Ганн Джеймс Рождество — каждый день
Кабина опустилась, я ступил на поверхность Земли и (почувствовал только, что горячо. Боже мой, да ведь она горячая! Температура градусов девяносто и очень высокая влажность. После трех лет пребывания в искусственном климате навигационного маяка, двигавшегося в зоне астероидов, реакция была чисто физической.
Я не ожидал, что буду бурно восторгаться и ликовать, но должно же найти себе выход нараставшее во мне изо дня в день напряжение!
Я вглядывался в лица окружающих и не испытывал радости — они угнетали меня. А между тем ведь три года предвкушение этой минуты спасало меня от помешательства!
Только одно лицо мне хотелось увидеть. Где же Джин? Может быть, она не получила моей космограммы?
Я достал из кармана желтый конвертик и снова прочитал бумажку:
ЕСЛИ СОГЛАСНЫ ВОЗОБНОВИТЬ КОНТРАКТ, ЖАЛОВАНЬЕ УДВОИМ…
Взглянул на голубое небо, испещренное летними облачками, и ощутил силу тяжести своих ста семидесяти пяти фунтов. Но к Земле меня притягивало нечто большее, чем сила тяжести.
Сколько стоят три года жизни человека?
Они назначили цену: пятьдесят тысяч долларов за год. Цена нестерпимого одиночества. Теперь я знал, что нельзя измерять время годами; время измеряется тем, чем оно заполнено. Я провел там не три года; я провел целую жизнь. Они предложили увеличить цену, предложили сто тысяч долларов, но согласиться невозможно. Нельзя дважды израсходовать жизнь, как нельзя дважды издержать доллар.
У меня сто пятьдесят тысяч долларов. Пятьдесят тысяч за каждый бесконечный год. Вряд ли Джин много истратила — у нее есть служба. У меня свой дом и достаточно денег, чтобы десять лет прожить роскошно или двадцать с комфортом.
Джин! Я подумал о ее девичьем лице, золотых локонах, голубых глазах, нежно-округлом теле. Все это я помнил лучше, чем знал самого себя; в моем распоряжении было три года для заучивания. Джин!..
Такси или метро? Я могу позволить себе расточительство. Мне хотелось, чтобы первая возможность истратить деньги доставила мне удовольствие. Я не хотел вспоминать, как опускается 25-центовая монета в турникет. Но метро быстрее. Быстрее к Джин!
Я все еще был далек от жизни на Земле. Вместо бетона только под ногами я был окружен им со всех сторон. Не этого ли мне недоставало! Мне захотелось увидеть растущую траву, поднять ком чистой почвы, медленно разминать его пальцами, и пусть сыплется, чтобы снова смешаться с живыми творениями…
В метро было жарко и грязно. Бумажки, обрывки газет… На стене закоптелые объявления. Самое солидное гласило: «Проезд в метро — один доллар».
Я разглядывал его, хмурясь. Неужели за три года так подскочили цены?
Дорогу преграждал автомат с широкой горизонтальной щелью в турникете. Я сунул в нее деньги, механизм щелкнул, и я прошел.
На платформе я был один. Беспокойно прохаживаясь, я начал изучать рекламные щиты. Подобных им я прежде не видел.
На одном из них — вихрь красок, напоминающий отблески света на загаженной нефтью воде. Я смотрел, не понимая смысла, но где-то на грани осознания это щекотало нервы. А когда я уже отводил взгляд в сторону, реклама почти прояснилась: нечто округлое, туманное, чрезвычайно сексуальное. И слова: «БУДЬ НА ВЫСОТЕ! ПОКУПАЙ, КАК ВСЕ!»
На другой рекламе — беспорядочно разбросанные разноцветные крапинки. Поначалу она показалась мне столь же бессмысленной, как первая. Потом, словно вдруг рассеялся оптический обман, я увидел очертания знакомого предмета. Белый цилиндр, завихренная ниточка уносящегося ввысь дыма. Я чуть ли не ощутил расслабляющий напряжение аромат. Напряжение! Можно научиться какое-то время не замечать его, но в конце концов оно становится невыносимым…
Я бросил курить перед тем, как покинул Землю. Три года у меня не было ни малейшей охоты закурить даже самую дорогую сигарету, а теперь вдруг появилось неодолимое желание затянуться.
Но я твердо знал, чего хочу. Я хотел стакан холодного молока, луковицу, помидор — свежую пищу, не извлеченную из консервной банки или пакета. Я теперь долго не смогу есть ничего консервированного.
Туннель загудел. Гул сменился грохотом. Потом визгом металлических тормозов. Поезд подошел к платформе. Дверцы раздвинулись, но никто не вышел. Я проскользнул в вагон. За мной закрылась дверь, поезд тронулся, начал набирать скорость…
Я стоял и смотрел на пассажиров. В вагоне было человек десять; они сидели, безмолвно уставившись в пространство, словно к чему-то прислушиваясь. И мужчины и женщины в шортах кричащей расцветки, в полоску или же с какими-то закорючками. У женщин короткие бюстгальтеры с дырочкой на середине каждой груди, откуда виднелся выкрашенный сосок.
Мода меняется, подумал я. Но эта уродлива.
ВИНРР-РР! — завыла музыка. Я вздрогнул. Странная штука, с резкими диссонансами, почти без пауз. Я попытался определить, откуда исходят эти звуки, но безрезультатно. Казалось, отовсюду. Никого, кроме меня, они вроде бы не беспокоили. Люди сидели недвижно, слушая…
«ЧА-РУЙ ПЛЕ-НЯЙ! ЧАРЫ-ЧАРЫ ПО-КУ-ПАЙ!» Началась песенка. Она звучала как многоголосый призыв и отчаянно будоражила. «ЧА-РУЙ ПЛЕНЯЙ! ЧАРЫ-ЧАРЫ ПО-КУ-ПАЙ! ПО-КУ-ПАЙ!..»
Опять и опять. Бесконечно.
Поезд замедлил ход. Показались огни, белые изразцовые стены и колонны.
Музыка оборвалась. Двери раздвинулись. Женщины вскочили и выпорхнули из вагона. Вошло несколько других с небольшими свертками в руках. Они сели.
Уродливы, подумал я. Все они. Даже после трех лет воздержания их полуобнаженные тела действовали на меня отталкивающе.
Никто не произнес ни слова. Не шевельнулся. Они только слушали. Это же не люди! Это автоматы, движущиеся с точностью и бездумьем часового механизма.
Двери закрылись. Поезд тронулся.
УАНГ-НГ! СТРНН-Н. Снова включилась музыка, на этот раз с другими диссонансами, в другом ритме.
«МНОГО КУРИШЬ?» исступленно забарабанило. «СДАЛИ НЕРВЫ?» Диссонансы. «НУ и ЧТО? ПОМОГАЕТ БИЛЛОУСТО! ПОКУПАЙ БИЛЛОУСТО! ПОКУПАЙ БЙЛЛОУСТО! У-СПО-КОЙ-СЯ!» Последнее слово прозвучало протяжно и мягко, и с ним вместе замерла музыка. Благословенная тишина.
«Биллоусто? — раздраженно подумал я. — Биллоусто?»
УАНГ-НГ! СТРНН-Н! Я сжался, как если бы меня ударили в живот. Все начиналось сначала. «МНОГО КУРИШЬ?..»
Я опустился на скамью рядом с пожилым мужчиной.
— Это что, всегда так? — спросил я, стараясь перекричать радио. — Неужели ничего нельзя сделать?
Мужчина слушал, только не меня. Я легонько тряхнул его за плечо.
— Что с вами со всеми произошло? Почему вы не жалуетесь? Почему не выключите эту штуку?
Мужчина не смотрел на меня.
«ЧЕГО ЖДЕШЬ?! ПОКУПАЙ ЖЕ!» — приказывала песня.
Поезд замедлил ход, остановился. Тишина! Сидевший рядом мужчина встал, вышел из вагона. Я смотрел ему вслед. Вошли другие, жуя. Один из них сплюнул на пол пурпурную струйку.
«Что с ними? — невесело подумал я. — Наркотики? Гипноз?»
Двери задвинулись. Поезд тронулся. Снова музыка. На этот раз мягкая, почти мелодичная. Пел женский хор. Под конец «УС-ПО-КОЙ-СЯ». Протяжно и томно. «УС-ПО-КОЙ-СЯ…»
Я закрыл уши ладонями. Что, во имя всех святых, вы делаете с этим «успокойся»? Надеваете? Едите? Пьете?..
Протяжная мелодия сменилась стаккато…
На Таймс-сквер я выбежал из метро, как из сумасшедшего дома. К чему я вернулся? Может быть, после трех лет абсолютного покоя, абсолютной тишины я стал излишне чувствительным?
Я подумал, не купить ли что-нибудь ценное для Джин, что-нибудь, что показало бы, как я рад тому, что вернулся. Но звуки и вид улиц вышибли из моей головы эту мысль.
Улицы были разукрашены зеленым и красным, вымпелами, гирляндами, колокольчиками, свечами. Над толпами на тротуарах парила музыка. Полуголые люди со свертками и пакетами двигались, спеша и толкаясь. Их было слишком много.
«ТИХАЯ НОЧЬ!» — ревел громкоговоритель. «УКРАШАЙ СВОИ ЧЕРТОГИ!» — выл другой. «ЗВЕНИТЕ КОЛОКОЛА, ЗВЕНИТЕ КОЛОКОЛА!.. БЕЛОЕ РОЖДЕСТВО… САНТА КЛАУС ИДЕТ…»
Я прижался к стене дома, посмотрел вверх на стоявшее в зените солнце и вытер со лба пот. Наверное, все можно объяснить вполне логично. Может быть, я свихнулся от одиночества, пустоты и невыносимой тоски? Не бред ли это моего больного рассудка? А может, все-таки не я, а мир свихнулся?..
Впереди меня на тротуаре стоял мужчина, одетый в громоздкий красный балахон, отороченный белым мехом. На голове у него был длинный красный с белым колпак. Белоснежная борода до половины закрывала грудь. Рядом с ним раскачивался на треножнике железный котелок. Сверху висела табличка «БЛАГОСЛОВЕН ТОТ, КТО ДАЕТ».
Человек размахивал большим колокольчиком. Чудовищный звон перекрывал звуки рождественских гимнов, доносившихся из дверей универмага. «ДАЙ-ДАЙ-ДАЙ-ДАЙ…» — кричал мужчина. Прохожие бросали в железный котелок мелочь.
Я тоже почувствовал необъяснимое желание вытряхнуть в котелок деньги из своего кармана. Но удержался, шагнул к мужчине и хлопнул его по плечу. Он перестал размахивать колокольчиком и обернулся.
— Какое сегодня число? — пробормотал я.
— Пятое июля, парень. — Человек в красном с белым посмотрел на меня с любопытством.
— Вчера было четвертое июля, День независимости? — спросил я.
— Ага, а завтра будет шестое июля.
Я уставился на него.
— А вы кто такой, черт побери?
Он весело засмеялся.
— Санта Клаус, парень. Сам-то ты откуда взялся?
— Издалека, — прошептал я. — Но… погодите, ведь до рождества больше пяти месяцев. Не торопитесь ли вы немного?
— Нет, парень, не откладывать же до последней минуты! До рождества осталось всего только сто сорок пять покупательских дней. Где твой рождественский дух?
— Вроде бы не ко времени, — сказал я, посмотрев на солнце. — А вы не расплавитесь в этом снаряжении?
Он покачал своей белоснежной головой.
— Нет, у меня индихолод. Работает на батарейке. — Он стукнул себя по животу.
— Что?
— Индихолод. Личный морозильник. Откуда ты свалился, парень? Несколько дней назад получили патент, институт, понятно. И продали акций на пятьдесят процентов больше. Вот это успех!
— Институт? — ошеломленно спросил я.
Санта Клаус посмотрел на меня подозрительно.
— Институт рекламы, понятно. Всякий, кто хочет продавать, проходит курс обучения. Я заплатил за это кучу денег. Зато зарабатываю на двести процентов больше. А теперь иди. Некогда мне с тобой болтать.
Я попятился. Колокольчик вызванивал свой будоражащий призыв: «ДАЙ-ДАЙ-ДАЙ-ДАЙ…» Монетки сыпались в котелок. В голове у меня вертелась дурацкая песенка: «Опоздал чуть-чуть к четвертому июля, зато поспел к рождеству…»
«ТИХАЯ НОЧЬ», — вещал громкоговоритель. «СНЕГ ИСКРИТСЯ НА ДОРОГЕ… СПИСОК ПОДАРКОВ ПРОВЕРЬ ДВАЖДЫ…» Тра-ля-ля-ля-ля…
Июльское солнце жгло нестерпимо. В воздухе стоял зной. Кто-то отпихнул меня, волоча большую кустистую елку…
— Такси! — закричали. — Такси!
Они проносились мимо с пассажирами, свертками, картонками. Я метался взад и вперед по тротуару, потонув в море голых рук и ног.
— Такси! — кричал я в отчаянии.
Наконец, одно затормозило у обочины. Я пробился к дверце, открыл ее и плюхнулся на заднее сиденье. Мир сошел с ума, но меня ждет Джин и сто пятьдесят тысяч долларов.
Я наклонился и сказал шоферу адрес. Потом в полном изнеможении и растерянности откинулся на сиденье. Такси отъехало от обочины.
СССЗЗЗ-3-3! «ПО-КУ-ПАЙ! КУПИ!»
Я открыл глаза. За спиной водителя осветился большой экран. Пляшущие разноцветные крапинки напоминали капли воды на горячей масляной сковороде. Музыка фыркала и шипела.
«ЗАЧЕМ ЖАРИТЬ, ПАРЕНЬ?» Началась песня. Я вздрогнул. «К ЧЕРТУ ГАЗ! ПОЛЕЗЕН ХОЛОД! ИНДИХОЛОД! ПУШИСТ, КАК СНЕГ!» Пляшущие крапинки превратились в медленно падающие снежинки. СЗЗЗЗЗ-3 ПППП «ПОКУПАЙ! КУ-ПИ! ЗАЧЕМ ЖАРИТЬ?..»
Я принялся дубасить в стеклянную перегородку. Шофер одной рукой наполовину ее раздвинул.
— В чем дело?
— Выключите! — крикнул я, задыхаясь. — Выключите!
— Что, спятил?
— Не знаю, — простонал я. — Выключите!
— Не могу. Автоматическая. У конторы договор. Никто не жаловался. А что, барахлит?
Я задвинул стекло перед самым его носом и забился в угол, закрыл глаза и стиснул руками уши…
Такси затормозило. Я открыл глаза и посмотрел в окно на идущую по улице женщину. У нее были стройные, длинные ноги, красивая, почти голая спина.
— Джин! — Я забарабанил по стеклу. — Выпустите меня!
Такси остановилось. Шофер повернулся ко мне, резко выключив счетчик.
— Тринадцать сорок восемь, — прорычал он. Я бросил ему десятку и пятерку.
— Сдачи не надо. — И выскочил из такси. — Джин!
Женщина не обернулась. Ее ноги под шортами цвета шартрез с алыми полосами отсвечивали белым. Они шагали по тротуару быстро, твердо.
Я поспешил за ней, прикидывая, не ошибся ли. Ведь Джин должна теперь быть на службе. Нет. Я не мог ошибиться!
— Джин!
Я побежал. Она не сбавила шага. Я догнал ее и увидел, что волосы у нее пламенно-красные, короткие, туго завитые. И снова во мне зародилось сомнение. Я поравнялся с нею. Да, это Джин, но что с ней произошло? Лицо у нее было застывшее, невыразительное, как те, что я видел в метро. Глаза не смотрели на меня. Сквозь отверстия в бюстгальтере, словно вторая пара глаз, глядели прямо вперед выкрашенные ярко-оранжевые соски.
— Почему ты меня не встретила? Ты получила мою космограмму? — Я шел с нею рядом, обескураженный, обеспокоенный. — Джин!
Она не отозвалась. Не оглохла ли она?! Я схватил ее за голое плечо.
— Джин!
Она даже не повернула головы. Мы подошли к угловой аптеке. Джин открыла дверь, вошла. Озадаченный, я последовал за ней. Джин остановилась в конце длинной очереди женщин. Она терпеливо ждала, двигаясь вместе с очередью.
Женщина впереди положила на прилавок деньги. Продавец протянул ей какой-то пакетик. Наконец, подошла к прилавку Джин. Она взяла такой же пакетик и обернулась.
— Фрэнк! Как ты сюда попал?!
Глаза ее были широко раскрыты. Мягкие оранжевые губы улыбались. Она не походила на образ, который я хранил в памяти. Но это была Джин, и она радовалась мне!
— Джин! — я смеялся от счастья. — Мне показалось, что с тобой стряслось что-то. Ты так странно себя вела.
Джин тоже засмеялась. Своим прежним смехом, открытым, звонким. А может, она не изменилась, подумал я. Может, сам я изменился?
— Глупости, — сказала Джин. — Что могло стрястись со мною? Ой, Фрэнк, ты вернулся!
Не обращая внимания на толпу в лавке, она обняла меня за шею и поцеловала в губы. Я смутился.
— Не здесь, Джин.
— Ты никогда больше не уедешь, — сказала Джин.
— Никогда, — повторил я. Я взглянул на пакетик в ее руке. — Что это? Что ты купила?
Джин пожала плечами.
— Сама не знаю. Это рекламировали. — Она разорвала обертку. — Зубная паста. — Казалось, она была разочарована.
— И ты не знала? — сказал я. — Не знала, что покупаешь?
Джин взяла меня за руку и потащила из лавки.
— Ой, не будем говорить о таких вещах. Тебя ведь долго не было. Все так изменилось. Расскажи лучше, как тебе жилось в этом твоем навигационном маяке?
Она вела меня к нашему дому.
— Я мог бы ответить одним словом. Тоска. Каждые двадцать четыре часа я…
— Погоди, Фрэнк, — перебила Джин. — После расскажешь. Я хочу домой.
— Три года в разлуке за целую жизнь вместе! — сказал я. — Не такая уж плохая сделка. Но почему ты не на службе?
— Ой, я бросила, — сказала Джин. — Зачем служить, когда у нас так много денег.
Я почему-то встревожился.
— А сколько у нас денег?
— Не знаю… — Она пожала плечами. — Ведь я никогда не была сильна в арифметике. И многое в жизни ценнее денег. Ты, например.
Сердце мое заколотилось. Мы разлучились с нею, когда были еще молодоженами, безумно любя друг друга. На три года я продал свою жизнь только потому, что хотел купить ей все самое лучшее в мире. И теперь она была мне еще нужнее.
— Тебе так не терпится привести меня домой? — улыбаясь, спросил я и обнял ее.
— Не надо, Фрэнк, — сказала Джин и чуть отодвинулась. Моя рука опустилась. — Я прозеваю программу.
— Программу?! — воскликнул я. — Ведь я только что вернулся!
— Конечно, — сказала Джин. — Но ведь ты же никуда не уезжаешь.
Мы подошли к парадному. Я схватил Джин за плечи.
— Джин! — сказал я. — Что с тобой? Я дома. После трех лет мучительного одиночества. Разве ты?..
— Не надо, Фрэнк, — сказала она. — Не будь животным.
Я попытался обнять ее, но она вывернулась.
Джин открыла дверь, ринулась мимо меня в столовую и тут же уселась перед телевизором. По экрану сновали все цвета радуги.
«ТРЕТ-СТИРАЕТ ТРЕТ-СТИРАЕТ СТИРОСАМ-СТИРОСАМ, — выла песня. — НЕ МОЙ НЕ ТРИ НЕ СТИРАЙ САМ ПЯТНА СТИРАЕТ СТИРОСАМ-СТИРОСАМ-СТИРОСАМ ПРИМЕНЯЙ СТИРОСАМ-СТИРОСАМ…»
— О, нет, — простонал я.
Пение длилось целую вечность. Наконец заглохло, и исчез водоворот красок. На экране мужчина с черными лоснящимися волосами страстно целовал блондинку. Оба они были убого одеты, но я так и не понял, почему. Они медленно, с трудом отрывались друг от друга.
— Джин, — сказал я, — выключи.
— Ты не понимаешь, — сказала Джин, не отводя глаз от экрана. — Я должна узнать, как поступит Сандра. Родни Джон искушает ее изменить мужу. Сандра терзается между романтикой и долгом.
«Так вот Сандра, чей муж мой лучший друг, — сказал мужчина. — Теперь, когда ты изведала всю силу и глубину моей любви, узы дружбы, честь, пристойность, богатство не имеют значения. Пойдешь ли ты со мной, Сандра, в мою хижину в горах?»