— Есть новости?
— Боюсь, нет.
— Как я понял из разговоров с дочкой, Тони частенько пропадает из виду.
Харри показалось, что Галтунг произнес имя будущего зятя с некоторым усилием. Сидя напротив Харри в расписанном в народном стиле кресле, судовладелец тяжело дышал.
— Есть ли у вас… точнее, лично у вас, какие-нибудь предположения, господин Галтунг?
— Предположения? — Андерс Галтунг так затряс головой, что даже челюсти клацнули. — Я недостаточно хорошо его знаю, чтобы выдвигать какие-то версии. Поехал в горы, в Африку, откуда мне знать?
— М-м-м… Честно говоря, я пришел поговорить с вашей дочерью…
— Лене сейчас придет, — перебил его Галтунг. — Я хотел сначала сам справиться…
— Справиться о чем?
— Узнать, есть ли новости. И… и еще, уверены ли вы, что парню нечего скрывать?
Харри заметил, что «Тони» превратился в «парня», и понял, что первое впечатление его не обмануло: отец не в восторге от выбора дочери.
— А вам, Галтунг?
— Мне? Ну, я отношусь к нему с доверием. Несмотря ни на что, я намерен вложить в этот его конголезский проект солидную сумму. Оченьсолидную.
— Выходит, королевскую дочь и полкоролевства в придачу оборванцу Эспену Аскеладду, [122]который едва постучался в дверь?
Пару секунд в гостиной было тихо, Галтунг молча смотрел на Харри.
— Может, и так, — сказал он.
— А может, ваша дочка заставляет вас вкладывать такие деньги? Потому что от них зависит будущее проекта, не так ли?
Галтунг развел руками:
— Я судовладелец. Риск — часть моей жизни.
— Риск бывает смертельным.
— Две стороны одной медали. На рынке рисков одни богатеют там, где другие находят смерть. Пока что умирают другие, надеюсь, так будет и впредь.
— То есть умирать будут другие?
— Пароходство — предприятие семейное, и, если Лейке войдет в семью, нам придется позаботиться о том… — Он замолчал, потому что дверь в гостиную открылась.
На пороге появилась высокая светловолосая девушка с унаследованными от отца грубоватыми чертами и материнскими бирюзовыми глазами, но без отцовского скромного величия богатого крестьянина и без аристократического высокомерия матери. Она горбилась, словно хотела казаться меньше, чтобы не бросаться в глаза, и больше смотрела на свои туфли, чем на Харри, когда они обменивались рукопожатиями. Она представилась: Лене Габриэлле Галтунг.
Сказать ей было нечего. Спросить и того меньше. Отвечая на вопросы, она всякий раз съеживалась под взглядом отца, и Харри подумал, что, наверное, ошибся, предположив, будто это она заставляет отца вкладывать деньги в проект Лейке.
Через двадцать минут Харри поблагодарил и поднялся, и тут же, словно по незримому сигналу, снова возникла женщина с бирюзовыми глазами.
Она открыла ему входную дверь, в дом ворвался холод, Харри остановился, чтобы застегнуть плащ, и посмотрел на нее:
— А как вы думаете, фру Галтунг, где может быть Тони Лейке?
— Я ничего не думаю, — сказала она.
Может, она ответила слишком быстро, или что-то мелькнуло в ее глазах, а может, это Харри слишком хотелось уловить что-то странное, но ему не поверилось, что она говорит правду. Зато то, что она добавила, не оставляло сомнений:
— И я не фру Галтунг. Она наверху.
Микаэль Бельман поправил стоящий перед ним микрофон и посмотрел на собравшихся. Слышался шепот, но все взоры были устремлены на сцену, чтобы ничего не пропустить. В битком набитом зале он узнал журналиста из «Ставангер афтенблад» и Рогера Йендема из «Афтенпостен». Рядом с собой он слышал голос Нинни, как всегда одетой в безупречно отглаженную форму. Кое-кто вел обратный отсчет оставшихся до старта секунд — ничего необычного для пресс-конференций, транслирующихся в прямом эфире. Потом в динамиках раздался голос Нинни:
— Добро пожаловать! Мы созвали пресс-конференцию, чтобы сообщить вам о предпринимаемых нами действиях. Если будут вопросы…
Негромкие смешки.
— …их можно задать в конце. Передаю слово руководителю следственной группы комиссару Микаэлю Бельману.
Бельман откашлялся. Пришли все без исключения. Телеканалам позволили установить свои микрофоны на столе прямо на сцене.
— Спасибо. Должен начать с того, что может вас разочаровать. Я вижу, сколько собралось народа, вижу ваши лица и боюсь обмануть ваши ожидания. Мы пока не можем сообщить, что в расследовании наконец-то наметился прорыв. — Бельман увидел разочарованные лица, даже услышал чей-то разочарованный стон. — Мы собрали вас, поскольку вы просили, чтобы вас постоянно держали в курсе. Сожалею, если сегодня у вас были более важные планы.
Бельман улыбнулся, услышал, как несколько журналистов засмеялось, и понял, что прощен.
Микаэль Бельман вкратце рассказал, над чем они сейчас работают. То есть повторил информацию о тех немногочисленных успехах, которых они добились, например, как с помощью веревки им удалось вычислить мастерскую на Люсерене, о том, что обнаружен труп Аделе Ветлесен, о так называемом леопольдовом яблоке — орудии убийства, использованном в первых двух случаях. Старые новости. Он увидел, как один из журналистов подавил зевок. Микаэль Бельман взглянул на лежавшую перед ним бумагу. На сценарий. Потому что это был именно сценарий, подробный сценарий небольшого спектакля. Тщательно взвешенный и продуманный. Не слишком много, но и не слишком мало, наживка должна пахнуть, но не вонять.
— И наконец, пара слов о свидетелях, — начал он и увидел, как насторожились журналисты. — Как вам известно, мы просили прийти в полицию всех, кто был в Ховассхютте в ту же ночь, что и жертвы убийств. К нам обратилась некая Иска Пеллер. Сегодня вечером она прилетает из Сиднея и завтра отправится с одним из наших сотрудников в Ховассхютту. Там они попытаются, насколько это возможно, реконструировать события интересующего нас вечера.
Разумеется, обычно они никогда не называли свидетелей, но в данном случае без этого не обойтись, потому что тот, к кому они обращались на самом деле, — убийца — должен понять, что полиция действительно нашла кого-то из тех, кто останавливался в хижине. Бельман не акцентировал слово «один», когда говорил о сотрудниках, но суть была именно в этом. Всего двое, свидетель и обычный следователь. В хижине. Вдали от людей.
— Мы, разумеется, надеемся, что фрекен Пеллер даст нам описание других туристов, бывших в хижине в тот вечер.
Выбор слов они обсудили загодя. Хотели вызвать подозрение, что свидетель способен изобличить убийцу. Вместе с тем, по мнению Харри, нельзя допускать, чтобы то, что свидетеля сопровождает только один следователь, кому-то показалось странным. Краткое вступление «и наконец, пара слов о свидетелях» и снижающее драматический эффект «мы, разумеется, надеемся» призваны были заронить мысль, что полиция пока не рассматривает этого свидетеля как важного и, следовательно, требующего принятия особых мер безопасности.
— А что она видела, как вы думаете? И нельзя ли произнести имя свидетельницы по буквам?
Судя по выговору, это был человек из Ругаланна. Нинни наклонилась к микрофону, чтобы напомнить, что вопросы следует задавать в конце, но Микаэль остановил ее, покачав головой.
— Мы узнаем, что она помнит, когда свидетельница вернется из Ховассхютты, — сказал Бельман и наклонился к микрофону с логотипом NRK. Государственное телерадиовещание. Его принимают по всей стране. — Она едет с одним из самых опытных наших следователей и пробудет там сутки.
Он взглянул на Харри Холе, который стоял в самом конце зала, Харри едва заметно кивнул. Он понял смысл послания. Сутки. Двадцать четыре часа. Блюдо выложено на тарелку и подано к столу. Взгляд Бельмана заскользил дальше. Наткнулся на Пеликаншу. Она одна возражала против их плана, доказывала, что это просто неслыханно и они не имеют права сознательно вводить прессу в заблуждение. Тогда он объявил перерыв и переговорил с ней с глазу на глаз. После чего она присоединилась к большинству. Нинни предложила задавать вопросы. Публика в зале оживилась, Микаэль Бельман расслабился и приготовился давать расплывчатые ответы, используя пригодную во всех случаях формулировку «на данном этапе расследования мы не вправе разглашать эту информацию».
Ноги у него так замерзли, что он их совсем не чувствовал. Как такое возможно? Ведь все остальное тело горело. Он так кричал, что совсем потерял голос, глотка пересохла и превратилась в одну сплошную рану, в которой кровь сгорела и стала красной пылью. Пахло палеными волосами и горелым салом. Печь прожгла фланелевую рубашку насквозь, прожгла спину, и, пока он кричал не переставая, они сплавились воедино. Сам он расплавился, словно оловянный солдатик. Когда он почувствовал, что боль и жар поглощают его сознание и наконец-то он вот-вот впадет в спасительное беспамятство, он неожиданно очнулся. Мужчина вылил на него ведро холодной воды. Боль на секунду отступила, и он вновь разрыдался. Потом услышал, как между спиной и печкой шипит кипящая вода, и боль вернулась с новой силой.
Ноги у него так замерзли, что он их совсем не чувствовал. Как такое возможно? Ведь все остальное тело горело. Он так кричал, что совсем потерял голос, глотка пересохла и превратилась в одну сплошную рану, в которой кровь сгорела и стала красной пылью. Пахло палеными волосами и горелым салом. Печь прожгла фланелевую рубашку насквозь, прожгла спину, и, пока он кричал не переставая, они сплавились воедино. Сам он расплавился, словно оловянный солдатик. Когда он почувствовал, что боль и жар поглощают его сознание и наконец-то он вот-вот впадет в спасительное беспамятство, он неожиданно очнулся. Мужчина вылил на него ведро холодной воды. Боль на секунду отступила, и он вновь разрыдался. Потом услышал, как между спиной и печкой шипит кипящая вода, и боль вернулась с новой силой.
— Еще воды?
Он поднял на него глаза. Мужчина стоял над ним с полным ведром. Туман, застилавший глаза, рассеялся, и пару секунд он видел его совершенно отчетливо. Отсветы пламени в поддувалах печки плясали у него на лице, на лбу блестели капельки пота.
— Все очень просто. Мне нужно узнать только одно: кто это? Кто-то из полиции? Кто-то из тех, кто был той ночью в Ховассхютте?
Он прорыдал:
— Какой ночью?
— Ты знаешь какой. Почти все они сейчас мертвы. Давай.
— Я не знаю. Поверь, я не имею к этому никакого отношения. Воды. Будь так добр. Будь так…
— …добр? Как… добр?
Запах. Запах его плоти, его горящего тела. Он сумел выдавить из себя лишь сиплый шепот:
— Там был… только я.
Вкрадчивый смех.
— Здорово. Надеешься заставить меня поверить, будто готов сказать все, лишь бы боль стала меньше. Поверить, что ты не в состоянии выкашлять имя полицейского, с которым ты связан. Но я знаю, ты способен вытерпеть больше. Ведь ты из выносливых.
— Шарлотта…
Мужчина замахнулся кочергой. Он даже не почувствовал удара. Лишь на секунду, восхитительно долгую секунду, свет померк у него перед глазами. А потом эта адская боль вновь поглотила его.
— Она мертва! — прорычал мужчина. — Придумай что-нибудь получше!
— Я имел в виду ту, другую, — сказал он и попытался заставить мозги работать. Он же помнил это, у него была хорошая память, почему же она подводит его сейчас? Неужели он и вправду настолько плох? — Она австралийка.
— Врешь!
Он почувствовал, что в глазах снова все поплыло. Новый холодный душ. Короткое просветление.
Голос:
— Кто? Как?
— Убей меня! Пощади! Я… ты же знаешь, я и не думаю никого защищать. Господи Исусе, зачем это мне?
— Ничего я не знаю.
— Так почему же ты не хочешь просто убить меня? Я убил ее. Слышишь? Сделай это! Отомсти!
Мужчина отставил в сторону ведро, плюхнулся в кресло, наклонился, упершись локтями в подлокотники, а подбородком — в скрещенные кулаки, и медленно ответил. Как будто не слышал того, что он ему говорил, а думал о чем-то совсем другом:
— Знаешь, я столько лет мечтал об этом. И сейчас, когда мы здесь… я надеялся, что это будет… вкуснее.
И он еще раз ударил его кочергой. Потом склонил голову набок и посмотрел на него. С кислой, недовольной миной воткнул кочергу ему в бок, будто пробуя.
— Может, мне просто фантазии не хватает? Может, этому блюду недостает приправы?
Что-то заставило его обернуться. Звук радио. Слишком тихий. Мужчина подошел поближе и прибавил громкость. Новости. Где-то в обширном помещении звучали голоса. Ховассхютта. Свидетельница. Следственный эксперимент. Он настолько замерз, что вообще не чувствовал ног. Закрыл глаза и снова стал молиться своему богу. Он уже не просил избавить его от боли. Молил о прощении, о том, чтобы кровь Иисуса искупила все его грехи, чтобы груз того, что он совершил, лег на чужие плечи. Он лишил жизни. Да. Он сделал это. И просил, чтобы ему дали омыться в крови прощения. А потом умереть.
Часть пятая
Глава 56 Подсадная утка
Чертов свет. Даже в темных очках глаза жгло нестерпимо. Все равно что сидеть в океане бриллиантов: лихорадочно сверкающий свет, солнце светит на снег, а снег — на солнце. Харри пересел подальше от окна, хотя и знал, что снаружи квадратики оконного стекла выглядят как черные непроницаемые зеркала. Он взглянул на часы. Они прибыли в Ховассхютту ночью. Юсси Колкка устроился в хижине вместе с Харри и Кайей, остальные зарылись в снег двумя группами по четыре человека, каждая на своем конце долины, их разделяло примерно три километра.
Чтобы забросить наживку, они выбрали Ховассхютту. По трем причинам. Во-первых, потому что этого ожидал убийца. Во-вторых, они надеялись, что убийца прекрасно знает эти места и считает безопасным нанести удар именно здесь. И в-третьих, потому что это была превосходная ловушка. К ложбине, в которой находилась хижина, можно подойти только с северо-востока и юга. На востоке — отвесная скала, а на западе столько пропастей и расщелин, что надо знать район как свои пять пальцев, чтобы найти дорогу.
Харри поднял бинокль и попытался высмотреть остальных, но увидел лишь белый снег. И свет. Он разговаривал с Микаэлем Бельманом, расположившимся на юге, и Милано, засевшим на севере. В другой ситуации они воспользовались бы своими мобильными, но здесь, в горах, работала одна-единственная сеть — «Теленор». Прежний госмонополист мобильной связи располагал достаточным капиталом, чтобы понастроить базовые станции на каждом продуваемом ветрами холме, вот только большинство полицейских, включая Харри, пользовались услугами других мобильных операторов, и им пришлось вести переговоры по рации. Чтобы его могли найти, если что-то случится в Государственной больнице, Харри перед отъездом оставил на автоответчике сообщение о том, что находится вне зоны действия сети, и дал номер Милано, который был абонентом «Теленора».
Бельман уверял, что ночью они совсем не замерзли: сочетание спальных мешков, теплоотражающих ковриков и парафиновых печек оказалось весьма эффективным, и им даже пришлось снять часть одежды. А сейчас в снежных норах, которые они проковыряли на склоне горы, с потолка капает талая вода.
Телевидение, радио и газеты прекрасно освещали пресс-конференцию, и только те, кто не испытывал ни малейшего интереса к их расследованию, еще не усвоили, что Иска Пеллер с полицейским едут в Ховассхютту. Колкка и Кайя регулярно выходили, жестикулировали и показывали на хижину, на дорогу, по которой пришли, и на сортир на улице. Кайя исполняла роль Иски Пеллер, а Колкка — того единственного следователя, который помогает ей вспомнить, что же произошло в ту роковую ночь. Харри прятался в гостиной, туда же он перенес свои лыжи с палками, лыжи двух других торчали в снегу перед хижиной.
Харри наблюдал, как порыв ветра вспахивает голое плато и поднимает легкий снежок, покрывший наст за ночь. Снег несся к горным вершинам, пропастям, склонам, неровностям в ландшафте и застывал крупными волнами и сугробами, как тот снежный карниз, что нависал над горой позади хижины.
Не исключено, что человек, на которого они ведут охоту, здесь так и не появится. Вдруг Иска Пеллер по той или иной причине вообще не значится в списке смертников, или убийца счел этот случай неподходящим, а может, у него другие планы в отношении Иски. Или же он почуял неладное. Возможны и более банальные объяснения. Уехал, заболел…
И тем не менее. Сосчитай Харри все те случаи, когда интуиция его подводила, он бы задумался о том, чтобы вовсе отказаться от этого метода. Но он их не считал. Вместо этого он припомнил, сколько раз интуиция подсказывала ему то, что он и так знал, сам о том не догадываясь. И сейчас она говорила ему, что убийца уже на пути в Ховассхютту.
Харри вновь взглянул на часы. Убийце они дали двадцать часов. За красивой решеткой огромного очага потрескивали еловые дрова. Кайя прилегла отдохнуть в одной из спален, а Колкка сидел за журнальным столиком и смазывал разобранный «вейлерт Р11». Харри узнал немецкий пистолет, потому что у него нет мушки. Пистолеты «вейлерт» приспособлены для ближнего боя, когда надо молниеносно выхватить оружие из кобуры, из-за пояса или из кармана, а если ствол гладкий, меньше риска, что он за что-то зацепится. В таких ситуациях мушка не нужна: пистолет направляют на объект и стреляют не прицеливаясь. Запасной пистолет, «зиг зауэр», лежал рядом, собранный и заряженный. Харри чувствовал, что заплечная кобура его собственного «смит-вессона» 38-го калибра упирается ему в ребра.
Ночью их вертолет приземлился у озера Неддалваннет в нескольких километрах отсюда, остаток пути они проделали на лыжах. При других обстоятельствах Харри, наверное, залюбовался бы залитым лунным светом заснеженным плоскогорьем. Пляшущими на небе сполохами. Или почти блаженным лицом Кайи, когда они, как в сказке, скользили по этому белому безмолвию, и ему казалось, что скрип снега под их лыжами доносится откуда-то издалека. Но слишком многое было поставлено на карту, он не мог проиграть и не желал замечать ничего, кроме работы, кроме охоты.