Затем она спросила Родерика, не хочет ли он выпить рюмку шерри. Он отказался, сказав, что ему пора уходить и что он рад был познакомиться с нами обеими.
— Это очень смешно, — сказала мама, — я послала записку вашему отцу, а он в это время как раз направлялся сюда.
Сразу после этого Чарли ушел вместе с сыном.
Когда за ними закрылась дверь, мама прилегла на софу и устало произнесла:
— О, дорогая, — сказала она, — что мы наделали!..
— А что случилось? — спросила я.
— Молю Бога, чтобы это никогда не достигло ушей этой ужасной леди Констанс.
— Я только утром узнала, что у Чарли есть жена и сын.
— Жены есть у большинства мужчин… Только обычно их прячут где-нибудь.
— И леди Констанс спрятана в чудесном старом особняке с римскими древностями?
— Думаю, она похожа на старую римскую матрону. Я знала, что где-то существует леди Констанс, и только. А мальчик приятный. Он пошел в отца, я полагаю.
— Чарли один из твоих лучших друзей и никогда не рассказывал о своей жене?
Она взглянула на меня и рассмеялась.
— Да, конечно, получилось неловко. Леди Констанс не позволила бы своему мужу вести дружбу с ветреной актрисой. Вот почему она никогда не слышала обо мне, а мы никогда не говорили о ней.
— Но ведь Чарли так часто наезжает в Лондон…
— Бизнес, моя дорогая. Многие мужчины занимаются бизнесом, который отрывает их от дома. Ну вот, а я частичка бизнеса Чарли.
— Ты полагаешь, что она бы возражала против его визитов к нам?
— Держу пари, что это так.
— А теперь его сын все знает.
— Я не должна была давать тебе это письмо. Как только ты ушла, я подумала, что тебе нужно было просто оставить его.
— Я так и хотела сделать, но горничная провела меня в гостиную. Я думала, что там Чарли, а пришел Родерик. Боюсь, что это моя ошибка.
— Нет, конечно. Это моя ошибка, что я послала тебя. Ладно, не будем больше печалиться об этом. Чарли не ребенок. Родерик тоже. Он поймет.
— Поймет что?
— О… он, кажется, не из болтливых, этот молодой человек. Он оценит ситуацию правильно. Мне он понравился.
— Мне тоже, — призналась я.
— Полагаю, у Чарли хороший сын. Чарли милый человек. Жаль, что он женат на такой знатной и могущественной женщине, как леди Констанс. Видимо, поэтому он и ходит сюда. Ладно, все это буря в стакане воды. Не волнуйся. Родерик будет держать рот на замке, а Чарли преодолеет шок, и через минуту или две обе его жизни по-прежнему будут мирно сосуществовать. И все останется, как прежде.
Я начала кое-что понимать, но усомнилась в том, что все останется как было…
Визит Родерика Клэверхема и действие, которое он оказал на Чарли, скоро забылись, поскольку премьера «Графини Мауд» была уже на носу. В доме стоял хаос. Царила лихорадка дурных предчувствий, в последнюю минуту принимались решения что-то изменить, яростные отказы Дезире, пылкие призывы Долли и шумные выговоры Марты. Словом, все как обычно.
Наконец подошел вечер премьеры. Накануне был день наивысшего напряжения, когда мама сначала потребовала, чтобы ее оставили одну, а затем неожиданно позвала всех. Она была обеспокоена. Не следует ли изменить кое-что в конце первого акта? Какая же она дурочка, что не подумала об этом раньше. И платье, которое на ней в первом акте, слишком тесное, нет, слишком болтается, слишком открытое. Кто захочет ее видеть после неминуемого провала? Это нелепая пьеса. Кто-нибудь слышал о графине, которая отмеривает за прилавком полотняные занавески?
— Именно то, что никто такого не слышал, и делает пьесу! — кричала Марта. — Это прекрасная пьеса, и ты сделаешь ее великой — если только перестанешь беситься.
Долли бродил по дому, принимая драматические позы, хватался за голову и молил Бога, чтобы тот впредь избавил его от работы с этой женщиной.
— Боже Всемогущий, — взывал он, — почему Ты не позволил мне пригласить Лотти Лэнгтон?
— Да-да, Господи, почему? — присоединилась Дезире. — Эта дурацкая графиня Мауд как раз по ней!
Затем Долли принял одну из поз Гаррика[5] и, словно в роли Понтия Пилата, вскричал:
— Я умываю руки!
И с соответствующим жестом направился к двери.
Конечно, он не собирался так поступать, но просто подыгрывал маме. И та сникла.
— Не уходи… Я все сделаю… Все, что ты хочешь… Даже «Мауд».
Наконец, я уже в театре, рядом с Чарли и Робером Буше в ложе напротив сцены. Занавес поднялся, и появилась Дезире. Она выглядела восхитительно в платье, которое не было ни слишком тесным, ни болтающимся, ни слишком открытым, ни неряшливым.
Зал взорвался громкими аплодисментами, так всегда встречали появление мамы, и вот уже она поет «Чем могу быть вам полезна, мадам?», прежде чем закружиться по сцене в своем неподражаемом танце.
В антракте в ложу поднялся Долли. Он сказал, что спектакль публике нравится, и с Дезире провала быть не может. Она имеет публику, которая с нетерпением ждет ее появления.
— Значит, вы не жалеете, что не пригласили Лотту Лэнгтон? — не удержалась я от вопроса.
Он выразительно посмотрел на меня, словно хотел сказать: «Ну, ты-то ведь все понимаешь».
Он исчез, и мы расселись, чтобы насладиться последним актом.
Прежде чем погасли огни, я заметила, что кто-то внизу, в партере, пытается привлечь мое внимание. Я вдруг ощутила, как внутри меня поднимается волна радости. Это был Родерик Клэверхем. Я подняла руку и, дав понять, что узнала, улыбнулась ему. Он ответил улыбкой. Я взглянула на Чарли. Он обсуждал шоу с Робером Буше и явно не видел своего сына. Я не стала говорить ему, что Родерик в театре. Я уже усвоила урок и размышляла над тем, все ли понял Родерик.
Спектакль закончился сумасшедшей овацией. На сцену посыпались цветы, и Дезире произнесла коротенькую речь. Прижав к груди руки в деланном смущении, она сказала, что самая большая радость для нее это играть для них.
— Я знала, что вы полюбите «Мауд». Я полюбила ее с самого начала.
Публика направилась к выходам. Я поймала в толпе еще один взгляд Родерика. Он повернулся ко мне и улыбнулся. Я взглянула на Чарли, он по-прежнему не видел своего сына.
Я пошла в гримерную Дезире вместе с Чарли и Робером. Марта проворно помогала ей переодеваться. Все выпили шампанского.
Дезире поцеловала Долли и сказала:
— Видишь, я справилась!
— Ты была великолепна, дорогая, — заметил Долли, разве я не говорил, что так и произойдет?
Робер произнес со своим забавным французским акцентом:
— А что, Ноэль уже достаточно взрослая, чтобы выпить шампанского?
— Сегодня — да, — сказала мама. — Подойди, дорогая. Давай выпьем за хорошее…
Мы выпили за «Мауд». Примерно через полчаса мы собрались домой. Томас поджидал нас в экипаже.
Прежде чем распрощаться, было множество поцелуев и поздравлений, потом мы сели в экипаж — мама, Марта и я. На улицах было не очень людно, публика уже разошлась.
— Ты, должно быть, очень устала, — сказала я маме.
— О, дорогая, так и есть. Я намереваюсь спать завтра до полудня.
Недалеко от дома я заметила девушку. Она стояла неподалеку от фонаря, свет падал на ее лицо. Она выглядела удрученной, и я задумалась, что она делает здесь в такой поздний час. Томас спрыгнул с козел и открыл дверцу экипажа. Мама вышла, и я заметила, что девушка сделала шаг в ее сторону. Лицо ее по-прежнему сохраняло напряженное выражение. Раньше чем я вышла из экипажа, она быстро повернулась и пошла прочь.
— Ты видела эту девушку? — спросила я.
— Какую девушку?
— Ту, что стояла здесь. Похоже, она поджидала тебя.
— Должно быть, хотела взглянуть на графиню Мауд, — заметила Марта.
— Да, но что-то в ней было необычное.
— Еще одна из помешанных любительниц театра, — сказала Марта, — думает, что она может стать второй Дезире. Не сомневаюсь в этом. Почти все они такие.
— Ну, идем, — сказала мама, — не знаю, как ты, но я уже наполовину сплю.
Несчастный случай
Постановка «Графини Мауд» стала очередным успехом Дезире. Это произошло через три недели после премьеры, в четверг, когда должен был состояться дневной спектакль. Мама уехала в театр, я собиралась сделать кое-какие покупки, потом зайти в театр после спектакля и вернуться вместе с мамой домой. Так бывало часто. Это давало возможность немного побыть вдвоем.
Только я вышла из дому, как увидела Родерика Клэверхема.
— Привет! — сказал он, и несколько секунд мы стояли, улыбаясь друг другу.
— Вы все еще в Лондоне? — спросила я.
— Я уже побывал дома и вернулся.
— Как там древности?
— Пока никаких новых открытий. Я надеялся вас увидеть. И уже был здесь раз или два с той же целью. Сегодня повезло.
Мне польстило признание, что он искал встречи со мной.
Мне польстило признание, что он искал встречи со мной.
— Вы собирались зайти к нам?
— Я подумал, что при сложившихся обстоятельствах это не очень удобно. Не так ли?
— Возможно…
— В то время как случайная встреча…
— Это, конечно, совсем другое дело.
— Куда вы собрались?
— Всего лишь сделать кое-какие покупки.
— Могу я присоединиться к вам?
— Вам будет неинтересно.
— Ну почему же?
— Я не собираюсь покупать что-то определенное, просто хотела убить время, чтобы подойти к театру к концу спектакля и вернуться домой вместе с мамой.
— Тогда я провожу вас до самого театра.
— До окончания спектакля еще два часа.
— Значит, мы можем хорошо погулять. Вы покажете мне эту часть Лондона. Может быть, мы сможем выпить где-нибудь по чашке чая? Или вам это кажется скучным?
— Совсем наоборот.
— Тогда пошли?
— Вы, конечно, больше всего интересуетесь прошлым, — сказала я, когда мы начали нашу прогулку, — но, полагаю, здесь нет ничего столь древнего, как ваши римские находки. Мою гувернантку привлекает этот район. Он связан с театральной жизнью, а она очень привязана ко всему этому.
— Возможно, потому, что живет в театральной семье.
— Да, возможно, но, честно говоря, Мэтти[6] пренебрежительно относится к ее достижениям. Когда некоторые люди встречаются с кем-то, кто достиг вершины, они рассматривают этот успех как низшую ступень того, чего они могли бы достичь сами, особенно если они еще не сделали и первого шага к своей цели. Понимаете, Мэтти воображает, что она великая актриса и только впустую тратит время, занимаясь учительством.
— А я думал, что она гордится своей нынешней ученицей.
— Мы, в общем-то, с ней ладим. Думаю, в глубине души она сознает тщетность своих надежд. Но вы, наверное, заметили, что люди получают удовольствие, когда предаются мечтаниям?
— Весьма возможно.
— Это самый легкий путь. Мэтти живет в воображаемом мире, видит себя на сцене в прекрасном спектакле, где играет леди Макбет, принимает аплодисменты, цветы, а на следующее утро читает в газетах о своей гениальности. И при этом она не переживает всю эту нервотрепку, ужасающие сомнения, ночные кошмары перед премьерой, то есть все то, через что в реальной жизни проходит моя мать.
— Мне казалось, что ваша мать была абсолютно уверена в успехе.
— И тем не менее… Она говорит, что если вы не испытываете нервного напряжения, то никогда не сыграете спектакль наилучшим образом. В любом случае, уверяю вас, что быть актрисой, пользующейся успехом, нелегко, и я полагаю, мечты Мэтти гораздо более приятны, чем реальность. Ее влечет к этим местам, она любит театральное окружение и получает истинное удовольствие, прогуливаясь здесь.
— Я тоже.
— Мы посещаем библиотеки и раскапываем интересные факты из театральной жизни. Вы можете представить, насколько это интересно, вы ведь испытали нечто подобное с вашими римскими реликвиями.
— Разумеется, понимаю.
— История, которую я собираюсь рассказать вам, касается одной несправедливо обиженной женщины. Актриса театра, который как раз и находился на Вер-Стрит, она играла Роксану в «Осаде Родоса». Обри де Вер, граф Оксфордский, пришел посмотреть этот спектакль и воспылал к ней страстью. Де Вер не мог жениться на актрисе, а она не соглашалась на связь без свадьбы. Тогда негодяй нарядил своего человека священником, и тот совершил мнимый свадебный обряд. Она обнаружила, что ее обманули, когда уже было поздно.
— Полагаю, она была не единственной, кто пострадал подобным образом.
— Мэтти любит собирать подобные истории. Она может часами рассказывать о высокомерной Колли Циббер и добродетельной Энн Брэйсджирдл.
— Расскажите, пожалуйста, о добродетельной.
— Это актриса, умершая в середине восемнадцатого века, в ту пору, кажется, жили многие интересные люди. Она обладала очень высокими моральными принципами, что было большой редкостью для актрис. Часто ходила по окрестностям и помогала бедным. Она напоминает мне мою мать. Мама тоже получает сотни писем с просьбами. Люди часто поджидают ее возле театра с самыми душераздирающими рассказами.
— У вашей мамы прелестное лицо… В ней есть и мягкость, и нежность. Но она обладает и какой-то внутренней красотой. Я верю, что люди с такими лицами действительно прекрасны.
— Как хорошо вы сказали! Я обязательно передам ей эти слова. Она будет смущена. Она вовсе не считает себя таким уж хорошим человеком. Скорее грешницей. Но вы правы. Она в самом деле хорошая. Я часто думаю, как мне повезло, что я ее дочь.
Он пожал мою руку, и некоторое время мы шли молча. Потом он спросил:
— А что произошло с Роксаной?
— Мы выяснили, что у нее родился мальчик, которого назвали Обри де Вер. От этих историй можно сойти с ума. Часто даже вообразить нельзя, чем они могут завершиться…
— Один вариант можно вообразить. Надеюсь, что Роксана стала великой актрисой, а графа Оксфордского покарала Немезида.
— Мэтти обнаружила, что он славился аморальностью, но был остроумен и пользовался популярностью при дворе. Поэтому я думаю, он не пострадал за свои злодеяния.
— Какой позор! Посмотрите, это чайный магазин. Не хотите посидеть здесь немного, а потом мы как раз успеем в театр к концу спектакля?
— С удовольствием.
Чайный магазинчик оказался маленьким и уютным, мы нашли столик на двоих в уголке.
Пока я разливала чай, он рассказывал о каникулах, которые планировал провести в Египте.
— Это мечта археолога, — говорил он. — Долина Царей! Пирамиды! Там много реликвий древнего мира. Вы только представьте!
— Я это и делаю. Должно быть, это одно из самых волнующих приключений — проникнуть в захоронение одного из этих царей, хотя путь туда довольно страшный.
— Это верно. Думаю, грабители гробниц обладали большим мужеством. Когда вспоминаешь многочисленные мифы и легенды, изумляешься, на что только не шли эти люди ради добычи.
— Как для вас все это интересно!
— Для вас тоже, я знаю.
— Да, я уверена в этом.
Он пристально посмотрел на меня и стал медленно прихлебывать чай, словно погруженный в свои мысли. Потом произнес:
— Мой отец и ваша мама уже долгие годы большие друзья, не так ли?
— О, да. Моя мама часто говорит, что полагается на него, как ни на кого другого. Робер Буше тоже ее старый друг. Но, мне кажется, ваш отец для нее стоит на первом месте.
Он задумчиво кивнул головой.
— Расскажите о вашем доме, — попросила я.
— Он называется Леверсон-Мейнор[7]. Леверсон — это наш предок, но это имя оказалось утраченным, когда одна из дочерей унаследовала поместье и вышла замуж за Клэверхема.
— А ваша мама?
— Ее семья владеет поместьями на Севере. Это очень старинная семья, она прослеживает свое происхождение на столетия назад. Они считают себя ровней Невиллям и Перси, которые охраняли Север от шотландцев. У них хранятся портреты воинов, которые сражались в Войне Роз[8] и еще раньше против пиктов[9] и шотландцев. Они полагают, что мама вышла замуж за человека, строго говоря, стоящего ниже ее на социальной лестнице. На самом деле, она заботится об отце и обо мне, своем единственном сыне.
— Хорошо представляю ее. Суровая леди.
— Она хочет нам только самого лучшего. Все дело в том, что мы не всегда соглашаемся с этим, и тогда начинаются конфликты. Если бы она могла избавиться от убеждения, что ее кровь несколько более голубая, чем у моего отца, если бы могла понять, что каждый из нас вправе делать то, что он хочет, а не то, что она считает лучшим… она была бы чудесным человеком.
Я взглянула на часы и сказала:
— Спектакль подходит к концу.
Мы вышли на улицу, до театра было совсем недалеко. Прежде, чем мы расстались у дверей, он взял меня за руку и внимательно посмотрел на меня.
— Мы должны еще встретиться, — сказал он. — Мне было очень приятно провести с вами время. И я хотел бы узнать еще что-нибудь из истории театрального мира.
— А я с удовольствием услышала бы еще о римских реликвиях.
— Мы должны условиться, верно?
— Да.
— Когда будет следующее дневное представление?
— В субботу.
— Значит, до субботы?
— Мне это подходит.
С легким сердцем я направилась в гардеробную.
Там была Марта.
— Зал не слишком хорош, — сказала она, — никогда не любила дневные спектакли. Ничего похожего на вечерние. Не все билеты проданы. Дезире это не нравится. Больше всего она не любит играть перед полупустым залом.
— Он действительно полупустой?
— Нет, просто не совсем заполнен. Она такое сразу замечает. Наметанный глаз. Она более чувствительна к аудитории, чем большинство актеров.