— Да это тетя Маша!
— Какая тетя Маша?
— Папа говорит, что она из «старой гвардии», и все смеются над нею!
— Не знаю. У нас ее называют пиковою дамой, и она ужасно надоела трефовому королю, все за ним бегает, все у его дворца с вечера до утра топчется!
— А днем?
— Днем не знаю… днем мы спим!
— А я знаю, — обрадовался Петя. — Днем она все на трефового короля гадает.
Король оказался очень приветлив. На нем была синяя шуба, отделанная белым мехом. Под синей шубой Петя видел красный кафтан… Он сейчас же узнал его — совсем такой же, как в колоде у тети Маши. Трефовый король видел, как тетя Маша — пиковая дама, тоже все шляется внизу, выжидая его, и подмигивал своим валетам. Валеты смеялись совершенно так же, как смеялся Семен, и один из них даже произнес знакомое Пете: «На дешевку бы этот лежалый брак, на дешевку».
— Она с тридцати лет за мною ходит — а до тридцати никакого внимания не обращала, разборчивою невестою была! — объяснил король… Но Петю теперь интересовало совсем другое. Он тщетно доискивался, чем этот трефовый король настоящий непохож на трефового короля тетиной колоды. И тот, и не тот — в то же время. Наконец, точно что-то озарило его.
— А где, дядя, твоя золотая шапка?..
Трефовый король сконфузился. Валеты зашептались. Пришедший с ним дернул его за рубашку и шепнул: «Молчи. Шапка давно в кладовой у бубнового туза лежит!»… Но заставить Петю замолчать было нелегко… Он увидел, что руки короля пусты.
— А золотая палочка, которую ты держишь обыкновенно в левой руке, и блюдо такое, что в правой, — где?
Трефовый старик сконфузился еще пуще. Валеты пришли в окончательное смятение. «Там же, там же, у бубнового туза», — лепетал ему на ухо путеводитель.
— А цепочка золотая с такою штучкою, на которой еще черный крестик вырезан…
Но тут уже случилось нечто совсем неожиданное. Старый король заплакал, и, точно по сигналу, зарыдали в унисон толпившиеся у стен валеты…
— Все у бубнового туза… Все у бубнового туза… — Объяснил Пете уже сам король. — Все у него…
— Бубновый туз — самый старший туз… Самый старший туз. У вас, у людей, червонный туз в чести, а у нас ему почету мало… У нас бубновый — все. Прежде козыри были — он и козырей отменил, только себя козырным тузом почитает. Это он и намутил все в нашей колоде… Все у него, все. Он у нашего старичка даже и трефовую даму отнял. Известное дело, даме-то сладок лакомый кусок, ну, а у нас кусков этих не стало, давно, с тех пор, как тузы начали королей покрывать. Все вверх дном и перевернулось. Поголодала-поголодала трефовая дама — известно, она не то, что мы, к нужде не привыкла. Снесла к бубновому тузу сначала свою герцогскую корону, потом ожерелье, медальоны, наплечники… А потом видит, что чем дальше, тем все хуже дела идут — взяла да и ушла сама…
— Куда?
— Все к тому же бубновому тузу. Да и не она одна — все дамы ушли, кроме пиковой, которой тузу, по ее старости, совсем не надо, она всю жизнь вот и гадает на трефового короля и ходит-бродит вокруг… А червонная и бубновая давно там…
V
И действительно, в эту самую минуту на улице у дворца послышался звон маленьких колокольчиков, посвистывание каких-то крошечных флейт, трескотня барабанов меньше наперстка и восторженные крики двоек и троек: «Ай да пузырь, ай да пузырь! Эко нашего пузыря разнесло-то… Гой ты еси, батюшка-пузырь, дай тебе Бог, пузырю, долгие веки еще красоватися, да на себя, пузыря, любоватися».
Петя видел, что и трефовый король сорвался с места, бросился к окну и тоже стал низко кланяться, а валеты отмахивали поклоны еще ниже, приговаривая про себя: «Ишь расперло-то купецкое брюхо», но только так, чтобы на улице этого слышно не было… Подошел Петя и изумился. По синему крапу двигалась целая процессия. Крошечные флейтщики и колокольчики впереди. Целый отряд шестерок и семерок за ними, а за отрядом на роскошной круглой колеснице с изображением и с надписью вокруг «в пользу воспитательного дома» — ехал сам бубновый туз. Эдакого вздутого пузыря еще и не видывал мальчик… С головы его болтались во все стороны дубовые и лавровые ветви, а на лбу красовались слова «1-й сорт»… За бубновым тузом шли остальные три туза, но более скромные, хотя каждый из них, бахвалясь, кричал: «Мы покрываем всю масть, мы покрываем всю масть»… За ними, улыбаясь, жеманясь и кокетничая, подпрыгивали три дамы с цветочками в руках и длинными флеровыми покрывалами за спиною.
— Почему же бубновому тузу честь такая? — спрашивал Петя.
— А он козырной туз! — тихо отвечал ему валет, все ниже и ниже отвешивая поклоны.
Туз в это время поровнялся с окнами трефового палаццо и увидел в них умильно кланявшегося во главе его валетов короля.
— Жив еще старичок? — крикнул он ему, смеясь во все свое тузовое брюхо.
— Живу, живу твоими милостями…
— Как вы думаете, господа тузы? — обернулся Бубновый к своим спутникам. — Пущай еще живет? А?
— Что ж, пущай! Старик он смирный. Старые глупости-то свои оставил. Тише воды, ниже травы теперь. Пущай живет пока… — согласились те.
А трефовый старик все ниже кланялся и не заметил, бедный, как бубновый туз мимоходом снял с него голубую шубу, отороченную белым горностаевым мехом, и унес с собою. Так и остался карточный король в одном красном полукафтанье… Трефовая дама, проходя мимо него, потупилась и зашептала что-то бубновой… Валеты и те даже не выдержали.
— Ишь, паскуды! — заговорили они про себя, — обрадовались, изменщицы, даровым кормам да сладкому житью, оставили старичков. Одним словом — бабы! Ну, да погодите мы-ста… — грозили они, продолжая в то же время кланяться тузовым спинам.
А что «мы-ста», так и осталось неизвестным…
Петя смотрел во все глаза на эту сцену, но ничего в ней понять не мог; только когда он обернулся — король, пригорюнившись, уже сидел на своем месте.
— Что это, старичок, значит? — обратился к нему мальчик… Ты бы, дядя, рассказал мне. Я сказки вот как люблю… Отчего эти тузы так тебя обижают…
Король справился с своим горем, велел мальчику сесть рядом и начал свой рассказ.
VI
«Видишь ли, друг мой, было такое время, когда короли все карты покрывали и били, а последними из этих карт оказывались тузы, потому что, сам ты знаешь, ничего в них нет особенного. Только что вот значок посредине и кругом белое поле; никаких на них узоров не нарисовано, и ничем таким, кроме проходимства и юркости, они никогда не отличались. Правду говоря, у нас все не по-настоящему, здесь и мы сами не настоящие, а карточные. И короли мы не настоящие; коли бы настоящими были, сила бы у нас оказывалась. Собственно, мы не короли, потому что где же это водится, чтобы в одной колоде четверо королей значилось? Изойди весь белый свет, и нигде ты такого безобразия не найдешь. Мы, говоря по совести, были скорее рыцарями и, поделив колоду, жили друг с другом, как собаки, грызлись, подстерегали несчастных двоек и троек и задавали им знатного трезвона, ходили они при нас посмирнее барашков, и не ходили, а ползали, как чернеди и подобает; а мы воевали масть против масти, но все же считали себя взаимно равными до тех пор, пока вследствие разных случайностей одна масть не стала пересиливать другую. Явились козыри — и все пошло прахом. Козыри были кичливы, хвастливы. Они не находили нужным работать, тратили много, короче — козырялись. Для того, чтобы жить, как им следовало, по-козырному, понадобились большие деньги. Одним грабежом да взаимной потасовкой много не добудешь. С двоек-то, да с троек все мы сняли — больше, окромя собственной шкуры, ничего не оставалось. Теперь-то они разговаривают, а тогда только глазами хлопали да в землю кланялись. Тут-то и вынырнули тузы. До тех пор они были самыми распоследними из последних. Вместо того чтобы работать, они только шлялись да поворовывали исподтишка, что плохо лежало. А потом, как козыри перепутали все наши отношения, тузы и поняли, что настает их время, что кругом все больше и больше мутной воды, и начали они, друг ты мой, в этой воде рыбку ловить. И как ловили-то! Четверки и пятерки работают, а тузы продают. Схватят товар, бегут к покупателю, а то за шиворот покупателя — и к товару. И за все про все свой процент берут, и с товара, и с покупателей. Плутовали они, плутовали явно, да что с ними сделаешь? Во-первых, у них на побегушках двойки да тройки. Бывало, только сцапаешь туза — ан он оказывается ни при чем, двойка виновата, двойку и рвут. Двойка-то ведь глупа, оправдаться ей где! Только, дура, глазами хлопает, плачет да в ноги кланяется. Не всегда, впрочем, и сначала-то туза сцапать можно было. Козырной масти деньги требуются, козырная масть сила, а туз, тут как тут, мешочком позвякивает, на роже-то у него «с моим удовольствием» написано «пожалуйте получить»… ну, и стали козыри запускать к ним в кошели лапу. Чем больше запускают козыри лапу в тузовые кошели, тем всей колоде хуже… А тут и короли тоже обмякли. Стало при новых порядках трудно справляться, дел мы не знали, как они шли по-новому, а по-старому-то нам, рыцарям, невозможно, только глаза на нас публика таращить — ну, тузы, сейчас как лист перед травой. «О чем, — говорят, — вашим благородиям заботиться? Сидите в своих замках да пируйте, а мы все управим. И с чернеди соберем, к вам принесем, и шестеркам да семеркам жалованье отдадим, и валетов разбойных накормим, и всеми вашими имениями так распорядимся, как вам и во снах не снилось». Ну, известно, мы, рыцари, только драться умели. Лбы-то у нас от шишаков, сам, поди, слышал, железными поделались. Обрадовались мы тузовой охотке и сдали им с рук на руки все, и действительно, нужно чести приписать, на первых порах-то, брат Петя, отдохнули мы. Все у нас пошло как по маслу. Никакой у нас заботы — одни радости да partie de plaisir'ы [1]… Дамы наши защеголяли, мы сами свет увидели. И воевать даже бросили — все «зрелищами да увеселениями» развлекались… Чудесно было… А туз-то все знай бегает, и жалованье платит, и валетов кормит, и войско содержит; к нам только впопыхах забежит с бумагой какой-то. «Подпишите-де, ваше благородие». Мы писать не умели. «Приложите пятерню». Ну, приложим… И все мы это прикладывали да прикладывали пятерни — и казалось, всю жизнь так будет: с одной стороны «пятерни», с другой — «зрелища и увеселения» — ан вышло совсем неожиданное. Слышим мы в народе ропот какой-то. Двойки с голоду дохнут; шестерки и семерки по нескольку лет, как у турецкого султана, без штанов сидят… Мы тузов на цугундер — а те нам наши же пятерни показывают… Нако-де — выкуси. Сначала вы по этим-то пятерням заплатите. Как платить? До тех пор мы и слова такого не слышали!.. Откуда, спрашиваем, такие глаголы в нашей грамматике появились? В академию наук! Академия справилась: действительно, говорит, глагол такой есть, но к вашим благородиям применить его нельзя. Сейчас мы шестерок и семерок — «воюйте», говорим. С кем это? С тузами — а тузы, не будь дураки, сейчас их новыми штанами поманули. Те к ним… Мы девяток и десяток — ан и те, кто чиновник — только тузом и держится, даже купец по шею у туза в долгу сидит… О двойках толковать не было возможности. Их разоряли-то ведь от нашего имени — они за тузов горой… И пошла тут, брат Петя, такая усобица — упаси Господи. Никак нам с тузами столковаться нельзя было. Мы и языка их не понимали. Завели они какие-то слова: «плата, экономия, конкурс, тузовое управление, тузовая администрация»… Пошли это «судебные пристава». Смерть наша приходит, а взяться нам не с чего — силы той нет… Ну, тут и ограничили нас тузы… Помиловали они нас, правда: живите, говорят, старики, в своих замках, пока Бог грехам терпит, а только угощения вам больше никогда не будет! Живите, говорят, и когда нам понадобится, действуйте! Потому мы все-таки к вам с полным уважением; сказано ведь: «Несть власти, аще не от Бога!..»
Тут трефовый король заплакал — и зарыдали все валеты по углам…
«Вот только их тузы нам и оставили, потому, видишь ли, — шепотом заговорил король, наклоняясь к Пете, — валетов-то содержать тузам накладно, на одни ливреи им сколько денег понадобится — сочти!.. Потом же по их лакейскому званию и аппетиты у них — семь толстых коров фараоновых им на один обед только и хватит, они их и не тронули… валетов-то… «Живите по-прежнему, и пущай вам валеты повинуются, но ежели что — смотрите!..» Дамы при нас были недолго… Известная вещь, даму холить надо. Она спокою требует. Ей и турнюрчик, и эгретку там всякую, и сережки предоставь — и кушанья она грубого есть не может, сластены тоже! Ну, вот, глядь-поглядь, дамы-то наши одна за одною все к тузам сбежали… И пошло с тех пор, брат Петя, у нас безобразие неописанное. Спервоначалу тузы-то всех слопали, а потом один — пройда естественная, бубновый-от туз, то есть такая шельма распроединственная, что ни в сказках сказать, ни пером описать, — давай, — говорит другим тузам, — заведем и у нас по козырному… И стал он один козырем и козырным тузом, и увидишь, что невдолге он всех остальных тузов проглотит и не подавится.
— Что же, двойкам-то лучше стало? — спросил Петя.
— Бог их знает! Пропились двойки совсем. При нас-то им не на что пить было! А теперь — вот они как у него, у бубнового-то пузыря, в кулак зажаты. Мы их, правда, вразнос разносили, но куда. До душ-то ихних мы докопаться не могли и не хотели, потому души-то в двойке, думали, нет, ну, а чего нет, за то не ухватишься. Ан теперь-то душа у двойки нашлась. Бубновый туз-то отыскал ее пропащую душу. Теперь у него и на душу своя цена положена. А раз цена есть — сейчас душа в продажу идет… Опять же и расхлесталась двойка-то! Было время — смирная овца оказывалась, только что хвостом трясла. А теперь нет. Галдеть выучилась. Праву какую-то требует. Ты, говорит, нам нашу полную праву подай… А при нас правом ей, двойке, только и было, что «дрожмя дрожит, да ежечасно к праведной кончине готовится!»
Вдруг вдали послышался шум.
Валеты бросились к окнам дворца, один, стоявший на башне, зазвонил тревогу… Кто-то орал на улице.
— Что там? — обеспокоился трефовый старичок.
— Пьяные двойки… Провожают к нам кого-то… Не видать еще…
— Посмотрите-ко хорошенько!.. Да велите на всякий случай двери запирать…
Сверху, с башни, послышался звон еще более тревожный…
— Батюшки, ваше благородие! — заорали валеты, кидаясь как угорелые по сторонам.
— Чего еще?.. — и трефовый король привстал с места.
— С двойками-то кто?.. Судебный пристав с ними!.. Король дрожмя задрожал, точно его один папин знакомый взял в руки, которые у него тряслись всегда.
— Какой масти судебный-то пристав?
— Бубновой…
И случилось тут чудо великое… Был трефовый король, и не стало его… Посмотрел Петя, и вдруг сначала слинял трефовый король, а потом точно его и не существовало…
Петя стал было искать трефового короля — и не нашел, а не найдя, с испугу заплакал, но тут на него набросились валеты. И чем больше он плакал, тем они сильнее трясли его… «Ну, чего, чего ты», — кричали они ему. «Встань, лентяй, подымись… Стыдно, ты ведь уже не маленький».
И Петя действительно встал и глаза протер.
— Что же это со мною… где же… валеты-то… Карточное царство где?
— Какое карточное царство, — крестила его няня… — Ишь, заспался-то. Едва встрясла-то. Карточного царства захотел!
И действительно, где оно? Солнце ярко светит в окно. В зале за столом пьют чай. Слышен папин голос и недовольное брюзжание тети Маши… Точно что-то вспомнил сейчас Петя и обрадовался.
— Тетя Маша, тетя Маша! — крикнул он ей туда.
— Что тебе?
— А я теперь знаю, кто ты, знаю, знаю… Ты пиковая дама, ты все за трефовым королем бегаешь. У-у, пиковая дама, и все валеты над тобою смеются!
Тетя Маша взвизгнула и бросилась к отцу. Отец Пети накануне проигрался, спал скверно, потому был сердит. Петю высекли.
1880-е гг.
[2]
Примечания
1
увеселительные прогулки (фр.).
2
Печатается по изд.: Немирович-Данченко Вас. И. Святочные рассказы.- 4-е изд. — Спб., 1904. — С. 164–184. Василий Иванович Немирович-Данченко (1844–1936), брат знаменитого режиссера, был в свое время не менее знаменитым военным репортером. Автор многочисленных романов, рассказов, очерков. Пробовал свои силы как поэт. Выпустил более 250 книг.