— Приблизительно.
— Обычно человек даже в состоянии глубокого транса не может совершать поступки, противоречащие его сущности. За этим как раз следит подсознание, которое не спит. А в остальном я имею полное право забыть все, что мне прикажет гипнотизер.
— Ладно, — согласился полковник. — К этой теме мы еще вернемся. Чуть позже. Возможно, я сделаю вам предложение, и мы попробуем вместе что-то выяснить. А теперь скажите мне — какие-то документы Радян мог прятать через вас? Я не допускаю мысли, что он напрямую попросил вас это сделать и вы скрываете до сих пор такой факт. Он мог это сделать иначе. Косвенно. Например, с помощью гипноза заставить вас спрятать, а потом до определенного времени заставить забыть.
— Не проще ли ему было спрятать самому? У спецназовца жизнь сложнопредсказуема. Если нас и отправили на пенсию, то нет гарантии... Хм-м...
Полковник кивнул. Он понял, что я имею в виду. Воспитанный годами характер всегда может принести своему обладателю немалые осложнения в жизни.
— Да... Наверное... Я что-то усложняю... Еще вопрос. Только ответьте мне честно. Может быть, это кардинальный вопрос всего нашего сотрудничества.
— Слушаю вас.
Последовала пауза, подчеркивающая важность момента. И очень внимательный взгляд. Просто попытка в мозг забраться и пальцем там поковырять, а не взгляд.
— Почему профессор Радян при подготовке документов для пенсии поставил вам шестую категорию? Вам и капитану Пулатову.
Я не совсем понял.
— Что такое шестая категория?
— Вы не знаете?
— Впервые слышу.
— Объясню, хотя это и не открытые данные. Но у нас с вами есть насущная потребность вопрос выяснить.
— Я весь внимание...
— Обычно офицер спецназа уходит в отставку с третьей или второй категорией. Хотя бывает, что и с первой. В зависимости от операций, в которых он принимал участие. Если просто служил внутри страны и не участвовал в боевых действиях — первая категория. Сейчас, в связи с политической обстановкой, таких мало. Если воевал где-то или отправлялся в загранкомандировки в качестве военного советника или инструктора — вторая категория. Если принимал участие в рейдах отдельных мобильных офицерских групп — как правило, третья. Категория определяет степень подконтрольности куратору. За одними почти не нужно следить, за другими необходим присмотр. Вместе с присмотром возрастает и необходимая помощь. Это как своего рода льготы. Когда-то путевку подбросят, когда-то деньгами выручат. И, естественно, чем выше ваша категория, тем больше забот о вашей безопасности. Негласная охрана. Всего категорий семь. С седьмой уходят в отставку начальник ГРУ, начальники отделов и начальники разведуправлений округов. С шестой, как правило, разведчики-агенты, много лет отработавшие на нелегальном положении. С пятой и четвертой — начальники отделов разведуправлений округов. Но даже четвертая и пятая согласно положению дают право выбрать при выходе в отставку город, в котором человек желает проживать, исключая Москву и Питер. С предоставлением квартиры. При шестой и седьмой вам гарантируется квартира и прописка даже в Москве и в Питере.
— И что же меня никто не предупредил?.. — усмехнулся я. — Давно бы я в Москве жил под полным вашим присмотром. А за какие, кстати, заслуги мне дана шестая категория?
— Вот это и непонятно. Категорию вам поставили Радян и Соломаткин, бывший заместитель начальника отдела кадров ГРУ. Радян возглавлял тогда медицинскую комиссию как главный врач центра и одновременно давал заключение как эксперт-психиатр о вашей возможной «саморасконсервации»[18]. Документально все обосновал. Соломаткин поставил все подписи со ссылками на номера документов. Сами документы были впоследствии уничтожены. Акты на списание существуют. Придраться не к чему. Но и спросить не у кого — почему вы с Пулатовым получили шестую категорию...
— А Соломаткин?
— Соломаткин, к сожалению, вскоре после этого погиб в автомобильной катастрофе.
— Имелись серьезные основания для его гибели?
— Нет. Там все чисто. Он слишком много знал. Проверка была качественная. По полной программе. Заключение комиссии — сам перестарался, на скорости задремал за рулем и не вписался в поворот. Есть, правда, один настораживающий факт. Соломаткин разбился, когда возвращался с дачи Радяна, с которым дружил.
— Но кто-то еще должен знать... Исполнитель документа?
— А как мы найдем его? Фамилия и подпись исполнителя ставится на обороте. Самого документа нет. Прикажете опрашивать всех сотрудников о всех документах, которые они в тот год готовили?
— Но нас-то должны были предупредить об этом.
— Должны были. Но не предупредили. У нас в чиновничьих кругах это распространенное, к сожалению, явление. О своих льготах человек узнает слишком поздно.
Из скромности я не сказал, что меня льготы тоже слегка волнуют. Не так чтобы очень хочется в Москве жить, но возможность выбора манит, как пряник.
— Мы внимательно изучили весь ваш послужной список. Советовались. Ну, предположим, за операции в Европе вам можно было бы дать четвертую категорию. Если учесть информацию, которая не включается в архивные отчеты, допускаю, что можно было бы и пятую дать. Но откуда шестая?
И вдруг меня кольнула мысль.
— Значит, заслужил... — сказал я и откинулся на спинку стула.
Я сам толком не понял еще, какую игру я затеял.
Язык опередил развитие мысли. Однако откуда-то вдруг появилась уверенность, что в данном случае я обязан работать «автономно», без полковника.
Не понял моей игры и полковник. Но оторопел. И только через минуту принял позу, свойственную хоккейному болельщику, застывшему перед телевизором с вытянутой шеей.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы можете предположить, что к части документов, даже не уничтоженных, вас просто не допустят?
— Естественно.
— Вот вас и не допускают...
— Но вы думаете, что шестая категория была присвоена правильно?
— Я могу так предположить, исходя из сказанного вами о праве на присвоение категории. Полной уверенности у меня нет, потому что, как я догадываюсь, это достаточно субъективный вопрос. Но, повторяю, предположить могу.
— Но тогда документы мне могли бы просто назвать в перечне.
— Какие можно было назвать, те были названы в перечне. А потом уничтожены. И акт на уничтожение, как вы сами сказали, в полном порядке. В чем же проблема? Из-за чего беспокоиться?
— Но тогда выходит, что моя версия...
— Красивая история о том, что я и капитан Пулатов имеем какое-то отношение к документам Радяна...
— Да... Выходит, эта версия не имеет под собой оснований?
— Выходит так. По крайней мере, мне так кажется. Полковник совсем потерял былую уверенность.
— Может быть, мы не будем торопиться... Подумаем вместе... Поищем варианты... Ведь ФСБ не станет просто так интересоваться человеком и затевать из-за простого офицера сложную и рискованную игру.
— Давайте попробуем.
Если я откажусь, он начнет копать дальше. И неизвестно, что может выкопать. Лучше сделать вид, что мы плодотворно сотрудничаем.
Полковник встал, давая понять, что разговор пока подошел к концу. Лицо его образцово выразило уныние, пересекающий красивые черты шрам побледнел.
— Я провожу вас. Вам надо отдохнуть, потом мы посоветуемся с врачом-психотерапевтом... Кстати, простого терапевта вам прислать?
— Не надо. А зачем психотерапевт?
— Мы посоветуемся и придем вместе с вами к какому-то выводу.
— Договорились. Кстати, товарищ полковник, можно вам вопрос задать?
— Пожалуйста.
— Фамилия ваша меня смутила. Вы никогда киллером стать не мечтали?
Он засмеялся. Нет, зря я так. Мужик Юрий Петрович неплохой. Понимает шутки...
3
Сначала приступ болезни, потом ночь, проведенная в подвале Труповоза, потом ночь в поезде, потом целый день работы, потом второй приступ, потом ночь в самолете, куда меня с подачи Тани загрузили в бессознательном состоянии скорее всего сотрудники разведцентра округа во главе с полковником Бастриковым. И еще такой тяжелый разговор с полковником Мочиловым. Все это вымотало меня основательно. Так основательно, что я стал опасаться, как бы новый приступ на навалился.
Комнатку мне отвели стандартную, напоминающую гостиничный номер. Много раз я в таких комнатках отдыхал и знаю, что в стены здесь вмонтированы микрофоны, а в какие-то несуразные лепные украшения под потолком — «глазки» видеокамер.
— Сколько вам надо для полноценного отдыха? — спросил полковник, вежливо не проходя дальше двери из тесного коридорчика в комнату.
— Миллион долларов.
— Я имею в виду время.
— Тогда хорошо бы до завтра отдохнуть.
— Договорились. Столовая у нас на первом эта же. Расписание висит над письменным столом. Если никого не хотите видеть, можете позвонить в столовую, вам все доставят в номер. Если захотите прогуляться — вся южная сторона центра в вашем распоряжении. Единственная просьба — желательно не выходить за внутренние ограждения. Иначе возникнут проблемы с возвращением. В соседнем корпусе — спортзал и сауна.
— Сколько вам надо для полноценного отдыха? — спросил полковник, вежливо не проходя дальше двери из тесного коридорчика в комнату.
— Миллион долларов.
— Я имею в виду время.
— Тогда хорошо бы до завтра отдохнуть.
— Договорились. Столовая у нас на первом эта же. Расписание висит над письменным столом. Если никого не хотите видеть, можете позвонить в столовую, вам все доставят в номер. Если захотите прогуляться — вся южная сторона центра в вашем распоряжении. Единственная просьба — желательно не выходить за внутренние ограждения. Иначе возникнут проблемы с возвращением. В соседнем корпусе — спортзал и сауна.
Он докладывает мне, как генералу. Эх, знать бы раньше про свою шестую категорию, я бы не сам ходил в ресторан к куратору, а его бы заставлял ко мне с коньяком и закуской приходить.
— Спасибо, товарищ полковник. Я сориентируюсь. Не впервой... — все же я не стал по-генеральски рожу кривить. Я вежливый и к фанфарам равнодушный.
— Устраивайтесь. На письменном столе под стеклом список всех необходимых телефонов.
Он кивнул мне и вышел, закрыв за собой дверь вежливо, без звука. А я потянулся. Так сильно и сладко потянулся, что — уверен! — наблюдающему мое вселение дежурному за пультом контроля тоже спать захотелось.
Мне не впервой отдыхать в реабилитационном центре. И местные порядки я хорошо знаю. Армия, даже и годы спустя, остается все той же армией, хотя она уже не советская, а российская. А Служба по-прежнему остается Главным разведывательным управлением Генерального штаба. И порядки здесь изменятся не скоро. Отдыхать мне позволят, сколько захочу. Реабилитационный центр, несмотря на охрану, — совсем не тюрьма, хотя наблюдение здесь за пациентами намного более тщательное, чем в самой строгой тюрьме.
Но я и в самом деле устал. Однако, прежде чем лечь отдохнуть, тщательно просмотрел свою сумку, которую доставил сюда кто-то обязательный. Все на месте. Даже доллары, пистолет и метательные ножи. Более того, все сложено в том же порядке, в каком я складывал. Аккуратные, заразы! На всякий случай я выложил на стол пакетики с лекарством. Один пакетик сразу высыпал себе на язык и запил водой из графина — после приступа тоже не грех принять дозу. Профилактическая мера.
После этого сходил в душ, долго мылся прохладной водой, потом долго растирался и все это время старательно отгонял от себя привязчивые, как мухи, мысли.
Но мысли не отставали.
Я уже разобрал постель, когда взгляд упал на телевизор и видеомагнитофон. Подошел ближе, взял в руки пару кассет.
И понял...
Сейчас полковник Мочилов тоже стоит перед блоком с мониторами, желает знать, что я буду делать И очень надеется, что я все же поставлю в первую очередь кассету с бойцовскими крысами. На торце коробки так и написано — «Крысы».
Если я поставлю ее — значит, я попался, и меня долго отсюда не выпустят. Это значит, что я подозреваю, если и не знаю точно, что профессор Радян ставил на мне опыты точно такие же, какие он ставил на крысах.
А я выбрал видеофильм из географической серии. У меня дома есть такие кассеты. Прекрасные пейзажи с разных концов земли и не менее прекрасное музыкальное сопровождение. Очень хорошо такими кассетами лечить расшатанную нервную систему.
Такую, как у меня.
Я включил телевизор и видеомагнитофон, а сам забрался под простыню, положил голову на подушку и уставился в экран. Плавная музыка ложилась на плеск высокого, но тонкого водопада. Ветер разносил водную взвесь на несколько метров, создавая даже рядом с телевизором приятное ощущение прохлады.
Я смотрел, глубоко дышал по ритмической системе[19], прочищая организм. Но едва ли видел что-то уже после двух минут просмотра.
...Из лечебного корпуса, где я после первой операции находился под наблюдением нейрохирурга, меня направили в соседний, торцом стоящий к нашему, как я видел из окна.
— Вас профессор Радян ждет. Я вас провожу, — заботливо взяла меня под руку медсестра.
Руки у нее мягкие и приятные. Я вообще-то женские руки люблю и дорожу каждым их прикосновением. Но на этот раз хотелось самостоятельности.
— Спасибо, милая. Я уже много лет назад ходить научился. Сам дойду, — отказался.
И демонстративно прямо пошел к выходу. Чуть не строевым шагом.
В самом деле, я уже второй день свободно ходил по коридору. Сначала придерживался за стенку. Потом ноги обрели более уверенную поступь, перестали заплетаться. Куда хочу, туда и могу ногу поставить. Это стало достижением, которое подтолкнуло к большему. До соседнего корпуса дойти — проблемы, казалось, не существует.
Но это только казалось.
Захотелось свежего воздуха с ветерком. Полную-полную грудь, чтобы гудела она от упругой надутости, чтобы кровь от порции кислорода сильнее забегала. Я несколько раз вдохнул во всю силу легких. От свежего воздуха закружилась голова. Сначала это не обеспокоило. Я пошел, продолжая глубоко дышать. Но на половине дороги остановился и вынужденно взялся рукой за дерево.
Состояние не из приятных. Словно вдрызг пьян. Хочется лечь под это самое дерево, рядом с которым стоишь, и отключиться. Но лечь не позволил характер. И потому пришлось переждать пару минут, прежде чем снова собрался с силами. А до центральных дверей психотерапевтического корпуса идти слишком далеко. Потому я решил воспользоваться дверью боковой, в надежде что она открыта. Я сегодня видел из окна, как сюда входили люди. Другие входят, почему нельзя мне. Там, внутри, по коридору, двигаться будет легче, можно позволить себе о стену рукой опереться.
Я поднялся на крылечко в две бетонных ступени. Дернул ручку. Дверь открыта. Изнутри идет запах, более соответствующий хирургическому корпусу, чем психотерапевтическому. Но это меня не смутило. Через тамбур, через вторую дверь, в коридор, и дальше. И никого нет. Не у кого спросить.
Голоса за дверью. Я потянул на себя ручку.
Несколько человек столпилось перед клеткой из оргстекла. Странные звуки. Писк, смешанный с ворчаньем зверя. Вижу, что люди возбуждены. На скрип двери и на меня внимания не обратили. Я подошел ближе. Посмотрел из-за плеч, что так всех интересует. И сам заинтересовался.
В клетке были крысы. Одна из них, самая крупная, дралась с двумя другими. Еще две крысы лежали рядом, окровавленные и дохлые.
Длилось это не больше минуты Через минуту в клетке осталась в живых только одна. Та самая — крупная.
— Один к пяти, — сказал человек явной восточной наружности. — Вот бы таких солдат!..
— Чтобы с крысами драться? — спросил я. Все резко повернулись в мою сторону.
— Вы кто? Как вы сюда попали? — спросил человек, который, как мне показалось, всем этим командовал. Тот самый, восточной наружности.
— Я ищу профессора Радяна.
— А-а... — он сразу успокоился. — Вы, очевидно, капитан Ангелов? Вас что, не встретила медсестра?
— Голова кружилась. Я вошел через боковую дверь.
— Я — полковник Радян. Пройдемте, нам с вами в другое крыло, — он взял меня под руку и повел к двери.
— Как вам понравился наш Спартак? — спросил перед выходом, кивнув в сторону клетки с крысаком.
— Я человек гуманный... — ответил я уклончиво.
— Капитан спецназа... — ответил он почти ехидно. Должно быть, в понимании полковника каждый спецназовец должен быть кровавым убийцей. А в моем понимании каждый врач-убийца в большей степени. Потому что в бессилии медицины перед болезнями убеждался не однажды. И задавал себе вопрос — может ли врач брать на себя право лечить, заранее зная свое бессилие?
Проснулся я от характерного шуршания.
Пленка в видеомагнитофоне кончилась, и по экрану телевизора гуляли игривые полосы. Пульта в комнате не оказалось, и пришлось встать, чтобы выключить телевизор и видеомагнитофон. И заодно посмотреть на часы.
Подошло обеденное время. Честно говоря, голода я не испытывал. Но возникло желание хотя бы визуально познакомиться с обитателями реабилитационного центра. Лучшее место для этого — столовая жилого корпуса. Там собираются все.
И я пошел умываться.
Вниз я спустился на пять минут раньше графика — листочка заламинированной бумаги, лежащего на столе Специально, чтобы иметь время присмотреться к людям. Не скажу, что для меня это дело новое. И в своей области приходилось в таком же заведении бывать, но здесь были и некоторые особенности. У нас в реабилитационном центре не ведется следственная работа и нет полковника Мочилова. Впрочем, каждый центр чем-то от другого отличается. Тот, где работал профессор Радян, например, имел свою исследовательскую базу и разводил крыс для опытов.
У дверей столовой столпилось несколько человек. Я сразу понял, что это обслуживающий персонал центра — все в медицинских халатах. Потом подошла группа из четырех человек в спортивных костюмах. По характерным сухощавым, как у спортсменов, лицам я легко вычислил офицеров-спецназовцев. А по замкнутости и внутренней сосредоточенности понял, что они только-только вернулись с какого-то задания. Еще не отошли. В руках одного бутылка водки. Очевидно, здесь это не возбраняется.