите об этом рассказывать.
— С чего это вы вдруг решили, Флип? Что случилось?
— Вчера вечером звонит мне вдруг какой-то парень, называет себя Филлипсом и заявляет, что он агент ФБР. Говорит, что хочет прийти ко мне на квартиру и задать пару вопросов, но я говорю, что у меня назначено свидание, и предлагаю встретиться здесь, в приёмной, сегодня утром. Резонно? Тогда он говорит, что предпочёл бы встретиться где-нибудь в другом месте, так как дело щекотливое и связано с нашей сенатской работой. Итак, я договорился встретиться с ним сегодня в два часа в ресторане «Объятия Кэрол». И вдруг около часа назад он звонит и говорит, что необходимость в нашей встрече отпала, так как расследование, которым он занимался, прикрыто.
— Ну и что в этом необычного? Бюро ежедневно по той или иной причине заводит и прекращает десятки таких расследований. Почему вы вдруг решили, что оно касалось меня?
— Бросьте, Джим, я чувствую, здесь что-то нечисто. С тех пор как я у вас работаю, я переговорил, наверное, с дюжиной таких ребят, но никто почему-то не возражал против встречи здесь, в Сенате.
Джим напустил на себя равнодушный вид и зевнул:
— И всё-таки не вижу в этом ничего особенного.
Карлсон нахмурился и внимательно посмотрел на Маквейга:
— Ну а как у пас продвигаются дела с биографией Холленбаха?
— Прекрасно, — соврал Джим.
— Чёрт бы меня побрал, если я понимаю, где вы находите на это время! — Карлсон вскочил со стола и скрестил руки на груди. — И всё же меня не покидает чувство, что тут творится что-то неладное. Во всяком случае, не забывайте об этом, Джим: если вам понадобится помощь, можете располагать мною.
— Спасибо, Флип. У меня, правда, всё в порядке, но я не забуду о вашем предложении.
Когда за Карлсоном закрылась дверь, Джим задумался. Очевидно сегодня утром, сразу же после его звонка в Белый дом, президент отменил слежку. Факт этот почему-то не доставил Джиму должного облегчения, тоска прильнула к нему, как пропитанная дождём рубашка. Он представил себе, как Марк читал досье ФБР в своём кабинете, возможно поздно ночью. Угадывая подтекст за прозрачными намёками, президент с его чопорностью, наверное, не раз брезгливо поджал губы. Мысль об этом выводила Джима из себя.
Теперь это увесистое досье на него и на Риту Красиц-кую наверняка покоится в хранилище ФБР. Бюро редко что-либо выбрасывает, поэтому досье пролежит там в течение многих лет, и, может, никто в него так никогда и не заглянет. Но тем не менее, оно навсегда останется там — бесстрастная хроника одного прелюбодеяния. Сам факт существования такого досье на сенатора Соединённых Штатов заключал в себе нешуточную угрозу, с его помощью Джима всегда могли скомпрометировать как политического деятеля. Сколько таких вот досье скопилось в хранилищах ФБР, и какой государственный деятель рискнул бы потребовать от ФБР отчёта в том, каким образом расходует оно деньги налогоплательщиков?
Маквейг вздохнул, снял ноги со стола и надавил кнопку, вызывая Карлсона.
— Флип, у меня что-то сделалось с памятью, — сказал он, когда помощник вошёл в кабинет. — Я забыл известить галерею прессы, что сегодня днём я устраиваю конференцию. Давайте назначим её часа на два, чтобы она успела попасть в вечерние газеты.
Флип оживился:
— Так значит, вы всё же даёте согласие баллотироваться?
— Наоборот, я намерен заявить, что не буду выставлять свою кандидатуру.
— Это же сумасшествие, Джим!
Всё правильно, подумал Маквейг, догадка у тебя верная, Флип, да только сумасшедший не я.
— Никогда ещё я не был так здоров, — с наигранной бодростью ответил он. — Я всё продумал, Флип. Я ещё долгое время могу быть неплохим сенатором от штата Айовы, но для такой важной работы я ещё слишком молод и неопытен.
Заметив на лице помощника недоверчивое выражение, Джим озорно подмигнул ему:
— Кроме того, мне известно из достоверных источников, что Холленбах никогда не согласится на мою кандидатуру, так что я просто сматываю удочки до того, как он отвергнет меня публично.
— Боже милостивый, Джим, — запротестовал Карлсон, — да ведь вся информация говорит как раз о противном! Ведь Белый дом раздувает всю эту кампанию специально для вас! И именно на вас работает Джо Донован. Да если меня не разуверит в этом сам Холленбах, я готов держать любое пари, что президент оказывает вам стопроцентную поддержку.
— Вы хотите сказать, оказывал. Больше уже не оказывает. Поверьте мне, Флип, я располагаю точными сведениями. Кого бы Марк ни выбрал, это буду не я.
Карлсон шлёпнулся в кресло, обмякнув как проколотый воздушный шар. Маквейг догадывался, что Карлсон уже успел нарисовать себе самые радужные картины относительно того головокружительного подъёма, который он совершит вместе с Маквейгом, может быть даже на самую вершину власти.
— А почему бы вам всё-таки не сыграть на этом, Джим? Даже если ваша информация и правильная, то почему всё же не принять участие в выборах и не сорвать самое большое количество голосов в каждом избирательном пункте страны?
— Чтобы падение было ещё чувствительнее, так, что ли? Не собираюсь я делать из себя дурака. Разве что через несколько лет, Флип… А теперь идите. Известите галерею прессы, что их ожидает славная политическая новость. Да и нам не мешает подзаработать на рекламе.
— О’кэй! — ответил Карлсон. Бодрости его как не бывало. Опустив плечи, он вышел из кабинета.
Без четверти два толпа репортёров и фотографов в коридоре около приёмной Маквейга выросла до таких размеров, что конференцию пришлось перенести в большой зал для закрытых совещаний, который перевидал на своём веку бесконечное множество расследований и секретных заседаний. Когда Маквейг занял своё место в центре длинного председательского стола и повернулся лицом к публике, то к двум сотням репортёров присоединились ещё и служащие Сената, а также с десяток любопытных туристов, разгуливающих по зданию. Сенатор поднял руку, успокаивая толпу возбуждённых фотографов, пристававших к нему с просьбами повернуться то в профиль, то в фас.
— Леди и джентльмены, я собрал вас специально для того, чтобы заявить, что я не буду кандидатом в вице-президенты США и не дам своего согласия на то, чтобы моё имя было названо среди кандидатов на Детройтском съезде.
В связи с этим я прошу, чтобы вся деятельность в мою пользу в Висконсине и в других местах была прекращена. Я очень ценю поддержку, которую получил в Висконсине, но прошу, чтобы избиратели не вписывали моего имени в избирательные бюллетени, так как такое голосование было бы напрасной тратой времени.
Как вам известно, президент не высказывал возражений по поводу моей кандидатуры и таким образом по существу выразил своё согласие с ней. Поэтому я счёл своим долгом известить его первого о своём решении. Сегодня утром я позвонил президенту. Когда я сообщил ему о причинах, заставивших меня принять такое решение, он отнёсся к нему одобрительно. Таким образом, леди и джентльмены, кратковременная кампания по выборам Маквейга в вице-президенты, по-видимому, закончена. У кого какие вопросы?
Человек десять хором выкрикнули одно слово:
— Почему?
— Откровенно говоря, я просто решил, что у меня для этого ещё не хватает опыта. Ведь я всего только сенатор первого срока, и мне предстоит ещё многому поучиться. Если я ещё мог бы справиться на посту вице-президента, то не следует забывать, что от него до президентского поста только один шаг. И притворяться, что я обладаю достаточными способностями и опытом для решения тех важных проблем, какие встают перед президентом Соединённых Штатов, значило бы нанести ущерб своей стране. Как сказал генерал Вильям Шерман, — прошу простить, если я недостаточно точно цитирую его слова, — «если мою кандидатуру выдвинут, то я не дам согласия, если же изберут — откажусь от исполнения обязанностей». В моих устах это звучит чересчур самонадеянно, так как решающее слово принадлежит в данном случае Холленбаху. И всё-таки эта формула целиком отражает мои намерения и чувства.
— Тридцать лет работаю в газете, — заметил один репортёр, — и никогда не слыхал, чтобы какое-нибудь выборное лицо прибегало к принципу Шермана!
— Только предупреждаю: подражать Шерману всю жизнь я не собираюсь. Попробуйте предложить мне баллотироваться года через три!
Этим шутливым ответом и закончилась пресс-конференция Маквейга. Репортёры и всегда-то благоволили к сенатору Маквейгу, но в этот день отнеслись к нему с особенной теплотой. Он обеспечил им единственное, в чём всегда нуждаются газетчики, — сенсационную новость.
Крейг Спенс прошёл в приёмную вместе с Джимом:
— Вы меня убили, Джим! Да ведь этот пост у вас уже был в кармане! Ничего не могу понять! Да ведь Марк с его темпами загонит себя через какую-нибудь пару лет! Вы же могли стать президентом, Джим!
— Слушайте, Крейг, мне бы очень хотелось рассказать вам обо всём откровенно, но не могу. Когда вся эта история станет древностью, возможно и расскажу. И поверьте мне, её стоит послушать!
— Значит, есть и другая причина?
— Не давите на меня, Крейг. Будем пока считать, что я сказал то, что хотел. Я ещё слишком молод, мне надо многому поучиться, и как можно скорее.
— Так значит, вы не всё сказали ребятам?
— А кто вообще говорит всё? И что такое «всё»?
— Вы сегодня говорите загадками, Джим. На вас это не похоже.
— Ладно, Крейг, пока вам придётся поверить мне и так — и возможно надолго.
Вечерние газеты уже вовсю обыгрывали сенсацию дня. Первая страница «Дейли ньюс», этой самой популярной газеты Вашингтона, кричала огромными буквами: Джим решил не баллотироваться! Этот же материал начинал последнюю страницу вашингтонской «Ивнингстар»: статья открывалась заголовком «Маквейг действует по Шерману! Он остаётся сенатором!» Один нью-йоркский приятель позвонил Карлсону по телефону и прочёл заголовок из «Уорлд телегрэм»: «Маквейг вышел из игры! Кого выпустят вместо него?»
В пресс-галерее Сената Крейг Спенс хмуро посмотрел на портативную машинку, почесал лысину и забарабанил по клавишам двумя пальцами. Он начал ежедневный отчёт для синдиката, который этой же ночью телеграфирует его слова в сто пятьдесят газет мира, от Джерсей-сити до Гонолулу…
«Настоящая причина, по которой сенатор от штата Айова Маквейг неожиданно снял свою кандидатуру, рассматривавшуюся руководством демократической партии США для выборов на пост вице-президента страны, может остаться невыясненной ещё в течение многих лет.
В будущем какой-нибудь профессор истории, несомненно, упомянет об этой причине в своей скучной и сухой книжке, которую никто наверняка не станет читать, потому что это уже никому не будет интересно. В этом и заключается трагедия всякого политического события.»
Тем временем мысли самого Маквейга целиком сосредоточились на будущем, от которого его отделяло всего лишь два дня, — на встрече в четверг, с которой, как с величайшими предосторожностями сообщил ему по телефону О’Мэлли, всё было улажено. Изолировав себя от персонала категорическим распоряжением, чтобы его ни в коем случае не беспокоили, Джим сидел за столом своего кабинета и пытался мысленно построить ход юридического процесса гражданина Джемса Маквейга — истца — против президента Марка Холленбаха — ответчика. Чем больше он думал, тем яснее вставали перед ним тяжеловесный и медлительный заместитель председателя Сената Никольсон и язвительный, находчивый Фред Одлум. Захотят ли они разбираться в его сложной и путаной истории? Другое дело Каваног. Отличающийся рассудительностью и жаждой докопаться до истины судья по крайней мере трезво взвесит все обстоятельства за и против. О’Мэлли был уже наполовину убеждён, это Джим знал совершенно точно, но О’Мэлли и пальцем не пошевелит, пока остальные не потребуют от него решительных мер. Джим сознавал, что ему, во что бы то ни стало, нужно убедить неповоротливого Никольсона и циничного Одлума, но сознавал и то, что они не поверят ему, пока своими ушами не услышат показаний Риты и не увидят выражения её лица при этом. Другого выхода не было. Она должна явиться на это совещание в четверг вечером.
С трудом удалось ему дозвониться к ней на работу. Телефонистка объяснила, что телефон в приёмной Джо Донована занят из-за сенсационного сообщения сенатора Джемса Маквейга. Рита взяла трубку телефона и молча приготовилась слушать.
— Рита! Мне нужна твоя помощь! Случилось нечто весьма важное, касающееся безопасности нации. В четверг вечером должна состояться встреча нескольких весьма влиятельных людей, и я прошу тебя пойти туда вместе со мной и повторить там всё, что ты слышала от президента Холленбаха об этом Дэвидже, чикагском банкире. Я понимаю, что прошу многого, Рита, но пойми, это необходимо для безопасности всей страны!
— Я не повторяю своих бесед с президентом. И, вообще, всё это мне очень не нравится.
— Но пойми, Рита, это очень важно. Поверь мне…
— Поверить тебе? Последнее время ты действуешь в высшей степени странно! А твоя пресс-конференция — это уж предел всему! Только стал входить в силу — и вдруг ни с того ни с сего всё прекращаешь.
Маквейг устремился в открывшуюся лазейку:
— Ты ведь знаешь, почему я так поступил, Рита! Как мог я рисковать твоим именем после проверки ФБР? Я понимаю, ты сейчас расстроена, но отдай мне, по крайней мере, должное в том, что я, как мог, пытался защитить тебя!
— Я знаю, Джим. Правда, тебе приходилось думать ещё и о себе, и о своей семье!
— Не отрицаю, Рита.
— Значит теперь, когда ты сошёл с беговой дорожки, всё стало на прежние места, да, Джим?
— То есть?
— Раз уж мы с тобой всё равно попали в досье ФБР, то нам терять уже нечего, так ведь?
Он вспомнил, как рыдала в ту ночь Марта, и ему захотелось снова и снова твердить, что с Ритой всё кончено, но потом он вспомнил, как отчаянно нужна ему Рита для вечера в четверг.
— Да, теперь нам, пожалуй, терять нечего!
— Мне очень жаль, что вчера я так вышла из себя, Джим.
— Забудь об этом, детка. Но что касается нового дела, то помни — ты должна поехать со мною в четверг!
— А с какой целью это всё делается?
— Пока я не могу ещё тебе объяснить. Тебе просто придётся мне поверить. Когда-нибудь потом я всё тебе расскажу.
Она долго молчала, и он слышал только её прерывистое дыхание:
— Будь ты проклят, Джим! Ты вошёл в мою кровь навсегда, и ты хорошо это знаешь! Иногда я проклинаю тот час, когда тебя встретила.
— Но ты придёшь, Рита?
— Да, Джим. Приду ради тебя.
— Спасибо, детка! Ты даже не представляешь, как я тебе благодарен!
— Перестань!
Голос её вдруг снова стал прежним, официальным. Тем не менее, она всё же чмокнула в трубку, посылая ему поцелуй.
Джим положил трубку на рычаг и тогда только заметил, что ладони его вспотели. Ничего не скажешь, потрудиться пришлось порядком. Он сыграл на её чувствах, дав понять, что страсть их ещё может разгореться с новой силой. Он чувствовал себя подлецом, но сейчас он был готов на всё. Рита должна быть у Каванога. Без неё ему вряд ли удастся убедить Никольсона и Одлума. Теперь, что ни говори, такая возможность есть.