Царевна знала, что имеет все данные для того, чтобы стать отличным шпионом. Она уже говорила на самых разных языках, включая египетский, который оставался загадкой для всех ее предков. Ее историям, как правдивым, так и выдуманным, верили даже самые закоренелые скептики. В седле она держится так же хорошо, как любой мужчина или ее сестра Береника. Ее не укачивает ни на корабле, ни в колеснице. Последнее, по словам Аммония, было очень важным качеством для шпиона. Царь не жаловал тех, кто подвержен приступам морской болезни. Более того, она обожает приключения. Правда, с нее никогда не спускают глаз, особенно Хармиона, которая без устали твердит об опасностях, поджидающих на улице. Царская семья вынуждена сидеть во дворце. Они боятся. Все, даже Береника, которая целыми днями возится с младшей царевной Арсиноей, обучая ее стрелять из детского лука.
У нее, Клеопатры, больше способностей, чем у них всех, вместе взятых. Какой толк от Береники или Теа в шпионаже? Или перед лицом восставших египтян? Теа разве что примется умолять их о пощаде. Береника будет сражаться и погибнет. И никакой пользы государству они не принесут. То ли дело Клеопатра! Она докажет отцу, что способна на большее, чем самовлюбленная мачеха или злобная сестра. И тогда Авлет поймет, что его дочь — единственная, кто достоин сидеть рядом с ним и править от его имени.
Одногодки Клеопатры, египетские девочки, которые выполняли мелкую работу во дворце, носили белые платья. Эти наряды им выдавали уже во дворце. Вчера царевне стало любопытно, как она смотрелась бы в такой одежде. Она насела на маленькую служанку Секки и долго описывала ей страшные пытки, которые ждут египтянку, если она тайком не принесет Клеопатре простое белое платье и цветастый шарф. Семья Секки служила при дворе с незапамятных времен, в течение многих поколений. Ее мать была старшей над дворцовыми прачками. А братья драили огромные медные котлы на кухне, одновременно обучаясь искусству разделывания мяса и дичи. Этим они будут заниматься, когда подрастут. Секки боялась, что ее застукают. Ведь мать постоянно повторяла, что на дворцовой службе нельзя допустить ни одной ошибки.
В двери трижды постучали условным стуком, и в комнату царевны юркнула Секки. Перед тем как войти, девочка осторожно оглянулась по сторонам.
— Я вознагражу тебя, — прошептала Клеопатра, когда египтянка протянула ей сверток с одеждой. — Я прослежу, чтобы тебя назначили ко мне в прислуги.
— А как же то, о чем ты говорила вчера? — насмешливо поинтересовалась девочка.
— А что я говорила вчера?
— Что меня будут мучить, а потом убьют.
— Я сказала, что тебя будут мучить и убьют, если ты не поможешь мне, — поправила ее Клеопатра, натягивая через голову платье из хлопка. — Но ты помогла мне, поэтому я вознагражу тебя продвижением по службе. Если я стану шпионом отца, ты станешь моим собственным шпионом. Понимаешь?
Секки неохотно кивнула.
— Ну, и как я выгляжу?
Царевна была уверена, что с такой золотистой кожей, умением прекрасно говорить на местном языке и с плетеной корзинкой в руках она похожа на обычную служанку. Секки достала из кармана несколько полотенец и заткнула их за пояс госпожи. Теперь Клеопатра действительно выглядела как девочка из дворцовой прислуги.
— Сойдешь за мою сестру, — храбро предложила Секки.
* * *— В Риме только об этом и говорят.
Клеопатра опустила пузырек с гвоздичным маслом и бросила взгляд на соседний прилавок. Продавец книг, грек по происхождению, разворачивал какой-то свиток. Пробежав глазами текст, он презрительно глянул на человека, который предложил ему этот свиток. То был коренастый римлянин в белом облачении, заляпанном остатками завтрака.
— И ты называешь это поэзией? — снова возмутился грек и вполголоса зачитал: — «Пусть живет и здравствует со своими кобелями, по триста приемля разом, не любя, но лишь надрывая уды им то и дело…»
Он швырнул свиток торговцу, который обиженно прижал папирус к груди.
Катулл! Несомненно, это тот самый злосчастный римский поэт, произведения которого. Деметрий объявил неподобающими для маленьких девочек. Клеопатра рвалась хоть одним глазком взглянуть на его стихи, но наставник заявил, что Катулл — развратник и безбожник. И вот теперь, во время третьего выхода на базар, ей наконец повезло. Каждый четверг, когда дворцовая стража была занята тренировкой во дворе, девочка проскальзывала на кухню и убегала через заднюю дверь. Она дрожала, кланяясь стражнику у ворот и бормоча приветствие на египетском языке, но равнодушный солдат не обращал на малышку внимания и продолжал чистить ногти кинжалом. Наслаждаясь теплым солнцем и прохладным ветерком, девочка мчалась на рынок, в лабиринт прилавков и лотков, где можно было найти все на свете, в том числе такие штуки, о которых Клеопатра даже не подозревала, например чесалки для спины, мазь против вшей, зубочистки и средства для улучшения потенции. В надежде узнать что-либо важное царевна ходила хвостом за странствующими философами, знаменитыми возмутителями спокойствия. Философы размахивали руками, напыщенно излагая свои идеи стайкам молодых людей, которые толпились вокруг них. Девочка прислушивалась к неторопливым беседам мужчин, которые играли в шахматы и болтали о всякой всячине — сырости, пыли, мухах и налогах. И следила за торговцами, которые обсуждали политику и злободневные вопросы. Как она ни старалась, но пока ее добычей стали лишь слово «совокупляться» на эфиопском и наставления старого повара о том, как правильно срывать спелые дыни.
Владелица лотка с благовониями, дряблая старуха с лицом как перезревшее яблоко, подозрительно следила за тем, как Клеопатра отставляет пузырек с маслом гвоздики и тянется за экстрактом лотоса. Нюхая духи, девочка одновременно вслушивалась в разговор, который шел у соседнего прилавка.
— Покажи-ка, есть ли у тебя деньги, девочка, — потребовала торговка.
Царевна встряхнула кошель с серебряными монетами.
— А, тогда все в порядке, — сказала старуха с такой жадной ухмылкой, что любой покупатель со всех ног бросился бы прочь от ее прилавка.
— Грязь! Мерзость! Полная ерунда! Гадость! — продолжал возмущаться грек, разнося новую поэму Катулла в пух и прах. — И что с ним случилось?
Прижав руку в груди, он начал нараспев декламировать:
— «Сколько, Лесбия, надо лобызаний мне твоих, чтоб насытить и пресытить? Так огромно число песков Ливийских, в сильфеносной насыпанных Кирене, меж ораклом Юпитера пустыни и гробницей святой над Ваттом древним…» И это — поэзия? Дрянь это, а не поэзия!
— Мой друг, ты можешь полагать, что это — не стихи, но здесь идет речь о том, что будоражит весь Рим. Лесбия, муза нашего поэта, нашла себе нового любовника. Катулл объявляет, что она не лучше обычной проститутки. Его сердце разбито. Неудивительно, что он поливает грязью всех, до кого может дотянуться. Он обезумел. И не обошел вниманием даже Юлия Цезаря.
Торговец-грек снова отобрал у римлянина свиток:
— Дай взглянуть еще раз.
Юлий Цезарь! Снова это имя. Им нужно будет заняться как следует. Клеопатра знала, что этот человек покорил Испанию и стал ее правителем. А еще у него огромная армия. Аммоний сказал, что он состязался в красноречии со знаменитыми ораторами, его превзошел только сам Цицерон. Юлий Цезарь мог убедить кого угодно в чем угодно.
— Вот здесь, видишь? — показывал римский торговец. — Он называет Цезаря обжорой и развратником. Говорит, что он спит с другим любителем мужчин по имени Маммурино.
Грек начал перечитывать поэму про себя. Хотя его губы шевелились во время чтения, Клеопатра не уловила ни единого звука. Затем торговец поднял взгляд на римлянина.
— А я думал, что в Риме таким не занимаются.
— Цезарь занимается, — пожал плечами римлянин. — Во время первого своего морского похода он переспал с Никомедом, царем Вифинии. Легионеры до сих пор называют его за глаза царицей Вифинии. Я-то знаю, брат моей жены — центурион десятого легиона.
Он достал из сумы еще один свиток.
— А как насчет этого?
Грек прочел его сперва молча, затем вслух:
— «Я не горю желанием поддаться на твои уговоры, Цезарь, а также узнать, какой у тебя характер — веселый или мрачный».
Клеопатра не могла определить, о чем эти стихи. Судя по всему, торговец книгами — тоже. Он вопросительно посмотрел на римлянина и спросил:
— На латыни это, наверное, звучит лучше?
— Перевод отличный, не сомневайся. А если ты не хочешь брать, то Никий с радостью купит все, что я ему предложу.
— Нет-нет, я беру, — поспешно ответил грек, выхватывая свитки из рук собеседника.
Затем повернулся и позвал слугу:
— Мальчик! Отнеси к переписчику, закажи сто копий. И пусть не тратит времени на всякие завитушки на полях! Мне нужны эти копии как можно скорее.
— Нет-нет, я беру, — поспешно ответил грек, выхватывая свитки из рук собеседника.
Затем повернулся и позвал слугу:
— Мальчик! Отнеси к переписчику, закажи сто копий. И пусть не тратит времени на всякие завитушки на полях! Мне нужны эти копии как можно скорее.
— Сто копий? — поразился римлянин. — Тебе же не понравились эти стихи.
— Здесь сплетни о знаменитостях, люди это любят.
Грек отдал деньги, и слуга побежал к переписчику.
— Ничего нового я пока не могу сказать, — промолвил римлянин. — Сдается мне, дома начинаются беспорядки. Наверное, побуду пока здесь.
Клеопатре стало дурно от запаха лотоса. Она закупорила бутылочку восковой крышкой. Разговор книготорговцев показался ей жгуче интересным.
— Говорят, Цезарь и Помпей собираются объединять войска и возвращаться в Рим. Красе поддержит их деньгами. Такие суммы, какие нам и не снились. Чувствую, добром не кончится.
— Держись от всего этого подальше, друг мой. Власть имущие приходят и уходят, а нам, маленьким людям, нужно заботиться о том, как выжить.
— Ты прав, дружище. Кто знает, как долго продлится союз между Цезарем и Помпеем? Весь Рим в курсе, что прежде Цезарь захаживал к Муции, жене Помпея. Может, и сейчас там бывает. А собственную жену услал, когда застукал ее со своим другом Клодием. Сказал, что его жена должна быть выше подозрений.
— А сам-то водил шашни с царем и с этим мужеложцем, Маммурино, и с супругой Помпея. Вы, римляне, просто насмехаетесь над моралью!
— Мы научились этому у вас, греков.
Мужчины расхохотались, запрокинув головы, так что Клеопатра могла пересчитать, сколько зубов недостает у них во рту.
— Что ж, Помпею рога только на пользу, — сказал грек, отдышавшись. — Наш царь у него в кармане. Вместе с нашими деньгами.
Клеопатра вся превратилась в слух.
— Ты собираешься покупать это масло или нет? — заскрежетала старуха. — Плати денежку, сестрица!
Царевна бросила в нее монетой и снова замерла, стараясь не упустить ни слова.
— Флейтист послал вашему Помпею восемь тысяч египетских солдат, чтобы подсобить ему прижать иудеев, и целую гору золота. Народ просто взбесился, когда узнал об этом. Тут скоро такое начнется! На твоем месте я бы хватал свои денежки и бежал куда подальше.
— А с чего ты решил, что в Риме будет безопасней, чем в Александрии? Возмущенная толпа, которая бродит по вашим улицам сегодня, не идет ни в какое сравнение с тем сбродом, который наводняет Рим.
— Я просто хотел дать тебе дружеский совет, — ответил грек. — Народ волнуется. А когда начинаются волнения, то недалеко и до бунта.
* * *От Гнея Помпея, полководца
Птолемею XII Авлету, правителю двух царств Египта
Мой друг и союзник,
К сожалению, моя армия до сих пор сражается в Палестине, каждый солдат на счету. Хотя я окружил врагов и держу осаду, иудейские племена продолжают упорствовать. Даже на поле боя они исполняют свои религиозные обряды, если сражение происходит в шаббат. Мне начинает казаться, что они смеются надо мной. Пока мы не покорим их, пусть наша дружба будет залогом того, что я приду тебе на помощь, как только смогу.
ГЛАВА 6
Клеопатра любила Дельту — устье реки, где Нил разветвлялся на много рукавов и казался длинными пальцами, цепляющимися за материк. Ей нравилось смотреть на тучи птиц, кружащихся в сером небе, или на грациозную белую цаплю, стоящую на одной ноге. Влажный северный воздух оседал на волосах туманом, мягко оглаживал кожу. Почва здесь была заболоченной и коварной, и усидеть на непослушном пони оказалось непросто. Клеопатра назвала Персефоной свою молоденькую кобылку, которая отличалась таким же норовистым характером, как и сама царевна. Но в этих краях Клеопатре нравилось далеко не все, например змеи, комары, пауки, множество мелких грызунов с острыми зубками, а главное — Береника. Старшая сестра гарцевала верхом на большом жеребце по кличке Ясон. Она пронеслась так близко от Персефоны, что пони испуганно дернулась, едва не сбросив наездницу в грязь.
— Эта мерзкая лошаденка когда-нибудь свернет тебе шею, сестрица, — бросила Береника, возвращаясь.
Клеопатра удержалась в седле. Но тут мимо проскакали две спутницы Береники, мускулистые ладные девушки-бактрийки, за плечами которых громко хлопали колчаны со стрелами. Их насмешливые взгляды полоснули по младшей царевне.
— Мохама! — позвала Клеопатра, оглядываясь в поисках служанки.
Она незаметно возникла рядом. Мохама была родом из пустыни, ее буйные черные кудри свободно обрамляли смуглое упрямое лицо.
— Видела? Если они хотели меня напугать, то сильно ошиблись, — возмущенно сказала Клеопатра, отважно пытаясь скрыть свой страх.
— Пусть эти твари нас не трогают, а то пожалеют, — кровожадно усмехнулась Мохама.
Греческий она выучила совсем недавно. Ее миндалевидные глаза мерцали мягким золотистым светом. Кожа Мохамы была темного цвета — не черной, как у нубийцев, и не светло-золотистой, как у египтян, а странного смешанного оттенка.
— Не волнуйся. Я слежу за ними вот этими двумя глазами и третьим, на затылке, — заверила служанка.
Клеопатра приметила девушку несколько месяцев тому назад, когда та зажигала лампы в главном зале. Мохама поднимала крышки ламп и наполняла светильники маслом из огромного кувшина. Завороженная высоким ростом и недюжинной силой рабыни, Клеопатра подошла к ней и робко спросила:
— Ты амазонка?
Макушка девочки едва доставала Мохаве до ключиц.
— Амазонки жили на востоке, а я с запада, из пустыни.
На ломаном греческом языке девушка объяснила царевне, что ее поймали в шестнадцать лет или около того, насколько она могла сосчитать по луне. Она с братьями напала на экспедицию царских картографов. Когда Мохама увидела, что враги хорошо вооружены, она начала кружить на лошади вокруг повозок, засыпая песком глаза солдат. За это время братья успели сбежать.
— Ты пожертвовала собой? — поразилась Клеопатра.
— Это была не жертва. Они везли добычу.
Несколько дней царевна наблюдала за Мохамой во время работы, размышляя о том, будет ли такая рабыня ей полезна. Хотя черная девушка не была амазонкой, она походила на них, если только изображения на вазах и кувшинах не лгут. Возможно, она также владела навыками воительниц, в которых настолько преуспели Береника и ее подруги. Береника была старше, выше и глупее Клеопатры, которая подозревала, что бактрийки могут быть подосланными убийцами.
Царевна поделилась своими страхами с Мохамой. На следующий день рабыня вытащила из складок своего хитона изогнутый кинжал с эбеновой рукояткой, инкрустированной кусочками слоновой кости.
— Я принесла царевне подарок, — сказала Мохама, протягивая девочке кинжал. — Это самаритянский нож.
— Я так и знала! — воскликнула Клеопатра, хватая оружие. — Ты настоящая амазонка! Самаритяне — потомки скифов и амазонок. Они сражались кинжалами лучше всех на свете.
— Я не самаритянка, я забрала этот нож у самаритянского солдата.
— Украла, ты хочешь сказать, — поправила Клеопатра, внимательно следя за лицом девушки, не обидится ли.
Та лишь пожала плечами.
— Нет, солдат кое-что хотел от меня, и я дала ему это в обмен на кинжал.
— А что ты ему дала?
— То, что можно давать каждый раз, не теряя ничего.
Клеопатра растерялась, а Мохама спокойно продолжала:
— Весь город бурлит. Царская семья в опасности даже здесь, в дворцовых покоях. Тебе угрожает твоя собственная сестра. Если позволишь, я буду спать на полу у твоей постели. А ты на ночь будешь класть кинжал под подушку. Если в комнату проникнет враг, ему придется сперва убить меня. Может, ты успеешь перерезать ему глотку, пока он будет бороться со мной. Я покажу тебе, как это делается.
— Прекрасно! — возликовала царевна.
Мохама велела Клеопатре взять кинжал, лечь на кровать и сделать вид, что борется с противником. Царевна опустилась на постель, осторожно сжимая оружие в правой руке. Свободной рукой Клеопатра вцепилась в одеяло, а кинжалом принялась кромсать подушки, помогая себе коленями. Внезапно чья-то нога прижала ее к кровати. У Клеопатры разжались руки. Мохама ухватила девочку за волосы и отвела ее голову назад. После чего нагнулась и медленно провела по горлу царевны пальцем. Затем шепнула ей на ухо, почти коснувшись кожи горячими губами:
— Вот так, враг короны! Твоя голова уже не твоя.
Сердце царевны бешено колотилось. Она не могла ни вздохнуть, ни пошевелиться. Ей казалось, что Мохама каким-то чудом сковала ее тело, вырвала волосы и свернула шею. У девочки не было сил, чтобы вымолвить слово. Наконец рабыня отпустила Клеопатру, помогла встать и поправила на ней одежду. Малышка обняла себя за плечи, пытаясь защититься неизвестно от чего.