Билет я взял в купейный вагон. Попутчики попались странные. Не слишком горят желанием разговаривать. Как поздоровались при посадке, так и посчитали свой долг общения выполненным. Полная женщина, сразу плотно усевшись против меня, стреляет по сторонам всех подозревающими глазами и не отрывает руки от поясной сумки, которую спрятала под три спортивные майки. Вид при ее фигуре, мягко говоря, не совсем спортивный, а в трех майках в такую погоду жарко будет даже бегемоту, сидящему в своем болоте. Челночница с базара определяется в ней сразу. Челноками поезд в основном и заполнен. У них система закупки билетов отлажена. Только неудачники попадают в вагоны купейные, большинство едет в плацкартных. Там у них своя клановость и общие разговоры. Друг друга знают и понимают. Отпускники и командированные пробиваются в поезд с трудом.
Двое мужчин с верхних полок, судя по всему, бизнесмены не слишком большого полета — какие-нибудь посредники в каких-нибудь коммерческих операциях. Те, у кого полет большой, понятно, на самолетах летают. Этим же самолеты не по карману, но парни стараются держаться уверенно, и в глазах сквозит легкое презрение к неторгующему миру, каковой я в купе представляю в единственном числе. Они меня вычислили сразу по открытой профессиональной улыбке. Хороший киллер всегда улыбается открыто, а я киллер хороший. Не профессию парни, естественно, вычислили, а непринадлежность к их классу. Если бы вычислили профессию, взгляды были бы иными. И, может, им вообще расхотелось бы ехать.
По манере поведения и по настороженным взглядам я сразу сообразил, что едут все трое до конца — в Первопрестольную, и едут с большими деньгами. При этом уверены, что каждый готов обокрасть их — стоит только отвернуться. Бедные, плохо же им спаться будет. Кроме того, подобные люди всегда с недоверием относятся к попутчику, который выходит раньше. А мне выходить как раз на половине дороги. Значит, будут за мной внимательно присматривать.
Ладно, доедем...
Обыкновенная вокзальная провожающая суета кончилась быстро. Поезд тронулся. Началась суета другая — устройство пассажиров в купе, окрашенное желанием получить максимум удобств или хотя бы минимум неудобств. Между двумя видами суеты существует непродолжительный промежуток времени, когда пассажиры еще цепляются взглядом за перрон и за провожающих. Что, улыбаясь своим мыслям, не преминул сделать и я. Меня интересовали те трое, что стояли при входе на перрон с большими дорожными сумками. Я их вычислил издали, когда они высматривали кого-то в толпе. С каждым поочередно мой взгляд встретился. Я приблизился. Рассмотрел. Теперь они так старательно искали не меня, с предельной внимательностью разглядывая других пассажиров, что я их сразу выделил. Выделил я их и по другой причине. Один из парней работает могильщиком в бюро ритуальных услуг. Однажды я видел его в конторе и один раз на кладбище, когда помогал товарищу хоронить родственника. Впрочем, чего-то подобного я и ожидал. Труповоз должен был отправить группу обеспечения деятельности моей группы обеспечения. То есть подстраховался, жирный боров. Дополнительная команда «чистильщиков». Двое — русские, третий — явно азиатского происхождения. И одет с азиатской неаккуратностью. Мятые, мешкообразные брюки словно специально приспособлены для переноски ведра экскрементов. Так все азиаты и кавказцы на базаре одеваются. Униформа.
Перрон проплыл мимо. Троицу я не увидел. Значит, они в поезде. К сожалению, поезд наш отправился слишком поздно — такое расписание. Вагон-ресторан в это время, должно быть, уже не работает. А то я попытался бы найти их там. Подобные ребята любят проводить время в ресторане.
Проводницы прошли по купе, собирая билеты. Постельные принадлежности уже разложены по полкам. Моя соседка достала из сумки халат, явно показывая желание переодеться. Мужское население купе, в которое и я вхожу, скромно пожелало подышать воздухом в коридоре. Там в самом деле попрохладнее — открыто несколько окон. Ребята с верхних полок вообще направились в тамбур. Покурить. Мне, некурящему, там делать нечего. Без необходимости вдыхать дым я не желаю, и потому я решил зайти в туалет, пока туда не ринулись все пассажиры. Как раз проводница открыла туалетную дверь.
А когда я вышел оттуда, взгляд сразу уперся в знакомую спину, и привычный уже холодок пробежал по коже. То ли вагон сильно шатало, то ли капитан от рождения такой неустойчивый — Югова основательно штормило в узком коридоре купейного вагона. Но капитан двигался вперед уверенно, заглядывая поочередно в каждое купе. Старался делать это словно бы ненароком, отчего получалось у него все весьма даже наглядно.
— Извините...
Обладатель тяжелого гибкого голоса пододвинул меня плечом, собираясь пройти в вагон вслед за Юговым. Таким мощным плечом не грех и вагоны вместо локомотива двигать. Я посторонился, вынужденно полуотвернувшись. Мне идти еще рано, потому что капитан может не вовремя обернуться.
Он и обернулся. И — судя по тому, как шарахнулся в сторону только что отодвинувший меня человек — в самом деле не вовремя! Это меня очень заинтриговало. Да и как не заинтриговать? Пьяный Югов продолжает следить за мной. Это понятно. Не удалось мне обмануть фээсбэшников глупым фокусом с авиабилетом и с телевизионным интервью. Непонятно только, почему капитан пьяный. Играет роль?
Но кто-то следит и за самим пьяным Юговым!
Кто? С какой целью?
Для меня это, возможно, вопрос жизни и смерти. Иначе рассудить — свободы или «зоны». Еще раз иначе — выигрыша или проигрыша в игре профессионалов двух конкурирующих ветвей спецслужб. И в данном случае моя Служба на моей стороне, если предупредила о возможности провокации со стороны их Конторы. Старая терминология. Раньше мы так и говорили — свое управление называли Службой, а КГБ звали Конторой. Пусть КГБ сейчас называется иначе, сути это не меняет. Все равно это — Контора. Сейчас даже приятно вспомнить старые времена. Хотя бы таким способом и при таких обстоятельствах.
Особенно — таким способом и при таких обстоятельствах! Особенно потому что дело касается меня. Хотя бы той стороной, к которой принадлежит Югов.
Если верить сообщению моего куратора, «ведет» меня ФСБ. Югов — офицер ФСБ. Он от меня не отстает. Следовательно, работает он на Контору. Но кто-то «ведет» и самого Югова. Предположение, что Служба пришла мне на помощь, отпадает. Я обязательно был бы предупрежден об этом. У куратора есть номер моего сотовика. Кто может еще? Внешняя разведка, выделившись из КГБ, так и не обзавелась, насколько я знаю, службой, работающей внутри страны. Они под пристальным ревнивым присмотром и не имеют возможности действовать самостоятельно. Тогда кто этот интеллигентный с виду громила?
Имеют собственный интерес какие-то криминальные структуры? К Югову или ко мне? Меня не знают и пытаются выйти на меня через капитана?
Вопросы встали злободневные, хотя выглядят риторическими. Вроде бы невозможно их решить. Но — невозможно только в том случае, если забыть, что в деле замешан спецназовец ГРУ, хотя и инвалид.
Я просчитал свои действия за доли секунды. Оценил стоящего рядом со мной крутоплечего человека — нет, я его не знаю. Не доводилось встречаться. Слишком колоритная фигура, чтобы такого забыть. И Югову не советую с ним спорить.
Югов тем временем подходил уже к последним купе в вагоне. Откуда-то из средних купе вышли две женщины, за ними еще женщина и мужчина. Все с полотенцами в руках. Двое пошли в одну сторону, двое в другую. Преследователь капитана правильно просчитал, что они «спрячут» его, и двинулся через вагон. Торопливо.
Я подождал.
Служебный тамбур следующего вагона обычно располагается рядом со служебным тамбуром соседнего, в данном случае нашего. В служебных тамбурах не курят. Там сейчас никого не должно быть. А судя по спешке преследователя, он стремится капитана догнать. И беседовать он пожелает, показалось мне, без публики. Аплодисментов не любит.
Я рассчитал время и двинулся за ними.
— Чай будете? — скосила на меня глаза, выглядывая из служебного купе, проводница.
— Спасибо, чуть попозже, — улыбнулся я в ответ и шагнул к двери.
Излишне громкий стук колес сразу подсказал, что распахнута дверь в проход между вагонами.
И вторая дверь тоже распахнута. А за ней что-то происходит...
Но я не успел вовремя. Очевидно, не рассчитал, что разговор закончится быстро и перерастет в действо. Через два шага я уже увидел, как вывалились из-за угла бессильно согнутые ноги Югова.
Оставшиеся два шага я объединил в один скачок. Как-никак, а капитан мой знакомый, знакомых, даже случайных, следует выручать. Спрашивать, что произошло, в такой ситуации я привычки не имею. Все, как правило, что-то спрашивают. Хотят узнать, что же случилось, потому, должно быть, что своим глазам не верят. И теряют темп. А мне не хочется...
И вторая дверь тоже распахнута. А за ней что-то происходит...
Но я не успел вовремя. Очевидно, не рассчитал, что разговор закончится быстро и перерастет в действо. Через два шага я уже увидел, как вывалились из-за угла бессильно согнутые ноги Югова.
Оставшиеся два шага я объединил в один скачок. Как-никак, а капитан мой знакомый, знакомых, даже случайных, следует выручать. Спрашивать, что произошло, в такой ситуации я привычки не имею. Все, как правило, что-то спрашивают. Хотят узнать, что же случилось, потому, должно быть, что своим глазам не верят. И теряют темп. А мне не хочется...
Крутоплечий мужчина как раз достал из подмышечной кобуры капитана пистолет. При хорошей подготовке он мог бы успеть отброситься на спину в угол тамбура и выстрелить в меня. Но при этом он должен быть уверен, что патрон в пистолете дослан в патронник. А снять предохранитель — это недолго. Однако у меня тоже хорошая подготовка. Должно быть, несколько лучшая. И я без сомнений воспользовался тем, что мужчина стоит нагнувшись — ударил сразу с шага ногой в челюсть. Этого удара хватило. Конечно же, я не убил его, но перелом челюсти должен быть сложным. Громила рухнул прямо на капитана, только что открывшего глаза. И не совсем еще понимающего спьяну, что произошло.
Я поднял пистолет.
— Как здоровье, капитан?
Но дожидаться ответа не стал. Отбросил незнакомца на спину, уверенный, что он не сразу придет себя, и достал из кобуры его пистолет.
Югов поднялся.
Я проверил карманы. И нашел удостоверение.
Майор ФСБ Мороз. Вот так ситуация. Что-то не поделили два фээсбэшника, а я влез по незнанию. Может, у них из-за женщины конфликт. И Мороз собрался выбросить Югова из поезда как более удачливого соперника. Может, зарплату не поделили. И вообще может быть что угодно. И мне следовало бы оставаться в стороне. Но раз влез в ситуацию, следует продолжать.
— Рассказывай.
— Я тебя искал... — У капитана испуганные глаза. Нельзя с такими глазами заниматься деятельностью, которая требует хладнокровия. То бишь оперативной работой. Кроме того, эта деятельность непременно требует трезвой головы. — Предупредить насчет него...
Он кивнул в сторону майора, который глаз не открыл, но уже поднял руку и взялся ею за челюсть.
— О чем предупредить?
— Михал Михалыч послал. Предупредить, что генерал в Москву улетел после твоего выступления по телевидению, а этого майора поездом отправил... Тебя искать...
— Какой генерал?
— Легкоступов. Из Москвы. Они тебя «ведут».
— А ты с Труповозом работаешь?
— С кем?
Я забыл, что эту кличку придумал сам для внутреннего пользования. Другие ее не знают. Но Югов сообразил. Должно быть, после полученного удара он почти протрезвел. Или от испуга протрезвел.
— Что с ним делать? — спросил, показывая на майора. — Теперь он меня сдаст.
— Мне следует тебе объяснить, что в таких случаях делают? — Я посмотрел на него с откровенным презрением. Не люблю людей, которые в критический момент заплакать готовы. Более того, рассчитывают, что другие за них будут выполнять их законную работу.
— Я не могу... — у Югова задрожали губы.
— А мне это совсем не надо.
Майор открыл глаза. Но еще, кажется, не все видит. И ничего не понимает. Однако ему вообще ни к чему видеть нас с капитаном вместе. Только кто может дать гарантию, что он не увидел? Я без размаха ударил Мороза по голове рукояткой его же пистолета.
— Дальше — твоя работа. И быстрее. Кто-то может пройти. Хочешь «засветиться»?
— Я не могу...
Я достал из кармана связку и отстегнул железнодорожный стандартный ключ — он у меня всегда с собой в поездке. Сунул капитану в дрожащую руку. Отдал и пистолет майора, предварительно протерев носовым платком. А сам шагнул в проход между вагонами. Но совсем не ушел. И услышал, как открывается наружная вагонная дверь. Потом коротко раздался выстрел, приглушенный стуком колес. Судя по звуку, стреляли в упор. Через десять секунд дверь захлопнулась.
Я вернулся в тамбур, чтобы проверить за капитаном чистоту места. Крови на полу не было. Но пистолет он все еще держит в руке. Дурак, не сообразил вытереть отпечатки и отправить вслед за хозяином. И оставил улику.
— Оружие спрячь, — посоветовал я. — И выходи на ближайшей же станции.
— Бумажник... — протянул он мне бумажник Мороза. Догадался достать из кармана.
Я раскрыл. Денег майор возит с собой непростительно много. Я вернул бумажник Югову.
— Может прокатить за ограбление. Возьми, грабитель, себе... Раскладывай ситуацию. Что случилось?
Теперь нам можно разговаривать спокойно. Если кто и пройдет, то единственное, на что обратит внимание, — разговаривают двое мужчин. И даже не курят, потому что в служебных тамбурах курить запрещено.
— Легкоступов настучал на меня нашему генералу. За пьянку. Требовал отстранения меня от работы... — начал капитан. — Я вышел расстроенный. А тут как раз Захватов подвернулся. Поговорили. Я рассказал ему. На работу попросился...
Дальнейшее я мог представить и без рассказа. Если Труповоз почувствовал слабость в человеке, в котором нуждается, он не упустит случая придавить его.
Глава IX
1
Я отлично знаю все законы профессионального киллера. По этим законам и по логике так поганенько сложившейся ситуации Югова следовало бы ликвидировать. Никому такие свидетели не нужны, даже если они в ресторан за свой счет пригласят. Разве что захотят дать престарелому официанту раскладку, при которой ФСБ сует свой длинный нос туда, куда ей совать его не следует, — в дела военной разведки. В любом другом случае такие свидетели становятся в этой жизни людьми лишними. Тем более свидетели со слабостью характера. Но обстоятельства сложились в пользу капитана. Гибель двух сотрудников ФСБ в одном месте, да еще если учесть, что оба они разрабатывали один и тот же объект, то есть меня, едущего под чужим именем в этом же поезде, сразу наведет на след. Доказать что-то не смогут, но нервы потрепят основательно. Особенно если приплюсуют к делу запись моего разговора с Труповозом в его кабинете. «Жучок» я снял слишком поздно. Наверняка у них уже есть запись.
Пусть живет. Пока...
Охотников на такого редкого зверя, как капитан ФСБ, можно считать, уже бывший, найдется немало. Я не думаю, что Труповоз его выпустит. Или похоронит, или плотно загрузит работой на бюро ритуальных услуг. Ему такие информированные парни нужны. И квалификация у Югова, если ему пить не давать, несравненно выше всех остальных могильщиков из бюро. Хотя стреляет плоховато. Я же перед прощанием с капитаном поинтересовался:
— "Жучок" в кабинете Труповоза сработал?
— То есть? — засуетился он. Или надеялся, что я ничего о «жучках» не знаю?
— Наш разговор о Таманце был записан?
— Да.
— Пленку изъять можно?
— Пленку можно. Только запись в копии уже ушла в Москву. В отдел внутренних расследований. И в распечатке сдана в наш архив. Зарегистрирована. Даже если стереть в компьютере электронную версию, останется «бумажная». Такие вещи всегда дублируются.
— При чем здесь отдел внутренних расследований? Этим-то я зачем нужен?
— Им генерал Легкоступов нужен.
— Легкоступов «вел» с твоей помощью меня, а ты, в свою очередь, «вел» Легкоступова?
— Да.
— Интересно получается. Ладно. Живи... — напутствовал я его и ушел в свой вагон, взяв по дороге у проводницы стакан с чаем.
За столом в купе ужинала моя объемистая соседка. И я сел с краешку, чтобы не мешать. Через минуту капитан проковылял мимо открытой двери по коридору. Не заглянул. Хоть это сообразил. Я посмотрел ему вслед. Югов словно состарился. Плечи сгорбились, и походка ковыляющая. Давит на него психологическая нагрузка непомерно. Должно быть, он сталкивался со смертью не раз — такая уж служба. Но впервые сам держал в руках чужую жизнь. И ноша оказалась не по нему. Это случается со многими. Сначала тяжело. Потом у большинства проходит.
Соседка долго утоляла голод. Наконец устала жевать, взяла полотенце и ушла умываться. Я переоделся и, поскольку время уже было позднее, завалился спать, так и не допив свой чай. Слишком трудной была предыдущая ночь, чтобы меня мучила бессонница. Даже после сегодняшнего происшествия в тамбуре соседнего вагона я не занервничал. Это хорошо. Не будет голова болеть.
А проснулся рано утром от храпа соседки. Парни на верхних полках спали тихо. А она просто захлебывалась собственными звуками. Впечатление было такое, будто бегемоты на болоте в футбол играют. И под их мощными лапами грязь хлюпает.
Я настойчиво постучал по столу. Женщина проснулась. Храпеть перестала и сразу ощупала поясную сумку, которую даже на ночь не решилась снять и спрятать под полку, на которой спит — вдруг найдется тяжелоатлет-рекордсмен, так нежно ее поднимет, что она не проснется, и сумку стащит. Сумка оказалась на месте. Соседка успокоилась, подняла голову и посмотрела на дверь. Должно быть, подумала, что стук раздавался оттуда. Но повторно никто не постучал, она повернулась на бок и благополучно уснула.