— Похоже на зубную пасту, — сказал Харри и склонился над тюбиком, не притрагиваясь к нему.
Кайя подошла поближе.
— Суперклей, — констатировала она. — «Strongest there is». [50]
— Это такой, который ни в коем случае не должен попасть на пальцы, да?
— Он действует на счет «раз». Если он попадет к тебе на пальцы и ты их хоть чуть-чуть продержишь вместе, они склеятся намертво. И их придется либо отрезать друг от друга, либо отрывать с мясом.
Харри сначала посмотрел на Кайю. А потом опустил глаза на труп в ванной.
— Черт, — медленно произнес он. — Не может быть…
Комиссара полиции Гуннара Хагена терзали сомнения. Возможно, он совершил самый дурацкий поступок за все время, пока работал в полицейском управлении. Создание группы, которая будет заниматься расследованием вопреки распоряжению министерства, могло повлечь за собой проблемы. А то, что группу возглавил Харри Холе, могло эти проблемы умножить. Одна из проблем как раз постучалась в двери и вошла. И теперь стояла перед ним — в образе Микаэля Бельмана. И пока Хаген его слушал, он обратил внимание на то, что странные отметины на лице комиссара КРИПОС были белее обычного, как будто они подсвечивались изнутри каким-то раскаленным, но охлаждаемым продуктом расщепления атомного ядра, взрывоопасным, но до поры до времени мирным, прирученным.
— Мне совершенно точно известно, что Харри Холе и двое его коллег побывали на Люсерене в связи с убийством Марит Ульсен. Беата Лённ из криминалистического отдела предложила нам провести тотальный обыск в дачных домиках в окрестностях старой веревочной мастерской. Якобы один из ее сотрудников обнаружил, что веревка, на которой была повешена Марит Ульсен, именно оттуда. Вот такие пироги…
Микаэль Бельман покачался на каблуках. Он даже не снял свой пыльник длиной до пят. Гуннар Хаген мужественно ждал продолжения. И оно не заставило себя ждать. Интонация была болезненно медленной, как бы слегка удивленной:
— Но когда мы поговорили с ленсманом в Утре-Энебакке, он рассказал нам, что среди тех троих, кто проводил обыск, был и пользующийся весьма сомнительной славой Харри Холе. То есть один из ваших людей, Хаген.
Хаген ничего не ответил.
— Я исхожу из того, что вы понимаете, какие последствия может иметь неисполнение предписания министерства, Хаген.
Хаген по-прежнему молчал, но не отвел глаза под взглядом Бельмана.
— Послушайте, — сказал Бельман, расстегнул верхнюю пуговицу плаща и сел. — Вы мне нравитесь, Хаген. Я считаю, что вы хороший полицейский, а мне понадобятся хорошие специалисты.
— То есть когда КРИПОС приберет к рукам всю власть, это вы имеете в виду?
— Именно. И такой человек, как вы, вполне может мне пригодиться на какой-нибудь руководящей должности. Вы закончили военное училище, вы понимаете, как важно мыслить стратегически, как важно уметь избегать сражений, которые все равно не выиграть, знать, когда отступление — лучшая стратегия…
Хаген медленно кивнул.
— Хорошо, — сказал Бельман и снова встал. — Давайте будем считать, что Харри Холе оказался у Люсерена по недосмотру, что это просто случайное совпадение, никакого отношения к Марит Ульсен не имеющее. И что в будущем такие случайные совпадения не повторятся. Вы согласны со мной… Гуннар?
Хаген непроизвольно вздрогнул, услышав свое имя, произнесенное Бельманом, — словно эхо другого имени, того, что он сам произнес однажды, назвав по имени своего предшественника в попытке создать непринужденную атмосферу, для которой не было никаких оснований. Но возражать не стал. Потому что знал — это и есть одно из тех самых сражений. И что он почти проиграл войну. И что условия капитуляции, которые предлагал ему Бельман, могли быть и хуже. Гораздо хуже.
— Я поговорю с Харри, — сказал он и пожал протянутую Бельманом руку. Ему показалось, что он коснулся мрамора: рука была твердой, холодной и безжизненной.
Харри сделал глоток кофе и осторожно вытащил указательный палец из ручки хозяйкиной тончайшей фарфоровой чашки.
— Так значит, вы старший инспектор Харри Холе из Управления полиции Осло, — констатировал мужчина, сидевший по другую сторону хозяйкиного журнального столика. Он представился как инспектор Колбьёрнсен и назвал должность, имя и место работы Харри с особым ударением на «Осло». — И что же привело полицию Осло в Ставангер, господин Холе?
— Да ничего особенного, — отвечал Харри. — Свежий воздух, красивые горы.
— Неужели?
— Фьорд. Может, прыгнем с Кафедры, [51]если время будет.
— Значит, Осло направил к нам клоуна. Ну что могу сказать? Вы занялись рискованным спортом. Были ли какие-то серьезные основания не информировать нас об этом визите?
Улыбка у инспектора Колбьёрнсена была такой же тонкой, как и его усы. А еще на нем была смешная маленькая шляпа из тех, что носят совсем глубокие старцы или же особо самоуверенные пижоны. Харри вспомнил, что такую же шляпу носил Джин Хэкман в роли Попая Дойла во «Французском связном». И готов был поклясться, что Колбьёрнсен не откажется ни от леденца на палочке, ни от того, чтобы, остановившись в дверях, произнести «Ах да, последний вопрос».
— Я думаю, что у вас где-то завалялся факс, — предположил Харри и взглянул на одетого в белое человека, который как раз входил в комнату. Комбинезон эксперта-криминалиста, облегавший его с головы до пят, зашуршал, когда мужчина стянул с себя белый капюшон и плюхнулся на стул. Он посмотрел на Колбьёрнсена и выругался, употребив одно из ставангерских непечатных выражений.
— Ну и? — спросил Колбьёрнсен.
— Он прав, — сказал эксперт и кивнул в сторону Харри, не взглянув на него. — Тот парень просто был приклеен ко дну ванны суперклеем.
— Был приклеен? — спросил Колбьёрнсен и посмотрел на подчиненного, подняв брови. — Форма страдательного залога. Не слишком ли ты торопишься исключить, что Элиас Скуг сделал это сам?
— А потом открыл кран — так, чтобы утонуть самым медленным и мучительным способом? — спросил Харри. — Предварительно заклеив себе рот скотчем, чтобы ни в коем случае не закричать?
Колбьёрнсен одарил Харри новой жидкой улыбкой:
— Я скажу, Осло, когда вы сможете высказаться.
— Приклеен намертво, с головы до ног, — продолжал криминалист. — Затылок выбрит и как следует намазан клеем. То же самое можно сказать и о плечах и спине. Ягодицы. Руки. Обе ноги. То есть…
— То есть, — подхватил Харри, — когда убийца закончил с клеем, он дал Элиасу немного полежать, чтобы клей схватился, потом чуть-чуть отвернул кран и ушел, а Элиас Скуг был обречен на медленную смерть, ему предстояло утонуть. И Элиас начал свою борьбу со временем и смертью. Вода поднималась медленно, но силы оставляли его. До тех пор пока смертельный страх не охватил все его существо и он не собрал все свои силы в последней отчаянной попытке освободиться. У него получилось. Ему удалось оторвать от дна ванны самую сильную часть тела. Правую ступню. Он просто-напросто оторвал ее от кожи, которая, как вы можете видеть сами, осталась приклеенной ко дну ванны. Ванна наполнялась кровью, а Элиас стучал ногой по дну, чтобы привлечь внимание хозяйки квартиры, живущей этажом ниже. И она эти удары слышала.
Харри кивнул в сторону кухни, где Кайя старалась утешить и успокоить хозяйку. Они слышали жалобные рыдания пожилой дамы.
— Но она неправильно все поняла. Она подумала, что ее жилец просто снял женщину и привел ее домой.
Он взглянул на Колбьёрнсена, который побледнел и уже больше не делал попыток его прервать.
— А в это время Элиас терял кровь. Много крови. Кожи на ноге не было. Он слабел и все больше уставал. И наконец воля его была сломлена. Он сдался. Может быть, когда вода залила его ноздри, от потери крови он уже лишился сознания. — Харри посмотрел на Колбьёрнсена. — А может, и нет.
Кадык Колбьёрнсена ходил ходуном.
Харри посмотрел на донышко пустой кофейной чашки.
— А сейчас, я полагаю, инспектор Сульнес и я должны поблагодарить за гостеприимство и возвращаться в Осло. Если у вас есть еще вопросы, то вот мой телефон. — Харри записал номер на полях газеты, оторвал бумажку и протянул ее через стол. А потом встал.
— Но… — проговорил Колбьёрнсен и тоже встал. Харри возвышался над ним сантиметров на двадцать. — А зачем вам был нужен Элиас Скуг?
— Спасти его хотели, — сказал Харри и застегнул пальто.
— Спасти? Он был в чем-то замешан? Стойте, Холе, надо же во всем разобраться. — Но, несмотря на повелительную форму глагола, голос Колбьёрнсена звучал уже не так убедительно.
— Спасти? Он был в чем-то замешан? Стойте, Холе, надо же во всем разобраться. — Но, несмотря на повелительную форму глагола, голос Колбьёрнсена звучал уже не так убедительно.
— Я совершенно уверен, что вы здесь в Ставангере вполне можете все выяснить сами, — ответил Харри, подошел к кухонной двери и кивнул Кайе, что пора идти. — А если нет, могу посоветовать КРИПОС. Передавайте привет от меня Микаэлю Бельману, если что.
— Спасти от чего?
— От того, от чего не сумели, — сказал Харри.
В такси по дороге в Сулу Харри смотрел в боковое окно, на дождь, лупивший по неестественно зеленым полям. Кайя не произнесла ни слова. Он был благодарен ей за это.
Глава 26 Канюля
Когда Харри и Кайя вошли в свой теплый сырой кабинет, там их уже поджидал Гуннар Хаген, сидя в кресле Харри.
Бьёрн Холм, сидевший позади него, пожал плечами и с помощью мимики показал, что он и понятия не имеет о том, что у комиссара на уме.
— Из Ставангера, как я слышал, — сказал Хаген и встал.
— Точно, — признался Харри. — Да не вставай, шеф.
— Это твое кресло. А мне надо идти.
— А что такое?
Харри предполагал, что новости будут плохими. Плохие, но важные новости. Шеф не стал бы одолевать «Кишку» под окружной тюрьмой только затем, чтобы сообщить, что отчет по командировке оформлен неправильно.
Хаген продолжал стоять, так что единственным человеком в комнате, кто по-прежнему сидел, был Холм.
— К сожалению, я должен информировать вас о том, что КРИПОС уже обнаружила, что вы работаете по этим убийствам. И у меня не остается выбора, я должен закрыть расследование.
В наступившей тишине Харри мог услышать шум бойлеров в соседнем помещении. Хаген окинул взором комнату, встретился глазами со всеми и остановился на Харри:
— К тому же я не могу сказать, что это почетная отставка. Я четко дал понять, что все должно делаться в полной секретности.
— Ладно, — сказал Харри. — Я попросил Беату Лённ организовать утечку информации о веревочной мастерской для КРИПОС, но она обещала, что все будет выглядеть так, словно источник утечки — криминалистический отдел.
— Она конечно же так и сделала, — сказал Хаген. — Это ленсман в Утре-Энебакке тебя разоблачил, Харри.
Харри поднял глаза к потолку и тихо выругался.
Хаген хлопнул в ладоши, и в кирпичных стенах это прозвучало как небольшой взрыв.
— И потому я вынужден произнести эти печальные слова о том, что расследование прекращается, причем незамедлительно. И через сорок восемь часов вам придется освободить этот кабинет. Гомен насай. [52]
Харри, Кайя и Бьёрн Холм переглянулись, когда железная дверь медленно закрылась и шаги Хагена стали медленно удаляться.
— Сорок восемь часов, — произнес наконец Бьёрн. — Кто-нибудь хочет свежего кофейку?
Харри пнул корзину для мусора около стола. Она с шумом врезалась в стену, вывалив на пол свое скромное бумажное содержимое, и покатилась назад.
— Я буду в Государственной больнице, — сказал он и пошел к выходу.
Харри поставил к окну жесткий деревянный стул и стал читать газету, прислушиваясь к ровному дыханию отца. В газете центральное место отводилось свадьбе и похоронам. Слева — фотографии с церемонии прощания с Марит Ульсен, на которых можно было видеть серьезное, полное участия лицо премьер-министра, одетых в черное товарищей по партии и мужа, Расмуса Ульсена, чье лицо закрывали огромные и совершенно не идущие ему темные очки. Справа — сообщения о том, что дочка судовладельца Лене Галтунг весной выйдет за своего Тони, а также фотографии наиболее именитых гостей, которые полетят на свадьбу в Сан-Тропе. На последней странице написано, что солнце в Осло сегодня зайдет в 16.58. Харри взглянул на часы и констатировал, что именно это сейчас и происходит за низкими облаками, которые не хотят пропускать ни дождь, ни снег. Он посмотрел на дома по склонам холма — в окнах уже загорался свет, — и подумал, что когда-то тут тоже был вулкан. Эта мысль понравилась ему: однажды вулкан под этими домами проснется, проглотит их и уничтожит все следы того, что когда-то было удобным, неплохо устроенным и немного печальным городом.
Сорок восемь часов. Почему? Для того чтобы освободить так называемый кабинет, им хватило бы и двух часов.
Харри прикрыл глаза и задумался. Принялся писать в уме последний рапорт в свой личный архив.
Две женщины убиты одним и тем же способом, захлебнулись собственной кровью, и у обеих в крови был обнаружен кетаномин. Еще одна женщина повешена на вышке для прыжков в воду, на веревке, позаимствованной из старой веревочной мастерской. И наконец, мужчину утопили в собственной ванне. Все жертвы, очевидно, ранее в одно и то же время находились в одном и том же месте. Пока неизвестно ни кто еще находился в той же хижине, ни каким мог быть мотив преступления, ни что произошло в то время в Ховассхютте. Есть только последствия, а причины нет. Case closed. [53]
— Харри…
Он и не слышал, что отец проснулся. Харри обернулся.
Улав Холе выглядел немного поздоровее, возможно, оттого, что щеки у него порозовели, а в глазах был лихорадочный блеск. Харри встал и передвинул стул поближе к кровати отца.
— Ты давно здесь?
— Минут десять, — соврал Харри.
— Я так хорошо спал, — признался отец. — И видел чудный сон.
— Я так и понял. Ты выглядишь так, что хоть вставай и уходи домой.
Харри поправил отцу подушку, и отец не стал возражать, хотя оба они знали, что с подушкой и так все было в порядке.
— Как там дом?
— Великолепно, — сказал Харри. — Еще целую вечность простоит.
— Хорошо. Я хотел бы кое о чем с тобой поговорить, Харри.
— М-м-м…
— Ты уже взрослый мужчина. И ты лишишься отца, так сказать, естественным способом. Так и должно быть. Не так, как было, когда ты лишился матери. Ты тогда чуть с ума не сошел.
— Правда? — спросил Харри и провел рукой по наволочке.
— Ты разгромил все в своей комнате. Ты хотел убить врачей и тех, кто ее заразил, и даже меня. Потому что я… ну, потому что я не обнаружил этого вовремя, я так думаю. Тебя переполняла любовь.
— Ты хотел сказать — ненависть.
— Нет, любовь. Это то же самое чувство. Все начинается с любви. А ненависть — просто ее обратная сторона. Я всегда думал, что именно из-за смерти матери ты начал пить. Или, точнее, из-за любви к матери.
— Любовь — это машина для убийств, — пробормотал Харри.
— Что?
— Да нет, просто мне кто-то сказал это однажды.
— Я делал все, о чем просила твоя мать. Кроме одного. Она просила меня помочь ей, когда настанет ее час.
Харри почувствовал, будто на него вылили ушат ледяной воды.
— Но я не смог. И знаешь что, Харри? Это преследует меня, точно кошмар. Не было и дня, чтобы я не подумал, что не сумел выполнить это ее желание, желание женщины, которую я любил больше всего на этой земле.
Деревянный стул жалобно скрипнул, когда Харри вскочил и снова подошел к окну. Он слышал, как за спиной отец пару раз глубоко вздохнул. А потом продолжил, голос его дрожал:
— Я знаю, что возлагаю на тебя тяжелую ношу, сын. Но я знаю также, что ты такой же, как я, что, если ты этого не сделаешь, оно станет преследовать тебя. Так что позволь мне объяснить тебе, что ты должен сделать…
— Отец, — произнес Харри.
— Ты видишь эту канюлю?
— Отец! Перестань!
За спиной стало совсем тихо. Только свистящее дыхание. Харри смотрел на черно-белую фотографию города, где облака прижимались своими свинцово-серыми расплывшимися лицами к крышам домов.
— Я хочу, чтобы меня похоронили в Ондалснесе, — сказал отец.
Похоронили. Слова эти были как эхо пасхальных каникул, проведенных с матерью и отцом на Леше, когда Улав Холе серьезно объяснял Харри и Сестрёнышу, что им делать, если вдруг сойдет лавина или если у них будет перикардит — «ледяное сердце». Вокруг них были ровные поля и пологие холмы, это было почти так же, как если бы стюардесса на рейсе во Внутренней Монголии объясняла, как пользоваться спасательным жилетом. Это было абсурдно, но все равно давало ощущение уверенности, что они непременно выживут, выживут все, если только будут правильно себя вести. И вот сейчас отец говорит, что это вовсе не так.
Харри пару раз кашлянул:
— А почему в Ондалснесе? Почему не здесь, в городе, где… где похоронена мама.
— Я хожу лежать там же, где мои односельчане.
— Ты же их даже не знаешь.