– Ишь какой выискался. «Низко» ему. А ты кто такой, что мне указываешь? Я вот сейчас сниму ремень и отхлестаю тебя по тому месту, каким ты табуретку к полу прижимаешь. Не слишком «низко» будет, а?
Публика одобрительно загоготала.
Лицо юноши вспыхнуло, словно ему на щеки плеснули киновари.
– Милостивый государь, повторяю: вы – подлец! – громко и четко объявил он.
Белаш оттолкнул от себя певицу и двинулся на юношу.
– Ну все, хлопцы, – глухо рычал он. – Играйте траурный марш. Сейчас я этому щенку уши отстрелю.
Он уже был в шаге от наглого юноши, когда ленивый голос за его спиной произнес:
– Эй, Белаш!
Голос этот – негромкий и спокойный – был такого рода, что на него невозможно было не оглянуться. Красномордый остановился как вкопанный и медленно повернул голову. Черноусый метатель ножей, до сих пор стоявший возле сцены, смачно зевнул, показав два ряда белых, крепких зубов, и сказал:
– Силен лаять на щенка, а ты поучи волка.
– Господин идальго? – хрипло проговорил Белаш, таращась на артиста и как бы его не узнавая. – А вы какого черта лезете? Может, хотите ответить вместо него?
– Хочет молодой кочет, – ответил на это метатель ножей. – А взрослый петух как решит, так и вскочит.
С этими словами он достал из кармана брюк вороненый «маузер» и брякнул его на край сцены. Белаш обвел взглядом притихшую публику, снова посмотрел на метателя ножей и осклабился.
– Фигурно выражаетесь, господин артист. Что ж, ваши уши не хуже, чем у этого щенка. Я с удовольствием их вам отстрелю.
Белаш выхватил из кобуры «кольт» и наставил его на метателя ножей.
– Это что же, хлопцы, дуэль? – оживилась публика.
– Делаем ставки! – послышались голоса. – Ставлю «маузер» на Белаша!
– Отвечаю персидским кисетом!
– Серебряные часы на Белаша!
– Латунные шпоры! Шапку! Золотую цепку! – перебивая друг друга, возбужденно загалдели мужчины.
Белаш приблизил свое пухлое, красное лицо к черноусой физиономии метателя ножей и поинтересовался с холодной и колючей уверенностью в голосе:
– Со скольких шагов предпочитаете драться, господин идальго?
Черноусый небрежно подвигал подбородком – влево и вправо – махнул рукой, обозначая расстояние от двери до стойки.
– Господа, господа! – заволновался хозяин шинка. – Прошу вас, успокойтесь! У меня приличное заведение! Хотите убивать друг друга – воля ваша, но, ради бога, делайте это на улице!
Белаш даже не посмотрел в его сторону, лишь брезгливо поморщился и бросил через плечо:
– Пшел прочь, вахлак! Я продырявлю этого наглеца прямо здесь. Здесь нагадил, здесь и ответит. Вы как, господин Петруччио? Не брезгуете деревянным настилом? Или вам удобней на свежую травку?
Артист небрежно пожал плечами и зевнул.
– Прекрасно! – сказал Белаш. – В таком случае – на позицию!
Хозяин прижал ладони к груди и жалобно проблеял:
– Господа, умоляю вас, цельтесь поточнее! Ванька, – повернулся он к половому, – убери бутыли с полок! И крепче держи, свинья! Уронишь – башку откручу!
– Ну что, господин идальго, – сказал Белаш, – готовы?
Вместо ответа артист снова зевнул. Публика притихла. Из-за ближайшего столика вскочил казак и крикнул:
– Стреляться будете по моей команде! По шестому шагу от барьера! Приготовьтесь!
Белаш и артист повернулись друг к другу спинами.
– Пошли! Один… Два… – считал шаги казак.
Дуэлянты двинулись к противоположным стенам шинка. Но выстрелить им было не суждено. На третьем шаге дверь шинка распахнулась и через порог, озирая задымленную залу гневным взглядом, переступил невысокий человек в кителе.
– Прекратить! – властно крикнул он. – Немедленно!
– Батько! – выдохнуло несколько глоток.
Вошедший был щуплым человеком с длинной гривой черных волос и бледным, нервным лицом. На переносице его поблескивали кругляшки очков в серебряной оправе.
Он остановился перед черноусым и, бегло осмотрев его, спросил:
– Кто таков?
Артист, в свою очередь, смерил атамана спокойным взглядом и ничего не ответил.
– Это идальго, циркач, – с готовностью объяснил Белаш. – Ножи в деревяшку кидает.
Атаман бросил на Белаша недобрый взгляд, затем прищурил на метателя ножей сухие, блестящие глаза и уточнил:
– Артист?
– Так точно, батько, артист, – снова пояснил Белаш.
Уголки губ вошедшего слегка дернулись.
– Почему молчит? Немой?
– Да нет, батько, наоборот, – шибко разговорчивый. Сеял смуту. Контрреволюционер!
– Господин военный, – быстро заговорил, выдвинувшись вперед, юноша в фуражке, – этот человек…
– Молчать! – жестко приказал атаман. Снова повернулся к красномордому Белашу и спросил: – Мальчишка с ним?
– Так точно, батько, с ним.
– Обоих в сарай, – быстро распорядился атаман. – Если действительно сеяли смуту – на рассвете расстреляем.
– Верно, батько, – одобрительно вякнул Белаш. – К стенке их, и делу конец!
Атаман вперил в Белаша острые и цепкие, как рыболовные крючки, глаза, и тот осекся.
– С тобой мы позже разберемся, – сухо проговорил он.
– Батько, я…
Атаман его больше не слушал, он взял с ближайшего стола бутыль с горилкой и вышел из шинка.
* * *Артист лежал на охапке сена, закинув ногу на ногу, и с задумчивым видом разглядывал носок сапога. Сапог этот явно и недвусмысленно «просил каши». Юноша стоял подле него с убитым видом.
– Ну вот, – бормотал юноша. – Видите, как все получилось. – Он вздохнул и взъерошил ладонью светлые волосы. – Это все из-за меня. Ну ничего, ничего. Вы только не расстраивайтесь. Мы что-нибудь придумаем. Мы обязательно что-нибудь придумаем.
Артист посмотрел на него снизу вверх и ничего не сказал.
– Спасибо, что не остались в стороне, – продолжил спотыкающимся от смущения голосом юноша. – Я бы, конечно, и сам справился, но раз уж вы вступились…
Артист по-прежнему молчал. Юноша покраснел еще больше.
– Одним словом – спасибо, – сказал он и протянул черноусому руку.
– Спасибо – не шоколадка, во рту от него не сладко, – сказал артист и надвинул на глаза шляпу.
Юноша еще несколько секунд подержал руку, затем, спохватившись, убрал ее за спину.
– Собственно, об этом я и хотел с вами побеседовать, – вновь заговорил он. – Видите ли, я пробираюсь в Москву, и мне нужен спутник. Или, вернее сказать, помощник. Время сейчас смутное, дорога полна опасностей. Вы только не подумайте, что я трушу! Нет! Просто… Я не имею права рисковать своей жизнью без особой надобности. Ну то есть я хотел сказать, что… Одним словом…
Юноша совсем запутался и с надеждой посмотрел на артиста, надеясь, что тот придет ему на помощь и задаст какой-нибудь наводящий вопрос. Тот, однако, совсем не спешил прийти ему на помощь.
– В общем, я предлагаю вам сопровождать меня до Москвы, – выдохнул юноша. – Не за бесплатно, разумеется. Пока я вам заплатить не могу… – Артист приподнял шляпу и посмотрел на юношу. – Но потом деньги появятся, – поспешно добавил тот. – Правда!
Черноусый немного помолчал, затем сказал без всякого выражения:
– Простите, что напоминаю, но, кажется, завтра утром нас собираются расстрелять.
– Да-да, я помню, – кивнул юноша. – Но я почему-то думаю, что ничего страшного не случится.
Артист с любопытством взглянул на юношу из-под шляпы. Тот сконфузился.
– Просто я верю, что… Одним словом… верю, и все. Итак, что вы решили, господин артист? Вы мне поможете?
Тот подумал и сказал:
– Нет.
– Но почему?
– Завтра утром нас расстреляют, а трупы бросят в лесу. Фантазировать на тему счастливого освобождения я не хочу. Но за предложение спасибо.
Юноша немного постоял молча, затем вдруг сказал:
– Господин артист, а хотите пари?
– Какого рода? – осведомился тот.
– Если нам каким-то образом удастся избежать казни, вы будете сопровождать меня до Москвы. А если нет…
– То вы проводите меня до райских врат и замолвите за меня словечко перед апостолом Петром?
– Идет, – кивнул юноша. – Ну что, по рукам? Вам нечего терять, если нас все равно расстреляют.
– Резонно, – сказал артист. Он протянул руку, и они скрепили пари рукопожатием.
Артист прищурился и спросил:
– Позвольте все же поинтересоваться – зачем вам надо в Москву?
– Есть дело, – уклончиво ответил юноша.
– Тайна? Уж не клад ли вы собираетесь там найти?
Юноша покачал головой:
– Нет. Как раз наоборот. Мне, видите ли, нужно кое-что туда доставить. Одну вещь.
– Вещь? – Артист окинул взглядом невысокую фигуру юноши. – Но ведь при вас ничего нет, я видел, как вас обыскивали.
– Обыскивали, но… В общем, все это не имеет значения. То, что я собираюсь доставить, они отнять не в силах. Потому что…
Договорить юноша не успел. За дверью сарая послышалась какая-то возня. Заскрежетал замок, дверь со скрипом распахнулась, и в сарай, сопровождаемое тычком приклада винтовки в спину, ввалилось что-то огромное, шумное и темное. Дверь захлопнулась, замок снова тяжело брякнул о доски, и стены сарая сотряслись от громогласного баса:
– Чтоб вам повылазило, черти!
Огромный человек шумно плюнул в дощатую дверь, затем повернулся, прищурился в полумрак и недовольно произнес:
– Какого черта? Кто здесь?
– Мы, – ответил ему из полумрака неуверенный юношеский голос.
– Какие такие «мы»?
– Пленные, – тихо ответил тот же голос.
– Пленные? – Верзила шагнул на голос и остановился. – Вот те на! – удивленно воскликнул он. – Безусый юнош! А вы-то чего натворили?
Гимназист смущенно улыбнулся.
– Назвал бандита подлецом, – признался он. – А господин артист вызвал бандита на дуэль. Только выстрелить не успел, главарь помешал.
– «Артист», говорите? Который тут артист? – Верзила осмотрелся и остановил взгляд на метателе ножей, который со спокойным видом продолжал разглядывать свой дырявый сапог.
В свою очередь, юноша внимательно изучал вновь прибывшего. Новичок был размером с хорошего быка и чрезвычайно упитан. Как говорится – кровь с молоком. Лицо у него было широкое, однако черты приятные и не без некоторого благородства. Мужественный вид слегка портили полноватые, чувственные губы, но тяжелый подбородок, с ямочкой посередине, с лихвой возмещал этот недостаток. Одет верзила был в старомодный темно-зеленый бархатный камзол.
– Значит, артист, – басовито проговорил новичок и усмехнулся. – Ну-ну. Нынче кого только не встретишь. Два дня назад я угостил тумаками одного венецианского дожа. А за день до этого имел удовольствие дать по физиономии английскому мистеру, который воровал у меня кур.
Метатель ножей никак не отреагировал на замечания здоровяка. Тот еще некоторое время разглядывал артиста, затем повернулся к двери и озадаченно поскреб лапой в затылке.
– Жрать охота, мочи нет, – сообщил он. – Быка бы сейчас съел. Господа, вы не знаете, во сколько здесь подают ужин?
Юноша вздохнул и сказал:
– Боюсь, что тут его вообще не подают.
– Как так «не подают»? Черт знает что такое! Эй, вы! – Здоровяк громыхнул огромным кулаком по двери, да так, что задрожал весь сарай. – Тащите ужин или я разнесу вашу халупу к чертовой матери!
– Ось разишовся, бисов сын, – послышался из-за двери сонный голос часового. – Нэ балуй, чуешь?
– Сала принеси, чучело!
– Нема сала.
– Ну тогда картошки!
– Нема картопли.
– «Картопли»… Вот чучело! Ну так знай: не лягу спать, пока не поужинаю!
– А мени сдается, шо вы таки ляжете спать голодным, – не без иронии ответил часовой.
Здоровяк смачно сплюнул на пол.
– Тьфу, кретины! И ты кретин, и атаман твой – самый кретинский кретин! – сообщил он часовому. Затем отвернулся от двери и задумчиво проговорил: – Да, видать, это надолго. Если, конечно, не расстреляют поутру. – Потом снова огляделся, остановил взгляд на юноше и сказал: – Господа, раз уж мы оказались в заточении вместе, давайте, что ли, познакомимся? Позвольте представиться – Павел Афанасьевич Пирогов. Как говорится, прошу любить и жаловать.
– Алеша Берсенев, бывший гимназист, – представился молодой человек. – А это, – он кивнул в сторону своего «сокамерника», – господин Петруччио Браккато. Он артист. Мастер ножа и пистолета.
– А-га, – неопределенно произнес здоровяк, подозрительно глядя на черноусого.
– Господин Пирогов, – вновь заговорил Алеша, – позвольте узнать: за что вас сюда?
Здоровяк приосанился.
– Представьте, господа, – забасил он, – эти идиоты ввалились ко мне в дом и сказали, что реквизируют его. Видит бог, я человек спокойный, но терпеть такое… – Здоровяк насупил брови и красноречиво покачал головой.
– И что же вы сделали? – поинтересовался Алеша.
– Что! Вышвырнул их к чертовой матери на улицу! Двое ничего, оклемались. А вот третий… Перестарался я малость, погорячился. Тех двоих с крыльца спустил, а третьего – в окно попросил. Упрямый был, сволочь. Вот шею себе и свернул.
Артист приподнял шляпу и с интересом посмотрел на Пирогова. Затем снова надвинул шляпу на глаза. А Алеша спросил притихшим голосом:
– Но ведь они, наверное, были вооружены?
– А как же! – подтвердил Пирогов. – Только я у них винтовки отобрал. Горячий я, с детства это у меня. Матушка, царствие ей небесное, всегда мне говорила: «Через горячность ты свою, Павлуша, пострадаешь». Как в воду глядела, – грустно заключил он. – Однако, господа, как урчит в желудке. Этак и с голоду недолго помереть.
Алеша печально улыбнулся.
– Не волнуйтесь, господин Пирогов, нас все равно расстреляют.
– Ну, это еще когда будет, – возразил тот. – Да и потом, господин гимназист, не знаю, как вы, а я предпочитаю отправиться на аудиенцию к Господу Богу с сытым желудком. Еще неизвестно, чем кормят в раю, и кормят ли там вообще. Эй, как вас там! Господин Петруччио! Вы хоть говорить-то умеете?
– Много говорить – себе могилу рыть, – флегматично ответил идальго, не поднимая с глаз надвинутой шляпы.
– Резонно, – согласился Пирогов. Повернулся к Алеше и деловито осведомился: – Он всегда такой?
– Насколько я могу судить – да.
– Ну что ж, господа… – Пирогов вздохнул. – Значит, до утра нам тут вместе куковать.
Он отошел наконец от двери и, щелкнув суставами, улегся в углу на большую охапку сена. Минут пять верзила ворочался, вздыхая и причитая, потом затих. Еще через несколько минут из угла послышался его громкий, жизнеутверждающий храп.
* * *Женщина была высокая, тонкая, с точеным, бледным лицом и замысловатой прической.
– Нестор, – тихо позвала она.
Махно, сидевший за столом над потертой картой, не откликнулся.
Женщина встала с кресла, подошла к нему сзади и обвила его короткую шею своими тонкими белыми руками.
– Нестор, – повторила она.
– Что? – сухо сказал Махно, не отрываясь от работы.
– Ты в самом деле хочешь их убить?
– Кого?
– Этого мальчика. И… артиста.
– Они сеяли смуту и ответят за это по законам революционного времени, – не отрываясь от карты, сказал Махно.
– Ты ведь знаешь, что это не так. Они вступились за женщину. Это благородно.
– Это глупо. А за глупость нужно платить.
– Ох, Нестор, Нестор… – Женщина провела тонкими пальцами по длинным волосам мужчины. – Что с тобой сделало это скотское время.
Она секунду помедлила, затем наклонилась, поцеловала его мягкие волосы и тихо сказала:
– Нестор, я прошу тебя, отпусти их.
– Нет, – коротко ответил он.
– Этот мальчик – он ведь совсем еще ребенок.
– Он смутьян.
– Он храбрый и благородный юноша. Он не побоялся осадить твоего зарвавшегося ординарца.
– Белаш – боец революции, – сухо ответил Махно. – А этот щенок – недобиток буржуйский, семя Каиново. И заступник его такой же. Попадись мы им – они бы с нами не церемонились.
На чистом белом лбу женщины обозначились мелкие морщинки.
– Нестор, пожалей хотя бы мальчика.
– Нет.
– Это твое последнее слово?
– Последнее.
Женщина убрала руки с шеи Махно. Снова помедлила, затем сделала еще одну попытку. На этот раз она говорила холодно:
– Нестор, отпусти мальчика, если хочешь, чтобы сегодня ночью мы были вместе.
Махно поднял голову от карты, удивленно посмотрел на женщину.
– На тебе одной свет клином не сошелся, – сказал он.
Женщина отвечала с недоброй усмешкой:
– Это мы еще посмотрим.
– Смотри сколько хочешь, это твое право, – сказал Махно и, дернув щекой, снова склонился над картой на столе.
Ночь пришла холодная и ветреная. Иногда сквозь тучи слабо мерцала луна, словно единственная уцелевшая золотая пуговица на заношенном, грязном сюртуке.
Тонкая, гибкая тень скользнула по белой стене хаты и снова нырнула в темень.
– Хто це? – спросил часовой, насторожившись. – Хто це иде? А ну – ответь!
– Это я, Серко. Я, Галина Андреевна.
Женщина подошла к сидящему на бочке у стены сарая пожилому казаку.
– Караулишь, Серко?
– Так, пани, – ответил он и передернул плечами. – Стэрэжу.
– Озяб поди?
– Трохи змерз.
– А я тебе чаю горячего принесла.
Женщина поставила на землю медный чайничек. Казак улыбнулся в седые усы:
– Дуже дякую, пани. Правда, мне б чего погорячей…
– А я и самогонку принесла. Вот, Серко, возьми. – Она протянула казаку пузатую бутылку.
– Ось дякую, пани. Ись прийди Страшный суд, Богу за вас молыти буду.
– Ладно, я пойду. А ты, Серко, карауль.
– Добре, пани!
Женщина повернулась и вновь двинулась по направлению к хате. Казак проводил ее благодарным взглядом, потом вздохнул, вынул зубами пробку из бутылки и, собравшись с духом, отхлебнул пару глотков.
– Добре… – повторил он и ткнулся носом в рукав.
Вскоре в ночи раздался его негромкий, сиплый храп.
И снова по белой стене хаты скользнула тень. Тонкие пальцы вынули из черного мундира часового ключ. Тихо брякнул тяжелый замок, дверь сарая приоткрылась.
– Эй! – тихо окликнула женщина. – Эй, вы!
– Что такое? – раздался из черноты сарая заспанный голос.