— Гильзы нет, товарищ полковник.
— Вот в этом и загвоздка! Экспертиза показала, что извлеченная из головы убитого пуля выпущена из пистолета системы «вальтер». Но где же гильза?
— Гильзы ведь нет и в кабинете, — заметил Циба. — А если предположить, что стрелял Новацкий, то именно в кабинете мы должны были ее обнаружить…
— Преступник не учел трудностей следствия и не оставил нам гильзы, — пошутил полковник и уже серьезно добавил: — А найти ее или разгадать тайну ее исчезновения надо!
— Товарищ полковник, — заторопился Циба, — еще одна важная деталь: от этого окна до стула, на котором сидел Власюк, всего пять метров. Линия прицела через окно идет прямо в левый глаз.
— Но учтите, что Новацкий, находясь в кабинете директора, мог зайти и от окна…
Циба задумался.
— Мог, конечно.
— Значит, еще не доказано, что стреляли через окно. Согласен с вами — за окном мог быть человек. Это подтверждают следы на клумбе и на выступе фундамента, оторванная пуговица, наконец, показания уборщицы. Значит ли это, что человек, вскарабкавшийся на выступ фундамента, действительно выстрелил? Могло быть и так: случайный прохожий из любопытства заглянул в освещенное окно. Или мелкий воришка, которого это открытое окно соблазнило? Он вскарабкался на фундамент в надежде чем-нибудь поживиться, но, увидев сидевшего за столом человека, испугался и спрыгнул… Прямых доказательств, что выстрелили через окно, у вас пока нет. Учтите, я не отвергаю вашу версию, я только говорю, что у вас еще недостаточно доказательств.
— Понимаю вас, товарищ полковник!
— Предположим, что услышанный секретаршей хлопок был действительно выстрелом из пистолета. Значит, это случилось в 10 часов 30 минут вечера. В это время на улице еще много прохожих, и кто-нибудь мог его тоже услышать. Нужно найти таких людей. Учтите и то, что преступник, убегая, мог столкнуться с кем-нибудь из прохожих. Вид бегущего, взволнованного человека невольно зафиксируется в памяти, даже если прохожий не придаст этой встрече значения.
— На Цветной улице не так уж много домов. Если проверить, кто из живущих на Цветной в это время находился вблизи заводоуправления… Так я вас понял, товарищ полковник?
— Правильно! Здесь даже незначительные показания могут сыграть решающую роль. Кстати, слепки следов на клумбе вы сделали?
— Так точно, товарищ полковник!
— Тогда продолжайте действовать. Я считаю, что вы добились немаловажных результатов.
Смущенный и обрадованный похвалой, Циба вспыхнул, но лицо его сразу же помрачнело.
— Вы чем-то встревожены, лейтенант?
— Как вам сказать, товарищ полковник…
— А все-таки? — настаивал Литовченко, уловив в голосе лейтенанта неуверенные нотки.
— Я, право, не знаю… я боюсь…
— Того, что майор Петренко не представит вам свободы действий?
Циба опустил голову.
— Майор считает, что я занимаюсь второстепенными деталями, и я боюсь, что он…
— Хорошо, я поговорю с майором.
Отпустив лейтенанта, Литовченко задумался.
«Нехорошо, конечно, что приходится действовать через голову Петренко. И у лейтенанта Цибы действительно сложное положение… Придется поговорить с майором серьезно. Он не только сам допускает ошибки, но и связывает своих подчиненных. А ведь у этого молодого лейтенанта есть хватка! Из него может выйти неплохой работник, если такие, как Петренко, не собьют его с правильного пути… И все же с майором тоже важно найти правильный тон, чтобы не подлить масла в огонь… Наверное, и так уже обиделся?»
Полковник не ошибся. Майор вошел в кабинет с замкнутым лицом человека обиженного и ущемленного.
— Разрешите доложить, товарищ полковник? — подчеркнуто официально спросил он.
— Присаживайтесь! Но прежде чем приступить к делу, я хочу вас поздравить.
Петренко недоуменно приподнял брови.
— И не только поздравить, но и. поблагодарить. Да, чудесного работника вы из Цибы воспитали! Очень интересные данные собрал. Ведь правда?
— Я еще не ознакомился с его материалами.
— Очень жаль, мы бы вместе с вами порадовались. Толковый парень!
Он взял Петренко под руку и прошелся с ним по кабинету. Словно невзначай, остановился у шкафа с зеркальной дверцей. С минуту он вглядывался в свое и майора отображение, потом повернул к Петренко погрустневшее лицо.
— Да, постарели мы с вами, майор. Вон какая у вас лысина — только здесь, в зеркале, я заметил. И морщины под глазами. Я летами помоложе вас, но и у меня голова белая. Сердце начало шалить… Недалек тот час, когда и в отставку придется подавать. Вы, может быть, раньше, я попозже, или наоборот — это ведь значения не имеет. Однако и после нас с вами потопа не будет. Придут другие, помоложе и, возможно, поумнее. Даже наверное поумнее. Иначе грош была бы нам с вами цена! Вот взять хотя бы этого Цибу. Парень, несомненно, даровитый, но в его достижениях, я думаю, имеется доля и нашей с вами заслуги. Даже, вернее, вашей…
Обескураженный, майор молчал. Он ожидал разноса и приготовился к отпору, однако все складывалось совсем не так, как он предполагал.
Словно не замечая смущения майора, Литовченко продолжал увлеченно:
— Да, трудное это дело — руководить. Быть начальником — это не только уметь приказывать, главное — уметь прислушиваться к мнению подчиненных, аккумулировать в себе все полезное и умное, чтобы потом все ценное претворить в жизнь, заставить служить общему делу. Мы-то с вами это понимаем, а ведь есть люди, которые личное мнение, личное самолюбие ставят превыше всего… Впрочем, что это я разболтался? Простите, что занял у вас столько времени. Просто задумался сегодня о нашей будущей смене. Сердце пошаливает, вот и приходят грустные мысли.
Он присел к столу и спросил уже деловито;
— С. чем вы пришли сегодня, майор?
Петренко раскрыл блокнот:
— Совершенно неожиданные и очень интересные данные о Новацком: в его личном военном деле записан диагноз после контузии. Вот выписка: «Шизофрения в легкой форме». Я полагаю, для следствия — это первостепенное открытие!
— К сожалению, открытие, сделанное слишком поздно! — заметил Литовченко.
— Это уже не наша вина, тут повинны заводские организации. Обрати они вовремя внимание на больного Новацкого, убийство можно было бы предотвратить.
— Вы все еще считаете Новацкого убийцей?
— Пока все данные следствия говорят не в его пользу. Впрочем, разрешите, я все изложу по порядку… В период Отечественной войны Новацкий командовал подразделением, имеет несколько правительственных наград за выполнение боевых заданий. В боях за Варшаву он был контужен и два года пролежал в госпитале на излечении. Вышел с диагнозом, о котором я вам уже говорил. Из госпиталя Новацкий вернулся домой, к жене и дочери. Поступил на завод в механический цех строгальщиком. На заводе его встретили заботливо, и Новацкий первое время хорошо себя проявлял. Он стал передовиком производства, директор не раз отмечал его в приказах за внесенные рационализаторские предложения, товарищи с уважением отзывались о бывшем фронтовике.
— Я слышал иные отзывы о Новацком.
— В том-то и дело, что облик его постепенно стал меняться. Теперь понятно почему: прогрессировала болезнь.
— И никому это не бросилось в глаза?
— Все дело в том, что болезнь развивалась постепенно. Сначала он замкнулся в себе, потом, наоборот, стал общительным, но легко возбуждался и раздражался. От полезных рационализаторских предложений перешел к составлению сумбурных планов. Эти планы, естественно, отвергались, он раздражался и возбуждался все более. Дома он тоже стал невыносимым и вскоре бросил семью. Его поступок квалифицировали как моральное разложение.
— Вы говорили с женой Новацкого?
— Как раз сегодня она должна прийти.
— Я бы хотел присутствовать при ее опросе. А сейчас продолжайте, майор!
— Не понимая, что произошло с передовым рабочим, директор просил заводской комитет профсоюза разобраться в предложениях и жалобах Новацкого. Несколько раз настойчиво напоминал он об этом Банько. Но этот чинуша отгородился от живых людей своей приемной и секретаршей и отнесся к порученному делу спустя рукава. Он решил, что Новацкий зазнался, стал рвачом, скандалистом, морально разложившимся человеком, и старался убедить в этом всю заводскую общественность. Чувствуя себя незаслуженно обиженным, Новацкий угрожал Власюку, Банько, начальнику цеха, кричал, что расправится с бюрократами.
— А ведь некоторые рабочие догадывались о его болезни. Мне один паренек на собрании сказал: «Так Новацкий же псих! У него шестеренки заржавели». Жаль, что этого не заметил Банько…
— Вся беда в том, что, оставив семью и оказавшись в общежитии, Новацкий очутился среди зеленой молодежи. Видя его чудачества, молодежь начала над ним подтрунивать. «Что тебе, Гришка, завод перестраивать, — говорили, например, ему, — займись-ка лучше охлаждением солнца — уж больно сильная жара».
— Все ж печальная история! — вздохнул полковник.
— Я считаю, что на основании сказанного можно сделать и вывод, — заключил Петренко.
— Какой?
— Психическая неполноценность Новацкого привела к преступлению, а затем — к самоубийству. Теперь я в этом не сомневаюсь.
— Нужны точные доказательства, майор, а не личная уверенность. В вашей логически обоснованной версии нет основного: доказательства того, что убил Новацкий.
— Но ведь при нем найдено оружие! Я лично осмотрел маузер, из которого он застрелился: маузер старый, с раздутым стволом, — в обойму же мог случайно попасть патрон от пистолета «вальтер».
— И это не лишено логического смысла, но по-прежнему нужны доказательства. Что же, продолжайте свои поиски в избранном направлении, но одновременно прошу заинтересоваться и версией Цибы. Он тоже собрал интересные материалы. В его версии, как и у вас. все обосновано и не хватает основного — доказательства. А руководствоваться только предположениями и логическими обоснованиями в нашем с вами деле нельзя.
* * *Ольга Сидоровна Новацкая пришла в управление КГБ крайне взволнованная. Закусывая губы чуть ли не до крови и непрерывно вытирая глаза, она рассказывала с большими паузами, часто теряя нить своей горестной исповеди.
— С Гришей мы поженилось по любви и жили хорошо. Ну, а потом война. Сколько мы с ним не виделись? Сейчас даже не соображу… в голове все как-то путается. Ну, да это и не важно! Главное, с войны пришел живой. Ведь не всем женам такое счастье выпало… Так первое время все шло хорошо, уж такая радость на сердце была! А потом я стала замечать — не таким Гриша вернулся! И на заводе будто хорошо, и деньги есть, квартиру нам дали. А на него временами будто затмение какое находит. Словно чего-то боится, жалуется на жизнь, на людей непонятливых… Натерпелась я, намаялась… Бывало, ночью вскочит с постели — и давай пистолет проверять… Откуда, спрашиваете, пистолет? А он его у одного штабного немецкого офицера отнял, когда в плен того захватил… Раньше пистолет в ящике лежал, а тут, смотрю, Гриша его все в карман прячет, даже ночью под подушку кладет. Я ласкою все стараюсь, ласкою… развеять, бедного, думаю. Дочурка, на меня глядя, тоже: «Папочка! Папочка!» Ну, он, бывало, отойдет вроде, пройдет у него это затмение… Только чем дальше, тем чаще и чаще на него такое стало находить. Уже ни ласка, ни слезы не помогают… О чем это я говорила? Ах, да, бить меня начал. Еще бы меня одну, я бы стерпела, снесла, ведь жалела его, любила. А он и на ребенка взъелся. То милует, целует, а то как хватит чем попало: книжка в руках — так книжкою, палка — так палкой. Ну, тогда и начались у нас скандалы… Вот опять забыла… Когда это он от нас ушел? Как узнала, что он на себя руки наложил, память у меня будто оборвалась. Уж вы простите, может, что и забыла… Да что толку-то в моем рассказе? Не поднимешь больше, не воскресишь!
Новацкая тихо, безутешно заплакала.
Когда она ушла, Петренко, записавший ее показания, сказал убежденно:
— Еще одно явное доказательство психической невменяемости Новацкого. А чего стоит эта деталь: револьвер, который он с собой последнее время носил! В состоянии возбуждения выхватить из кармана револьвер — дело двух-трех секунд. Тут уж никакие сдерживающие центры не сыграют. Я лично считаю, что дело об убийстве Власюка мы можем прекратить. Для этого у нас есть все формальные основания.
— Формальные основания, конечно, есть, — сдержанно согласился полковник. — Убийца — Новацкий. Ну, так как он покончил с собой, спрашивать больше не с кого. Проще простого положить дело в архив. А вот будет ли у нас с вами после этого совесть чиста, майор? Я лично в этом не уверен.
Петренко хотел было возразить, но прозвучал телефонный звонок. Начальник районного отделения милиции сообщил:
— Гражданка одна у меня тут находится… Сообщает интересные сведения. Возможно, они имеют отношение к убийству Власюка. Поскольку вы занимаетесь этим делом, может, побеседуете?
— Обязательно! — откликнулся Литовченко. — Она еще у вас? Хорошо. Сейчас же высылаю к вам машину…
Отправив майора Петренко в милицию, полковник взволнованно зашагал по кабинету. Быть может, сейчас появится недостающее звено в цепи неопровержимых доказательств? Как много дают в работе такие сигналы от населения, как важно ощущать постоянную связь с народом! Сколько сложных преступлений раскрыто только благодаря помощи наших людей! Они помогают работникам, ведущим расследование, лучше освоиться с местными условиями, подчас сообщают незначительные, на первый взгляд, факты, но эти факты совершенно по-новому освещают дело… Возможно, что женщина, явившаяся в милицию, и не сообщит ничего ценного, однако в одном ее желании помочь уже кроется та идущая от сердца к сердцу сила, которая помогает нашим чекистам без промаха разить врага.
Минут через двадцать Петренко вернулся в сопровождении пожилой, немного растерянной женщины.
— Вот уж и не знаю… столько вам хлопот из-за меня! А вдруг все мои мысли и подозрения — только фантазия? — сказала она, несколько оправившись от смущения.
Полковник улыбнулся.
— Что ж, лучший способ рассеять подозрения — это убедиться в их неосновательности.
— Правда, правда ваша, сыночки! Вместе разобраться легче. Ну, коли так, то не обессудьте, что время, может, даром заберу. Уж выслушайте мои сомнения. Мы втроем живем: я, внучек и муж мой, офицер в отставке. Муж тяжело болеет, все больше лежит. Я тоже часто прихварываю. Ну, а внучек и за меня, и за мужа бегает. Покаюсь перед вами: один он у нас, вот и избаловали. Надо было больше дома держать, а он все во дворе с мальчишками хороводится. Правда, ничего плохого мы за ним не замечали. Только вот недели две тому назад соседка мне говорит: «Что это вы своему Алику пистолет даете, разве это игрушка для десятилетнего ребенка?» Я так и обмерла. «Какой такой пистолет?» — «Да дедушкин, он все мальчишкам его показывает». А муж мой действительно имеет оружие. Подарок командующего армией. Вот он.
Старушка вытащила из сумочки пистолет системы «вальтер» и протянула полковнику.
«Боевому офицеру в знак памяти о пребывании в Германии. 1944 год», — прочитал он надпись на рукоятке, и сердце его учащенно забилось.
— Я, конечно, всполошилась и бросилась к Алику. «Брал пистолет деда?» — спрашиваю. «Я только Вовке показать», — отвечает. Ну, думаю, показал товарищу, это еще не так страшно, на то и мальчишка. Но с тех пор все чаще стала в письменный стол заглядывать, где вальтер этот лежал. Как на грех, на прошлой неделе приехала ко мне в гости племянница, и я закрутилась по хозяйству, с разговорами разными. Про пистолет-то и забыла. А потом словно что-то меня толкнуло: пойди, мол, посмотри. Открыла ящик и обмерла: исчез пистолет! Я мужу боюсь признаться, тайком Алика допытываю. А он уперся. «Никакого я пистолета не брал, сами, наверное, куда-нибудь сунули». Мне бы тревогу забить, а я промолчала. И все по ящикам шарю. Думаю, может, правда, муж перепрятал пистолет? А спросить его боюсь. Пять дней так промучилась. На шестой открываю ящик и глазам своим не верю: лежит этот вальтер на месте, будто его никто и не трогал! Ну, тут уж я не вытерпела. Рассказала мужу про все свои переживания и с укором к нему: зачем, мол, не сказал мне, что пистолет куда-то переложил? А лицо его как побледнеет!… Оказывается, он к пистолету и не притрагивался! Взялись мы за внучонка вдвоем: скажи и скажи, кому давал оружие? Ведь в это время мы про убийство директора завода уже прослышали.
— А что же сказал Алик?
— В том-то и горе наше, что ничего. Уперся. Твердит одно: «Не брал!»
— У вас есть подозрения, кому он мог дать оружие?
— В соседнем с нами доме один живет. Недавно из тюрьмы вернулся. Поступил было на завод, но то ли его уволили, то ли сам ушел.
— А как фамилия вашего соседа?
— Гиренко. А еще есть у него кличка хулиганская: « Гришка-прук».
— Пистолета не было в столе пять дней? Когда же он снова появился?
— Да вот два дня назад. Муж говорит, что одного патрона не хватает. Посоветовались мы с ним и решили: надо заявить в милицию. Я сначала поплакала, ведь отвечать и нам придется за плохое хранение оружия. Но муж у меня принципиальный. «Поделом нам, говорит. Может, это из-за нашей небрежности человек хороший погиб».
Майор Петренко проверил пистолет. В обойме действительно не хватало одного патрона. В стволе видна была сажа — след недавнего выстрела.
Оставив вальтер как вещественное доказательство, старушка ушла.
Майор Петренко растерянно потирал свою лысину.
— Вот это новость так новость! Что ж получается: пистолет возвращен на место в стол два дня назад, а Власюк убит три дня назад? Значит, в момент убийства оружие находилось в чужих руках. Важное обстоятельство!
— А как насчет того, чтобы закрыть дело? — лукаво улыбнулся Литовченко.