Вышел на перрон. Солнце уже садилось. Было еще светло, но надо поторопиться. Узнав у прохожих, где улица Подлесная, быстрым шагом направился к пивной. Короткий отдых в поезде восстановил силы.
Я шел по городку, поглядывая на уличные указатели. Вот и нужная мне пивная.
Войдя, я нашел свободный столик и уселся. Через пару минут ко мне подошла официантка – симпатичная молодая женщина.
– Бир! – бросил я.
Она принесла на подносе пиво, положила на стол картонку и на нее поставила высокую кружку со светлым пивом. Я тут же отхлебнул.
– Что-то пиво у вас сегодня горчит.
Официантка на секунду замерла, окинула меня внимательным взглядом.
– Ой, да это жизнь горькая, а пиво у нас всегда свежее, – с сильным польским акцентом произнесла она. Немного наклонившись, сказала: – Сиди пока здесь.
Сидеть – не ходить. Я наслаждался отдыхом, попивая пиво. Давно я его не пробовал – уж года три. А пиво холодное, вкусное.
Мне пришлось ждать, пока Эльжбета не закончит работу.
Уже и запоздавшие клиенты покинули пивную. В пивной пригасили свет, закрыли входную дверь.
Ко мне подошла Эльжбета – уже переодевшаяся.
– Пошли со мной.
Мы вышли через черный ход.
Дом ее оказался недалеко. Был он небольшим, но внутри уютным. Чувствовалась женская рука. В войну где мне только не приходилось жить – в землянках, покинутых хозяевами домах, спать на кровати, на нарах, на полу, просто на земле. Потому хоть на время окунуться в домашнюю обстановку, пахнущую совсем не по-военному, было приятно.
– Вот твоя комната, солдат, отдыхай. Все разговоры завтра утром. Устала я, весь день на ногах.
А уж как я устал – ноги гудели, глаза слипались. За ночь и день в общей сложности прошел километров тридцать пять, из них часть – ночью, по полю. Дважды уговаривать меня не пришлось – я быстро разделся, положил автомат рядом и нырнул в кровать. Какое блаженство – перина, чистая простыня, пуховая подушка. Как давно я не видел этих простых домашних вещей! Мне кажется, я уснул, едва коснувшись головой подушки.
– Эй, соня, вставай! Завтрак готов!
Я с трудом приоткрыл глаза. В комнате было светло. У кровати стояла Эльжбета в красном домашнем халатике, который не скрывал ее аппетитных форм.
После легкого завтрака Эльжбета собралась уходить.
– Я пойду к Василию. Из дома не выходи, приведи себя в порядок, побрейся, а то выглядишь как партизан.
Я провел рукой по подбородку – щетина уже выросла порядочная. Эльжбета ушла, заперев снаружи дверь.
Я отправился в ванную комнату, умылся, побрился, обрел нормальный вид. Надел форму, зарядил в магазин секретный патрон с моими полномочиями, вставил его в автомат и взвел затвор. Если Эльжбета явится с гестапо, чего я не исключал, успею сделать выстрел. Тогда вещественных улик против меня не будет.
Пока Эльжбеты не было, я бегло осмотрел дом. Мужских вещей, одежды не было, из чего я сделал вывод, что живет она одна. Женщине и в мирное время трудно одной, а в войну, на занятой немцами территории, да еще при необходимости вести двойную жизнь – официантки и агента, – тяжело вдвойне. «Надо будет ей помочь», – подумал я.
Эльжбета явилась одна.
– Я смогла поговорить с Василием, он – начальник штаба полка. Вечером жди его в гости. Мне же надо на работу. Надеюсь, вы тут не подеретесь и не разгромите мой дом?
Я заверил ее в своей добропорядочности. Хотя мне никто не говорил о передаче ей денег, я достал из кармана пачку рейхсмарок и половину отдал ей. Не знаю, по каким мотивам она сотрудничает с нами, но деньги по любому не помешают.
Эльжбета деньги приняла с удовольствием, улыбнулась:
– Дзенькую, пан! Или товарищ?
– Здесь я – солдат чужой армии, поэтому – никаких товарищей.
Эльжбета подкрепилась и ушла на работу. Я же еще раз внимательно осмотрел из окон местность вокруг ее дома. На всякий случай надо наметить пути отхода. Хотя в глубине души я осознавал: если власовцы попытаются захватить меня, то они окружат дом, и тогда выбраться из ловушки будет нереально. Что поделать, служба такая, приходится рисковать жизнью.
Около шестнадцати часов на крыльце послышались шаги, повернулся ключ в замке. Я уселся за стол, положив на колени автомат. Если их несколько человек, стреляю сразу, а там – как бог даст.
Распахнулась дверь, вошел офицер в немецкой форме и нашивкой РОА на рукаве. Внимательно поглядел на меня, снял шинель, повесил ее на вешалку в прихожей, туда же определил офицерский ремень с кобурой, явно показывая, что безоружен.
Он не спеша прошел в комнату и уселся на стул.
– Я – начальник штаба полка РОА Дементьев Василий Иванович.
– Я – представитель командования Красной Армии, а конкретно – контрразведки СМЕРШ. По документам – Федор Иосифович.
Власовец улыбнулся, поняв, что это не настоящее мое имя. Помолчал, выжидающе глядя на меня.
– Я бы хотел… э-э … удостовериться в ваших полномочиях.
– Это можно.
Я поднял с колен автомат и увидел, как в глазах Дементьева метнулся страх. Положив автомат на стол, я отсоединил магазин и выщелкнул из него верхний патрон. Взявшись за пулю, покачал в гильзе и вытащил ее. Внутри, туго скрученная в трубочку, лежала бумага. Постучав гильзой по столу, я вытряхнул бумагу и протянул ее власовцу. Тот осторожно ее развернул, внимательно прочел, повертел в руках.
– Ну что же, все честь по чести – даже печать есть, – кивнул он.
– Можно документ вернуть? – протянул я руку.
– Да-да.
Я взял бумагу, чиркнул зажигалкой и поджег. Когда она сгорела в пепельнице, растер пепел пальцами.
– Извините, предосторожность излишней не бывает, – сказал я.
– В нашем деле – да. Так о чем будет наша беседа?
– О сдаче в плен всего полка – вместе с вооружением.
– Эка вы хватили! Всего полка… В полку разные люди собрались. Есть опасные уголовники, которых немцы выпустили из тюрем на оккупированной территории еще в первые два года войны. Этим бы только пузо набить, другого ничего не надо. Служить будут кому угодно: немцам, большевикам – самому черту, лишь бы в тепле и сытости. Есть – из военнопленных, кто к Власову подался от отчаяния и голодухи. Эти терзаются невольной изменой. На них положиться можно. А есть и отпетые мерзавцы, которым Советская власть – как кость поперек горла. Такие в карательных акциях участвуют с удовольствием. Причем, когда можно просто расстрелять, сначала поглумятся над жертвой, чтобы себя потешить, власть свою явить. Такие никогда на сторону большевиков не перейдут, потому что знают – снисхождения им не видать, их руки по локоть в крови. Вот и думайте, перейдет полк целиком или нет. В лучшем случае – половина.
– М-да, разношерстный у вас состав.
– Еще одно обстоятельство есть: после Варшавского восстания немцы не очень доверяют нашей армии.
– Мы в курсе.
– Потому на Восточный фронт могут не послать – побоятся, что к Советам перейдем. Направят на запад – против американов воевать, попробуй тогда сдайся.
– Рассмотрим вариант, когда вас отправляют на восток.
– Я и другие офицеры в первую очередь хотим знать, что будет с нами в случае сдачи полка в плен советскому командованию. Слухи о СМЕРШе разные ходят.
– Командование мое уполномочило меня передать вам следующее: кто не замешан в зверствах на оккупированной территории, пройдет фильтрацию. За это время с каждым персонально разберемся, как в плен попал: добровольно сдался или вынужденно – по ранению, или в окружении оказался. Расстреливать никого не будут – это мне твердо обещали, но некоторым в лагерях посидеть придется.
– Жестковато, – нахмурился Дементьев.
– А вы хотели, чтобы вас хлебом-солью встретили? Когда наш народ терпел лишения, отказывая себе во всем, снабжая фронт самым необходимым, когда бойцы на передовой с одной винтовкой против немецких танков оборону держали – где вы были? Немцам помогали? Родина готова простить вам измену, но встречать вас как героев – это уж слишком. Сами видите – войне скоро конец. Немцев добьем – куда вы тогда денетесь?
– У нас есть другой вариант: сдаться на Западном фронте союзникам – тем же англичанам.
– На встрече Сталина, Черчилля и Рузвельта решено всех, проживавших на оккупированных территориях и служивших в немецких войсках, после победы выдать в Союз.
– О как! Это новость – я не знал.
– Ну, теперь знаете.
– Новость серьезная – нам надо подумать. А если мы решимся ответить согласием на ваше предложение, как там, – он показал головой на восток, – узнают об этом?
– Вы сами, по своей полковой радиостанции, свяжетесь с Москвой. Частоту, позывные и пароль я дам.
Дементьев откланялся. Я перевел дух.
Дементьев явно будет теперь обсуждать новости с офицерами полка из числа надежных. Сведения о сделке Сталина, Черчилля и Рузвельта были достоверными, а для власовцев стали неприятной неожиданностью. Когда теперь Дементьев придет снова, и придет ли он вообще? Они, власовцы, сами выбрали свой путь – еще в 41-м или 42-м году, и теперь им снова предстоит сделать решающий выбор. А мне надо набраться терпения и ждать. Самое неприятное – ждать, когда от тебя ничего не зависит.
Моя деятельная натура не терпела такого пассивного состояния. В город, что ли, пойти, приглядеться – какая обстановка в немецком тылу? Рискованно. Можно встретиться с власовцами. Наверняка они в полку друг друга в лицо знают. И еще: Гливице был то польским городом, то немецким. И население было разношерстным – немцев с поляками поровну. И те и другие одинаково не любили русских. Тем более – предателей, коими, по сути, власовцы и являлись.
Наверное, придется сидеть в доме Эльжбеты.
Я прошел на кухню, сверкавшую чистотой, нашел банку с кофе. Давно я кофе не пробовал, уже и вкус успел забыть. Вскипятил чайник, заварил, попробовал и чуть не выплюнул. Кофе-то – ячменный суррогат!
От нечего делать улегся на кровать поверх одеяла. Прикидывая возможные варианты ответов власовцев и мои действия, незаметно уснул.
Проснулся от ласковых поглаживаний по лицу. Не открывая глаз, определил по запаху – Эльжбета. Разлепил глаза, улыбнулся.
– Как есть русский медведь! Даже не слышал, как я вошла! А вдруг бы немцы?
Вообще-то она была права.
– Проголодался?
– Конечно – как медведь после спячки.
– Сейчас я что-нибудь приготовлю. Я купила мяса, придется подождать.
Собственно, я утром слегка позавтракал с Эльжбетой, потом – чашка эрзац-кофе. Что это для мужика? Слону дробина!
Когда с кухни стали доноситься непередаваемые мясные ароматы, я не выдержал.
– Эля, я исхожу слюной – так есть хочется!
– Как ты меня назвал?
– Эля – это я сокращенно.
Глаза ее на мгновение затуманились.
– Меня так мама в детстве называла.
– А сейчас как?
– Никак, ее немцы в 40-м в Освенцим забрали.
– Прости, я не знал.
Вот почему, наверное, она с нами сотрудничает и немцев ненавидит, а может – и другие причины есть. Плохо, что мне почти ничего не сообщили об агенте – легче было бы работать.
Наконец мясо в духовке дошло. Я наелся, уполовинив кусок, Эльжбета поклевала немного.
– Ты на меня не смотри, я в пивной перекусила, а мужчина должен кушать.
Уговаривать меня и так не надо было – проголодался за день.
Мы улеглись спать. То ли переспал я днем, то ли близость Эльжбеты – она спала в соседней комнате – беспокоила, но, в общем, уснуть я не мог, крутился на постели. А через час Эльжбета сама ко мне пришла, юркнула под одеяло.
– Что ты как неживой? Я ведь женщина, одиноко мне. А ты как чурбан, все о делах.
Не чурбан бесчувственный я, просто приставать счел неудобным: прежде всего – дело, а любовные интрижки ему всегда мешают. Но уж если сама пришла, то почему нет?
Женщины у меня давно не было, и я с удовольствием вдыхал аромат ее волос, запах тела. Женщины не так пахнут, и кожа у них нежная, гладкая. В общем – забылись мы лишь под утро. Я ведь во вражеском тылу, а расслабился.
Разбудила меня Эльжбета.
– Вставай, медведь, всю меня измял.
А сама улыбалась, довольная.
Только мы умылись, оделись и сели завтракать, как раздался стук в дверь. Эльжбета пошла открывать, а я метнулся в маленькую комнату, схватил автомат и замер за косяком двери.
Слышался тихий разговор, но слов разобрать было невозможно. Затем – шаги, легкие – Эльжбеты, и тяжелые, мужские.
– Федор, выходи.
Ой, я же по документам – Федор!
Вышел, держа в руке автомат. А это сам начальник штаба власовского полка пожаловал.
– Здравствуйте, Федор.
– И вам доброго дня, Василий Иванович.
– С плохими известиями я к тебе пришел.
– Не согласились офицеры?
– Не в этом дело. Приказ утром из штаба РОА пришел, от самого Власова. Только ведь он – передаточное звено и сам ничего не решает. Какой приказ из ставки фюрера придет, такой он и примет к исполнению. Проблема в том, что нас перебрасывают на Запад против американцев да англичан. Видно, в самом деле не доверяет Гитлер РОА. А впрочем, после покушения и неудач на Восточном фронте он сейчас и в армии своей разочарован, и в полководцах. Только ваффен-СС верит. Что делать будем?
– С офицерами разговаривал?
– С двумя только успел. Не могу же я собрать весь офицерский состав на совещание с повесткой дня: «Переход линии фронта и сдача в плен войскам Красной Армии»?
– Разумно. Но ведь и приказ Гитлера или Власова я отменить не могу. Придется выполнять. За неисполнение приказа в условиях военного времени немцы могут покарать жестоко – вплоть до расстрела. А сдаться можно американцам или англичанам. Я свяжусь со своими, и позже мы вас найдем. Запомните пароль для связи с Москвой по рации: «В Варшаве дождь». Отзыв: «У нас есть зонтик». – Я назвал частоту передатчика. – Москва на связи постоянно. Что она решит, мне неизвестно. Человек на рации свой, надежный.
– Начальник радиостанции и радист – мои люди, сам подбирал.
– Отлично, хотя бы проблем со связью не будет. Тогда – удачи, и прощайте!
– И тебе счастливо до своих добраться. Мы завтра уходим, сегодня в эшелоны грузиться будем. Потому в форме этой послезавтра в городке появляться опасно, могут за дезертира принять.
– Спасибо за подсказку.
Указаний следовать за власовцами я не имел и потому должен возвращаться назад. Нехорошо получалось: до власовцев добрался, с начальником штаба переговорил, а результатов никаких – ни «да», ни «нет». Такой вариант майор Бодров со мной даже не обговаривал. Придется возвращаться несолоно хлебавши. Первое задание в новом отделе – и, считай, провал. Настроение упало. Я задумался. Как теперь выбираться? Я надеялся, что власовцев отправят на Восточный фронт, я пойду с ними, а там уж, после связи с Москвой, нам устроят «коридор». Получается, снова в одиночку назад.
– Чего задумался, Федор?
– Думаю, как назад выбираться.
– Может, у меня останешься? Ваши все время наступают, глядишь – через неделю-две никуда идти и не надо будет – рисковать. Здесь их встретишь.
– Невозможно. Спросят ведь – что две недели делал, почему бездействовал?
– Ты мужчина, раз так решил – действуй. Когда уходишь?
– Сегодня – сейчас.
Эльжбета пустила слезу.
– Ну почему так? Только познакомишься с порядочным мужчиной, как сразу его теряешь?
– Жизнь – штука сложная.
– Ты женат?
Я отрицательно покачал головой. Эльжбета вытерла слезы.
– Мне скоро на работу – пойду, соберу тебе поесть в дорогу.
Она завернула в пергаментную бумагу кусок вчерашнего мяса, пару вареных яичек, полбуханки хлеба.
– Вот, кушай и вспоминай меня. Ты ведь даже не обещаешь вернуться, медведь.
– Служба такая. Откуда мне знать, где я буду через месяц или два. Может, меня к тому времени и в живых уже не будет.
– Не говори так, лучше поцелуй.
Я нежно поцеловал ее в губы.
– Не так!
Эльжбета горячо меня обняла и крепко, почти до боли, впилась в мои губы.
Уложив сверток с продуктами в ранец, я натянул сапоги, надел пилотку, повесил на плечо автомат. По старой привычке попрыгал.
– Федор, – не знаю, как тебя зовут на самом деле, – пока поезда ходят, езжай поездом до Варшавы, а там уж – по обстановке.
– Спасибо. Желаю тебе удачи.
Долгие проводы – лишние слезы. Я вышел и пошел к вокзалу не оглядываясь.
Ехать в Варшаву поездом заманчиво, только есть одно «но» – нет сейчас в Варшаве власовских частей. Я там буду как белая ворона. Можно спороть нашивку на рукаве, в остальном форма – как у солдат вермахта. Но документы у меня на власовца, языка не знаю, так что удаление нашивки с рукава сути не меняет – это до первого патруля или КПП. И еще одно меня напрягало. Первый Белорусский фронт наносил удар в направлении Лодзь – Познань, а я сейчас находился в полосе действия Первого Украинского фронта, который шел на Ченстохов, фактически – на Гливице, где я сейчас был. При счастливом стечении обстоятельств, если мне удастся перейти фронт, хотелось бы сделать это на Первом Белорусском. Там я знаю многих командиров, а отделы СМЕРШа – и вовсе как свои пять пальцев.
При переходе же в полосе Первого Украинского фронта возможны неприятные последствия. Я во власовской форме, документы настоящие, власовские. А на фронте эсэсовцев и наших бывших, перешедших на сторону немцев – тех же власовцев, украинцев из дивизии «Галичина», – не жаловали, расстреливали сразу. И слова сказать не успеешь, как шлепнут. А если и доведут до особиста, так отмутузят изрядно. И особист может словам не поверить: до Москвы далеко, связь плохая – проще расстрелять. Потому и опасался.
Я добрался до вокзала, уселся на лавочке. Дела до меня никому не было: народ сновал туда-сюда, нагруженный сумками, чемоданами, баулами. Чувствовалась нервозность. В основном люди ехали на поездах в западном направлении, стараясь убраться подальше от наступающего вала частей Красной Армии. Кто-то боялся небылиц о зверствах Красной Армии, кто-то реально боялся расправы, чувствуя за собой грехи в виде работы на немцев или сотрудничества с ними. Вот и торопились, чуя, откуда ветер дует.