— Не тронь! Не твое! Чего расхватался! Экой! — загалдели мальчишки, придя в себя.
Три собаки, убежавшие далеко вперед, заслышав шум, остановились, посмотрели назад и, как видно, сразу во всем разобрались. Зарычав, они разом ринулись к месту события — три стремительно вырастающих ощетиненных кома. Пришлось Георгию Андреевичу позорно (к великому злорадству мальчишек) отступить к крыльцу Татьяниного дома. И если бы не добросердечная хозяйка, поспешившая ему на помощь и шугнувшая нападающих, неизвестно, чем бы все кончилось. Скорей всего небогатый директорский гардероб потерпел бы значительный ущерб.
Увы, маленький инцидент подействовал на Белова гораздо хуже, чем могла предположить Татьяна. С недоумением и досадой она заметила, что, вернувшись в дом, Георгий Андреевич вовсе перестал смотреть в ее сторону, не присел, несмотря на ее усиленные приглашения!
— Я и так отнял у вас слишком много времени, извините, — пробормотал, разыскивая глазами свой полушубок. И тут увидел холщовый мешочек, из которого Татьяна успела выложить ковригу хлеба, бутылку с молоком и еще какие-то свертки. — Я и от работы вас, кажется, отвлек. Вы, видно, надолго собирались уехать — вон сколько харчей набрали…
— А мне теперь самая главная работа — человека хорошего угостить! Откушайте на здоровье! Вам с дальней дороги да после той страсти сам бог велел!
— Спасибо за гостеприимство и все такое… Но нужно срочно принимать дела.
Низенький старик бормотал, подслеповато ковыряясь ключом в большом амбарном замке:
— Самый твоя управление есть, на работу никуда не ходи… Опять начальник новый, хо-хо… Директор. Огадаев встречай, потом провожай… Тураев-директор был: ругайся, кричи, управление строй — хорошо. Однако война… Человек на войне убивай, заповедник не ходи никогда. Галагозов-директор был… Сильно скучал! Тоже на войну уходи. Назад — нет. Еще охламон приезжай… Татьяну Щапову полюбил, девять дней вино лакай, опять уезжай — больной. Все дед Огадаев-директор. Старый! Глаза плохой, ноги плохой, руки плохой…
— Все понял, — усмехнулся Георгий Андреевич. — Три директора уже было. Я четвертый. Белов-директор. Дайте-ка ключ, Николай Батунович, я сам открою, а то мы и до завтра не войдем.
Замок мгновенно подчинился Георгию Андреевичу. Вошли. И сразу же новый директор, приготовившийся увидеть картину запустения, слегка попятился: как бы не наследить! Чисто вымыт, выскоблен пол; в шкафах сияет лабораторная посуда; два микроскопа, выгнув блестящие шеи, нацелились на невидимое. На стенах плакаты, призывающие беречь лес. На письменном столе чернильный прибор, искусно сработанный из какого-то серого, с темными прожилками камня. Стол настоящий, директорский. Повеселел Белов.
— Канцелярия. Здесь сиди и управляй. Пиши, — пояснил Огадаев и, шмыгая подошвами, беспредельно равнодушный, повел Георгия Андреевича смотреть другие помещения. — Лаборатория… А здесь твоя живи, печку топи…
Белов ладонью притронулся к голландке: горячая!
— Николай Батунович, какое же вам огромное спасибо! Я, признаться, не ожидал найти такой порядок! Ах, здорово как! Хоть сейчас начинай работать!
— Огадаев спасибо не говори. Почто? Агнюха спасибо говори, вот.
— Какой Агнюха?
— Такой девка. Техникум присылай, Хабаровск. Лаборантка. Месяц июль приезжай, мой дом живи. Там порядок наводи. У-у!.. Трудно. Туда не ходи, сюда не ходи, грязь нехорошо, — при последних словах на неподвижном, как маска, лице старика дрогнули, задвигались морщинки. Пожалуй, то была улыбка!
— Где же она, эта Агнюха? Почему не пришла?
— Молодой еще. Стыдно. Совершенно дикий.
— Дикая? Я бы этого не сказал, — с удовольствием усаживаясь за директорский стол и оглядываясь по сторонам, сказал Белов. — Садитесь, Николай Батунович. Ответьте для начала: почему порубки прямо на территории? Почему охрана не организована? А впрочем, риторические вопросы. Раз мы здесь, значит, порубок больше не будет, а охрана будет. Вы согласны со мной?
— Шибко-шибко согласны.
Старик Огадаев действительно преувеличил стеснительность Агнии. Ничуть не тушуясь, идет девушка через поселок, направляется к управлению заповедника. Двум старухам, еще не оставившим свою удобную позицию у окна, помахала рукой, крикнув: «Эй, Матвевна и Трофимовна, хватит зазря языки трудить! Слыхали, директор-то из Москвы пожаловал!» Старухи, поджав губы, кивнули. Они, конечно, уже узнали, кто тот приезжий. Не знают только, что теперь будет, и поэтому осторожны в проявлении своих чувств.
Много еще в Агнии девчоночьего: и походка летящая, и речь без здравой обдуманности, и резковатые жесты. Пожалуй, и в одежде девушка еще не знает толка: расшитые красными нитками самоделки-кожанцы да полушубочек — в этаком наряде разве что в тайге красоваться. Но много в девушке и неотразимой прелести. Фигурка точеная, упругая. Лицо милое, чистое, с глазами не очень крупными, чуточку по-монгольски раскосыми, но такими живыми, искристыми — каждому встречному привет!
На крыльцо управления Агния взлетела, не коснувшись ступеней. Дверь, впрочем, открыла осторожно, без скрипа и, войдя, приостановилась в коридоре, замерла. Из канцелярии — голоса Белова и Огадаева.
— …Насчет лошадей уважили, Николай Батунович. Четыре — хорошо!
— Еще два жеребенка гуляй, расти, летом запрягай.
— Два! Славно! А сена, сена заготовили?
— Сена — два года корми, не кончай. Огадаев любит запас.
— Мне послышалось, кто-то вошел. Эй, кто там?
Несколько неслышных, легких шагов, и Агния перед директором.
— Здравствуйте, товарищ Белов! — звонко этак сказала и затем, помедлив, добавила нечто непонятное: — Геа.
— Здравствуйте. Геа? Что такое Геа? Я, извините, в местных языках пока не силен.
— Ге и А — это же ваши инициалы. Имени-отчества я еще не знаю, а инициалы давно знаю.
— Георгий Андреевич меня зовут. Но интересно, откуда же вы инициалы-то мои узнали? Да еще и давно!
— А очень просто. Я статьи ваши читала в «Зоологическом вестнике» за сорок первый год. Про кабана, про тигра и про волка. Очень замечательно написано! Но только я никак не ожидала, что вы не старый. Я думала, у вас борода белая.
— Борода, ха-ха. Но все же… Вот так, незаметно, и подкрадывается к человеку слава! — откинувшись на спинку стула, улыбнулся Белов. — Да, статьи… Я и сам-то успел про них позабыть.
— Разве так бывает?
— Бывает, товарищ Сотникова. И что же вы из моих опусов сумели извлечь полезного?
— А цитаты. Много! Я диплом писала, мне как раз по теме вышло: «Влияние на ландшафт диких и домашних животных».
— Занятно. И какую же оценку, если не секрет, вы получили за свою работу?
— «Отлично». У меня весь диплом с отличием.
— Что ж, очень рад слышать. Поздравляю.
— Спасибо.
— Но как же вы решились поехать в эту глушь? Вам здесь не страшно?
— Так ведь я, Георгий Андреевич, здешняя. В Ваулове родилась и выросла. У меня родные там. Только их теперь мало осталось. Маманя давно померла, я еще маленькая была. Папаня и брат на войне погибли. Снайперы были.
— Федя Сотников погибай, да… — печально сказал Огадаев. — Зачем на войну ходи? Немолодой. Разве молодой не хватает? Промышленник пропадай, хороший человек… Зверюшку зря не стреляй, заповедник береги, уважай…
— Дружили они с папаней, — пояснила Агния. — Наверное, чуть ли не с детства. Жалко деду, скучает.
Все трое помолчали. Неожиданно в тишине, отчетливо слышные, из тайги донеслись три торопливых выстрела. Белов покривился, как от зубной боли.
— Мальчишки эти, черт, шпана!..
— Мальчишки тайга не ходи, дома сиди, — сказал старик. — Им Огадаев говори: шибко сердитый директор, нельзя заповедник стреляй.
— Правда это. Дед давеча завернул ребятишек, — подтвердила Агния.
— Вот как? Значит, все-таки слушаются Николая Батуновича, когда надо? Но кто же это тогда палит под самым у нас носом?
— Разный люди. Настоящий промышленник нет. Рудный-городок живи, работай, воскресенье старый заимка на машине катайся, вино лакай, бутылка стреляй. Попадай редко!
— Ну и не только по бутылкам, — возмущенно сказала Агния. — Да они никого не жалеют! Я в прошлый раз пошла — дятел на дороге лежит мертвый. Он-то кому помешал?!
— Даже сам звук выстрела в заповеднике должен быть неизвестен, — сказал Белов, и как бы наперекор его словам вдали раскатились подхваченные эхом новые выстрелы. — О господи! Да неужели у нас здесь не осталось здоровых, сильных людей! Как нужны объездчики!
— Два люди есть. Своекоров и Митюхин. С войны приходи целый. Однако объездчик работать не хоти, жалованье не получай. Сами тайга ходи, пушнина, мясо добывай, продавай — так живи.
— Ага, двое, — кивнула Агния. — Не хотят.
— Ага, двое, — кивнула Агния. — Не хотят.
— На свободу потянуло, посмотрим… — проскрежетал Белов, накинул полушубок и быстро вышел.
В окно Агния и Огадаев увидели, как новый директор зашагал прямиком в тайгу, в ту сторону, где стреляли.
В торжественно чистом кедровнике, где, кажется, и птица бы не посмела петь громко, невероятный шум. Четверо ошалевших от азарта охотников бежали, рассыпавшись цепью, что-то орали зычными, уже осипшими от усталости голосами. Двое выстрелили, не замедляя бега. Куда, в кого? Эхо, словно взбесившееся, скомкало, разорвало на части и расшвыряло по окрестностям несуразицу звуков.
Это была погоня, облава на соболя. Рыже-буроватый зверек величиной с небольшую кошку скачками уходил от людей, изредка делая бессмысленную попытку нырнуть в снег, увы, слишком еще мелкий. Соболь уже сильно устал и, как видно, был доведен до отчаяния. Он уже не вилял между деревьями и не пытался спастись на каком-нибудь из них, понимал, наверное, что это ничего не даст: одно дерево, на котором он только что отсиживался, уже лежало срубленное. Впереди же соболя ожидала коварная ловушка — натянутая от ствола к стволу сеть.
И вот в шуме и гаме погони соболь ринулся в роковой просвет, наткнулся на сеть, мгновенно закрутился в ней и, издав хрипловатый крик, замер. «Готов! Есть! Попался!» — торжествующе завопили охотники.
Оставалась самая малость — прикончить зверька ударом палки или приклада. Но тут-то с противоположной стороны сети и возник как из-под земли человек в распахнутом полушубке, без шапки, задыхающийся и побелевший от напряжения. В руках у него сверкнул нож; одним быстрым движением он полоснул по сети. Освобожденный соболь скакнул в сторону и исчез.
Лавиной набежали охотники, встали, отдуваясь, от изумления потеряли дар речи. Один наконец крикнул плачущим голосом:
— Да что же это такое, братцы?! Ведь убег!
Другой, самый молодой из охотников, в изнеможении сел прямо в снег и сказал:
— В кои-то веки подфартило! Первый раз в жизни размечтался подержать в руках соболюшку.
— Вы, в общем, верно вопрос ставите, — убирая нож в чехол за пояс, отозвался Белов. — Соболя действительно осталось очень мало. Для того здесь и заповедник — для восстановления. А вы… И кедр не пожалели, срубили, ах, варвары!
— Судить его, — сказал высокий, хмурого вида детина. — Узнать, кто такой, и самолично судить.
— Да че там судить! — устало просипел сидевший в снегу парень. — Соболюшку все одно не воротишь. Всадить заряд мелкой дроби в одно место, и пусть идет.
— Вот именно. Как хорошо придумал! — сказал Белов-А то у меня дырок-то на теле от пуль да от осколков вроде маловато. Пали, солдатушка, я повернусь.
— Патрона на тебя жалко, — пробормотал детина, сделал шаг, медленно замахнулся, и здоровенный кулак, казалось, со свистом проделал в воздухе полуокружность. Но удара не последовало: Георгий Андреевич сделал молниеносный нырок и остался стоять, как стоял. Детина, едва удержавшийся на ногах, удивленно осмотрел кулак.
Этот маленький эпизод произвел некоторое впечатление на браконьеров. Помолчали, разглядывая незнакомца. Чувствовалось, нет у них единого мнения, чтоб дружно распалиться для расправы.
— Ладно. Говори, кто ты такой есть и откуда на нашу голову свалился, — мрачно изрек пожилой плотный человек.
Ответить Белов не успел. Позади него металлически лязгнуло — как лязгает только затвор, досылая патрон в патронник.
— Директор заповедника, вот кто! — грянул звонкий девичий голос, и Агния, распаленная, растрепанная, появилась из-за деревьев. Карабин в ее руках отплясывал безо всякого порядка — черненький кружочек дульного отверстия нацеливался то на одного, то на другого браконьера.
— Никак Агнюха вауловская, Сотникова Феди дочка! — обрадовался плотный. — Слышь, Агнюха, смотри не пальни из этой штуковины, она шутить не любит — боевая.
— Зря не пальну.
— Так! — подвел итог Белов. — Зверя вы, товарищи, не добыли, и я вас на первый раз отпускаю. Немедленно покиньте заповедник, и больше сюда ни ногой. И прошу вас сообщить всем вашим знакомым охотникам, что заповедник — под государственной охраной! Пойдемте, Агния.
И, не дожидаясь ответа, зашагал назад, по своим следам. Агния, бросив напоследок: «Попомни, дядя Евсей!», поспешила следом.
Когда группа растерянных браконьеров осталась позади, Георгий Андреевич, нечаянно перейдя на «ты», сказал с нежностью:
— Спасибо, Агнюша. Ты у меня, видно, единомышленница. Напугалась?
— Было маленько.
— А карабин откуда?
— Да у нас их целых три. И патронов жестяной ящик. Дед такой запасливый!
— Хорошо бы никогда из них не стрелять…
— А это какие нарушители попадутся. В иных и шмальнуть не грех.
— Надо так дело поставить, чтобы люди сами, добром, берегли природу.
Трудный получился разговор у директора с Виктором Митюхиным и Степаном Своекоровым. С кем-нибудь другим не стал бы Георгий Андреевич разводить долгие тары-бары, но уж очень ему нравятся эти двое. Именно их хочет он иметь объездчиками в заповеднике.
Оба — солдаты. Таких солдат капитан Белов повидал немало: без приказа вперед не лезли, наград на груди не густо, а посмотришь, если есть во взводе такой вот Митюхин или Своекоров, то взвод и из самых опасных передряг выходит, и после боя живет по-людски, домовито. Всегда успевают они шепнуть высунувшемуся из окопа товарищу: «Поберегись!» — и человек жив, и вражья пуля полетела мимо. Покажут молодому шустрому командиру ложбинку, по которой лучше всего продвинуться вперед, чтобы всем взводом не угодить под прицельный пулеметный огонь противника…
Многие достоинства собеседников угадывал Георгий Андреевич. Следопыты? Конечно! Снайперы? А как же! Лошадь подкуют, а если надо, подлечат ее…
В избе повсюду были видны признаки обстоятельных сборов: коробка снаряженных латунных патронов на лавке, ружье, разобранное для смазки и регулировки, крупа, мука и соль в грубовато, но крепко сшитых мешочках, одежда и обувь, выложенные на видное место, чтобы еще и еще раз посмотреть на них, заметить, может быть, неполадку и сделать нужный ремонт. Красноречивей же всего о подготовке говорило поведение некрупной черной, с белым галстучком, лайки по кличке Курок. Собака и пары минут не могла пролежать на подстилке у двери — то и дело вставала и смущенно потягивалась. И в том, как Курок, стараясь не смотреть на гостя, все же внимательно следил за ним, чувствовалось скрытое нетерпение и опаска: как бы надоедливый чужак не испортил охоту.
Георгий Андреевич в конце концов отбросил дипломатию:
— Ну так вот, товарищи. Все я про вас знаю. Народ вы честный, до войны в заповеднике работали не за страх, а за совесть. Именно такие люди мне сейчас и нужны. Должности свои вы займете по закону, как фронтовики. С завтрашнего дня, нет, с сегодняшнего, оформляю приказом.
На столь прямое заявление услышал Белов и ответ такой же. Своекоров, сухощавый, подобранный, в старой солдатской гимнастерке, ладно облегавшей его крепкую фигуру, сказал, спокойно глядя на нового директора:
— Больно ты быстрый, Андреич. Какие мы люди, это ты разузнал, верно. Ну и невелик секрет-то — здешний человек весь как на ладони. Вот ты — другое дело. Мы тебя не знаем и знать пока нам недоступно. Как ты все тут поставишь, так то нам, может, и не сгодится. У нас с Витюхой свое понятие о заповеднике.
— Интересно, какое?
— Да как тебе сказать… Вот работали мы у Тураева. Хороший был мужик, заботный. А слабину все ж таки имел. К нему, бывало, то начальники, то друзья-приятели наезжали и брали зверя почем зря. И что же тогда получалось? Я, скажем, задерживаю нашего браконьера старикашку Хлопотина, ружье у него конфискую, протокол пишем, большой штраф присуждаем — все честь по чести. А он, Хлопотин-то, вдруг видит, что другие какие-то люди повезли из заповедника изюбра, и никого не боятся, да еще похваляются. Куда мне глаза на такой случай от Хлопотина деть? И как ему не обижаться? Вот тебе один пример. А другой пример, так это то, что не единожды и в меня, и вон в Витюху стреляли. Ты помнишь, Витюх, фуражку мне новую прямо на голове насквозь пробили? Подтверди.
— Разворотило дробью во как. Новую, ага, аккурат токо купил в Рудном, — добродушно улыбаясь, закивал Митюхин, небольшого роста мужичок, молодой, круглолицый, а голова сплошь седая.
— Ничьи друзья-приятели охотиться здесь не будут, — сказал Белов и, сделав паузу, добавил: — Прошу поверить.
— Ну вот, кажись, обидели человека, — виновато Усмехнулся Своекоров. — Ты уж прости, Георгий Андреевич. Да не журись, придем мы к тебе работать, вот отбелкуем и придем… К весне. Никого на наши места не ставь, придем! Куда нам деваться?
— К весне — не годится. Один месяц, так и быть, подожду… Да ведь у вас, наверное, и договор с заготпушниной?