Я демобилизовался в 1946 году и вернулся домой в Сан-Диего, где открыл автомастерскую на те несколько сотен долларов, что мне удалось скопить, и вложив умения, которыми щедро наградила меня армия взамен того, что мне старательно поджаривали задницу в котлах военных действий по всей Европе. «Выполняем любые индивидуальные заказы», владелец Обдалио Бенитес — это я. Мне удалось сделать из дерьма довольно прибыльное предприятие, которое приносило стабильный доход. Я превращал старые «кадиллаки» и «линкольны» в катафалки для местного похоронного бюро. Мне не раз приходилось задумываться над тем, как забавно сложилась моя судьба, ведь по ночам меня преследовали кошмары, в которых на голову сыпался злой свинцовый дождь, а вокруг текли реки крови. Разумеется, я просыпался с дикими криками, весь в поту. Стоило одной из сотни пуль отклониться в сторону всего на пару дюймов, меня бы самого прокатили на катафалке — если бы осталось что катать.
Первым, кого я нанял себе в помощники, был юный Хоакин Арнетт.
Да-да, вы не ослышались: именно Хоакин Арнетт, легендарный вожак «Разбойников на бобах», банды латиноамериканских полукровок, которые начали с того, что промчались, словно разъяренное племя ацтеков, по гоночным трассам Калифорнии, а закончили тем, что завоевали целую кучу престижных наград, обставив не одну высококлассную команду страны. К тому времени, когда в 60-х Хоакин решил завязать с гонками, оказалось, что он собрал больше трофеев и наград, чем любой из его соперников, а также вырастил двоих сыновей, с энтузиазмом продолживших его дело.
Но тогда, в сороковых, об этом еще никто не знал. Я нанял на работу тощего, улыбчивого и ужасно энергичного парня, с кожей чуть светлее моей, репутацией, которую ему еще предстояло создать, и маниакальной страстью к машинам и гонкам.
Сначала Хоакин собирал на помойке разные детали и приводил их в порядок. Водить он научился в девять лет. К моменту, когда он поступил ко мне на работу, Хоакин уже несколько лет занимался машинами — делал из кусков железа рамы, латал днища и капоты. Стоило ему добраться до моего оборудования, как он чуть с ума не сошел. Старые развалюхи, с которыми он возился в свободное время, носились по улицам и гоночным трассам быстрее ветра.
С 1948 года Хоакин выступал за клубы «Кукушек» и «Роудстеров» Южной Калифорнии. Но когда подкатил 1951-й, он решил организовать собственную команду. В нее вошли друзья детства — Карлос Рамирес, Эндрю Ортега, Гарольд Милер, Билл Глэвин, Майк Нагем и еще человек двадцать, — они стали называться «Разбойники на бобах», а потом, благодаря стараниям болельщиков, постепенно трансформировались в «Бобы» — имя, которое команда с гордостью носила, словно национальный символ.
Когда Хоакин только начал на меня работать, я водил жуткое страшилище — древний «паккард-32», купленный мной еще перед войной и честно простоявший на спущенных покрышках в гараже родителей целых пять лет. Тогда мне было в высшей степени плевать на то, в какой машине я езжу. Я считал автомобиль всего лишь транспортным средством, предназначенным для того, чтобы доставлять меня на свидания с Эрминией — Эрминией Рамирес, кузиной Карлоса.
Но, работая бок о бок с Хоакином и наблюдая за тем, с каким восторгом он собирает свои машины, я не мог не заразиться его страстью. Доводка автомобилей и участие в гонках — вот две ядовитых мухи, которые с яростью вцепились в мою задницу и ни за что не желали отпускать. Я и не заметил, как стал проводить все вечера и выходные, зарывшись по локоть во внутренности какого-нибудь «олдсмобиля-40» или «кадиллака». В результате я получал двигатель слишком мощный для городских дорог, но зато неистово жрущий трассу на высохших озерах.
Дело в том, что «Разбойники на бобах» гоняли свои автомобили в нескольких местах: на взлетных полосах старого аэродрома Парадиз-Меса, находившегося за городом, и по дну высохших озер Эль Мираж и Мьюрок — там, где можно не беспокоиться по поводу пешеходов, полиции и светофоров.
Когда я начал накручивать мили на своем новом «олдсмобиле» — ярко-оранжевом, словно тыква, с черными языками пламени по бокам и названием «Тигр», которое я старательно написал на капоте, сначала соревнуясь с «Бобами», а потом и с гонщиками из других клубов, я вдруг обнаружил, что забыл о своих ночных кошмарах. Не совсем, конечно, но достаточно, чтобы не слишком обращать на них внимание. Одного этого было бы достаточно, чтобы я навсегда заболел гонками — однако не следует сбрасывать со счетов и такие вещи, как шум ветра в ушах, скорость, безумное возбуждение и рев двигателя.
Но главное веселье началось, когда мы открыли нитро. Я имею в виду нитрометан, заменитель бензина, который произвел настоящую революцию. Сначала мы думали, что нитро — это страшная взрывчатка, и перевозили его в специальных оплетенных бутылях для кислот, завернутых в кучу тряпок.
— Отойдите в сторону! — кричали мы. — Это может взорваться в любую минуту!
Наши вопли наводили ужас на соперников до тех пор, пока они сами не открыли секрет нитро. А потом мы обнаружили, что нитро портит двигатели, и стали разбавлять его стандартным горючим — пополам. Но оно все равно давало нам кучу преимуществ, кроме того, мы день и ночь возились с нашими машинами и постепенно приближались к заветной цифре — 150 километров в час.
Я помню, как однажды Хоакин заявил:
— Знаешь, папаша Оби, скоро мы будем носиться по трассе, совсем как эти треклятые НЛО, о которых все только и болтают.
Я никогда не чувствовал себя настоящим членом команды «Разбойников на бобах». Не носил уродскую клубную футболку с дурацкой картинкой, изображавшей фасолину в сомбреро и маске, да еще на колесиках. И никогда не выходил с ними на линию старта, которую они называли «Рождественская елка», чтобы принять участие в официальных соревнованиях. Думаю, главная причина — возраст.
Когда я вернулся из армии, мне исполнилось двадцать шесть, а к 1951 году я пересек широкую красную черту тридцатилетия. Хоакин и все его приятели были намного моложе. Им нравилось дразнить меня, называя «папаша Оби» и прочими идиотскими прозвищами. Впрочем, надо отдать им должное: они никогда никого не унижали. И вообще им было плевать и на возраст, и на национальность. Несмотря на то, что большинство из них были испанцами, они совершенно спокойно приняли в свои ряды англичанина, ливанца, японца и филиппинца. И меня бы взяли, не задумываясь. Но нас занимали разные проблемы. Их интересовали только гонки. Я же имел собственное дело, а также подумывал — правда, не слишком определенно — о том, чтобы жениться на Эрминии и наконец остепениться.
Впрочем, я проводил с «Бобами» много времени и ни разу не почувствовал, что они меня сторонятся. В 1951 году практически каждые выходные я садился за руль «Тигра» и отбивал себе задницу, накручивая бесконечные круги по высохшему дну озера, заезд за заездом. Я вдыхал вонючие пары нитро, пока у меня не начинали слезиться глаза и щипать в носу, радовался, когда мне удавалось кого-нибудь победить, и горевал, когда проигрывал, а потом придумывал, что нужно подправить в моем любимом автомобиле, чтобы в следующий раз обязательно добиться успеха.
Да, такими были моя жизнь и мои радости, и временами мне казалось, что так будет всегда.
Но тут появились Космический Пес и Стелла Звездоокая.
В субботу днем казалось, будто солнце над старым взлетным полем жарит сильнее обычного, даже для Калифорнии. С полудня до трех часов я выпил шесть банок апельсиновой газировки, несколькими глотками размочив маисовые лепешки, которые мы купили у лоточника на шоссе Пасифик-Коуст, по дороге в Парадиз-Меса.
Мы с Эрминией сидели, свесив ноги, в одном из пустых трейлеров для перевозки похожих на взбесившиеся чудовища гоночных машин, которые никто в здравом уме никогда не принял бы за продуктовые фургоны и не пустил бы на улицы города, и пытались хоть как-то спрятаться от солнца под холщовым навесом, растянутым на четырех шестах. Так получилось, что въезд на поле видели только мы. Все остальные прятались под козырьками или следили за гонкой между Хоакином и каким-то парнем из Помоны. Хоакин сидел за рулем модели «29-А» с двигателем от «меркурия», а гонщик из Помоны — вывел на старт переделанный «виллис».
Именно в этот момент и появилась машина, каких до сих пор мне видеть не приходилось.
Она была новее цветного телевизора. Такой автомобиль мог бы сконструировать Раймонд Лоуи через пятьдесят лет для Всемирной ярмарки 1999 года. Низкий, обтекаемый, серебристого цвета, с дымчатыми стеклами, скрывавшими салон, он мчался на узких шинах невероятного золотого цвета и при этом производил не больше шума, чем подводная лодка, но, глядя на него, становилось ясно: перед тобой могучий зверь, которого невероятно трудно держать в узде.
Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я вскочил на ноги и отшвырнул недопитую банку с газировкой. На Эрминию автомобиль не произвел никакого впечатления, и она продолжала преспокойно потягивать через соломинку свой апельсин.
Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я вскочил на ноги и отшвырнул недопитую банку с газировкой. На Эрминию автомобиль не произвел никакого впечатления, и она продолжала преспокойно потягивать через соломинку свой апельсин.
Теперь я думаю, что именно в тот момент в наших отношениях и произошел перелом — когда Эрминия не смогла оценить великолепия этой невероятной машины.
Автомобиль притормозил в нескольких ярдах от меня. С двух сторон открылись двери.
Мне показалось, что они просто исчезли — так плавно скользнули в корпус автомобиля.
Сначала наружу выбрался водитель; вслед за ним, с другой стороны, появилась пассажирка.
Высокий тощий парень, шести футов ростом, он был одет в гавайскую рубаху дикой расцветки, с цветами, гитарами, досками для серфинга и пальмами, которые переплетались друг с другом, создавая и вовсе немыслимые картинки. Рубашку дополняли ярко-зеленые поплиновые штаны и сандалии, из которых торчали голые пальцы. Лицо незнакомца украшали роскошные цыганские усы и хилая бородка, а еще я обратил внимание на совершенно голый череп. Глаза диковинного гонщика скрывали темные очки.
Да, и еще кожа. Я не раз слышал выражение «оливковая кожа», но на самом деле имелась в виду просто смуглая. У этого же парня она была действительно оливковой — иными словами, тускло зеленого цвета, как у присыпанных пылью листьев эвкалипта.
Я пялился на необычную машину и ее водителя, а потом, словно случайно, увидел пассажирку.
Когда я служил в армии, я просто обожал комиксы, которые наши заботливые офицеры благородно поставляли нам, простым служакам, в огромных количествах. Ее звали Зенитчица Эйми, а художника — я запомнил его имя — Билл Уорд. Знаете, парни, надо отдать ему должное, красоток он рисовал классно! Даже на бумаге Зенитчица Эйми казалась такой соблазнительной и реальной (хотя, если честно, сомневаюсь, что на свет когда-либо появлялась крошка, похожая на нее), что сразу же хотелось ее облапать. Особенно, если ты сидел в окопе, да еще темной ночью.
Вернувшись домой, я пару раз видел рисунки Уорда. Он выпустил смешную книжку, где главную героиню звали Искорка, и должен вам сказать, что он стал рисовать еще лучше. Искорка выглядела раз примерно в десять роскошнее Зенитчицы Эйми, будто художник взял и соединил вместе сразу шесть красоток.
Девушка, выбравшаяся из машины, была родной сестричкой Искорки.
Короткие платиновые волосы, молочно-белая кожа (уж никак не оливковая, которой щеголял ее дружок), маленький вздернутый носик, полные соблазнительные губы и выразительная линия подбородка — совсем как корпус «феррари».
Оглядываясь назад, я вспоминаю, что издалека ее глаза не показались мне какими-то особенными. Наверное, я просто перестал соображать, когда взглянул на ее фигуру. Знаете, ребята, ничего подобного мне видеть не доводилось. У нее была шикарная грудь, напомнившая мне боеголовку ракеты, за такую Джейн Рассел удавила бы кого угодно, а голубой ангорский джемпер старательно подчеркивал все изгибы тела. Несмотря на длинный рукав и страшную жару, красотка чувствовала себя прекрасно и ни капельки не вспотела. Розовые обтягивающие джинсы демонстрировали миру потрясающую попку и ноги, за которые и умереть не жалко. Туфли на высоченном каблуке делали красотку почти одного роста с ее спутником.
Мне казалось, что у меня вот-вот остановится сердце от такой красоты. Но Эрминия заметила мою отвисшую челюсть и мгновенно надулась. Она презрительно посмотрела на девушку, заявила: «Шлюха!» — и швырнула банку с газировкой в кусты.
Я же двинулся к нашим гостям.
Когда я подошел поближе, то заметил три очень странные вещи.
Корпус машины был сделан из одного цельного куска металла, слишком тонкого, чтобы в нем могла прятаться дверь. Такого металла я вообще никогда не встречал; скорее, он походил на пластмассу.
Голый череп парня украшали шишки, расположенные концентрическими кругами, словно кто-то спрятал под кожу вафельницу.
А у девушки были очень необычные глаза — без зрачков. Там, где у людей есть такие черные точки, которые имеют обыкновение сужаться на ярком солнце, глаза незнакомки украшали сверкающие золотистые вспышки.
Впрочем, незнакомец не дал мне времени рассматривать гостей. Он протянул руку, и я ее пожал. Она оказалась сильной, но какой-то неправильной, будто ее сломали, а потом собрали снова, только в другом порядке.
И тут он заговорил:
— Зззип, доброе, чирп, хорошо, ззт, привет! Имя Космос, скрк, собака, ззз, перро, нет, зиип, пес! Имя Космический Пес есть. Сюда прибыть, ззт, чтобы гоняться, я.
Диковинная речь парня была пересыпана корявыми звуками: жужжание, щелканье и скрип, почти механические по своей природе — они встревали между словами. Словно склеенная сумасшедшим диск-жокеем пленка разговора в нью-йоркском кафе и рева последней модели пылесоса. Впрочем, дальше я не стану дословно передавать его речь, хотя и сейчас слышу его голос так же ясно, как и пятьдесят лет назад. Вам нужно только помнить, что всякий раз, когда я буду пересказывать наши с ним разговоры, в них постоянно присутствовали все эти щелчки и жужжание.
— Ну, — проговорил я, стараясь изо всех сил сохранять спокойствие, — здесь самое подходящее место.
Я умирал от желания заглянуть под несуществующий капот его автомобиля. А взгляды на приборную доску, которые я бросал через открытую дверцу — это сводило меня с ума! На панели было такое количество рычажков, кнопок, циферблатов и рукоятей, о каких ни одна машина просто не имеет права даже мечтать!
Но кое-чего не было вовсе. Например, педалей и руля.
Впрочем, все мысли о машине улетучились из моей головы в то самое мгновение, когда к нам подошла подружка Космического Пса. Она стояла так близко, что от моего дыхания шевелились шерстинки ее джемпера.
— Обдалио Бенитес, — представился я и протянул дрожащую, влажную от пота руку.
Красотка пожала ее маленькой сухой ладошкой с тонкими пальцами и наградила меня ослепительной улыбкой, но промолчала.
— Это Стелла есть, — сказал за нее Космический Пес. — Крипто-видовое, квази-супружеское приложение. Овеществленное женское начало и инсеминаторный приемник.
Я ничего не понял из его объяснения, но в тот момент мозги у меня все равно не работали. Мне показалось, будто миллион жужжащих пчел влился в мои вены, когда ее пальцы коснулись моей ладони.
Стелла по-прежнему приветливо улыбалась и молчала. Впрочем, я и сам не мог произнести ни единого слова.
Очень неохотно я выпустил ее руку и попытался сосредоточить все свои мысли на Космическом Псе.
К этому моменту все остальные «Бобы», их соперники и зрители собрались вокруг нас, чтобы посмотреть, кто к нам прибыл. Возбужденный шепот и восклицания звучали со всех сторон, уж больно необычной была машина и ее пассажиры. Все до единого парни находились на грани безумия, поскольку никак не могли решить, на что им смотреть раньше — на диковинную машину или на Стеллу. Женщины сбились в кучку и принялись шипеть, точно разъяренные кошки. Я одарил Эрминию ободряющей улыбкой, но она ее словно не заметила. В завязанной на животе кофточке и широких джинсах она вдруг показалась мне похожей на тыкву.
Наконец сквозь толпу протолкался Хоакин. Стянув потрепанный кожаный шлем (когда-то принадлежавший какому-то футболисту и теперь укрепленный асбестовыми пластинами), мой отважный друг заявил:
— Амиго, ты, похоже, прибыл к нам, чтобы поучаствовать в гонках.
— Да! Вероятность номер один. Гонки есть очевидная цель Космического Пса. Сжечь молекулы длинных цепей! Промчаться по планетарной поверхности! Плохо для остеокласта. Пожрать мои макрочастицы, всеобщие общественные хранители!
Я знал, что всем ужасно хочется спросить Космического Пса про его необычный цвет кожи. Но именно этот вопрос ни один из «Бобов» никогда не задаст вслух. Учитывая неписаный закон клуба, который гласил, что все люди равны — вне зависимости от национальности, — мы не могли сделать исключение даже сейчас.
Максимум, что мог позволить себе Хоакин, это спросить:
— Ты откуда?
Космический Пес поколебался несколько мгновений, затем ответил:
— Этрурия. Маленький уголок Европы. Земной континент, не спутник. Космический Пес и Стелла — этруски. Между собой мы говорим на древнем языке.
И тут Космический Пес произнес несколько предложений на каком-то диком наречии. Ничего подобного в Италии я и слыхом не слыхивал. Стелла молчала. Все наши принялись с умным видом кивать, готовые принять его объяснение.
— В Этрурии нет гонок. Должен в Калифорнию ехать за удовольствием.
Хоакин принял решение. Он выступил от лица всех «Бобов».
— Ну, приятель, Парадиз-Меса — главная гоночная трасса в наших краях. Давай поглядим, на что вы с твоей железкой способны.