Первая красотка в городе - Чарльз Буковски 4 стр.


– Слушай, крошка, – сказал я, – с меня хватит. Сними меня отсюда. Дай мне пива. Вина не надо. Сама пей эту бормотуху. Дай мне наперсток моего хорошего пива.

– Конечно, сладенький мой, – ответила она, – ты сегодня чудесно выступал.

Если б Мэнни с Линкольном выступали так же хорошо, как и ты, то сегодня были бы с нами. Но они ни петь, ни танцевать не хотели, они куксились. А самое худшее – возражали против Последнего Акта.

– Что же это за Последний Акт?

– Пока, миленький мой, пей себе пиво и не напрягайся. Мне хочется, чтобы ты Последним Актом тоже насладился. Совершенно очевидно, что ты гораздо талантливее Мэнни или Линкольна. Я в самом деле верю, что у нас с тобой может произойти Кульминация Противоположностей.

– О, черт возьми, еше бы, – сказал я, опустошая наперсток. Налей-ка мне еше. И что же это за Кульминация Противоположностей такая?

– Пей пиво, не спеши, моя сладенькая малютка, скоро узнаешь.

Я допил пиво, а потом и произошла эта гадость, самая мерзостная гадость в жизни.

Сара взяла меня и положила между ног, которые слегка при этом расставила. Я оказался лицом к волосяной чашобе. Напряг мышцы спины и шеи, чувствуя, что мне предстоит. И меня впихнули во тьму и вонь. Я слышал, как Сара застонала. Затем она начала мною медленно двигать – туда-сюда. Как я уже сказал, вонь была непереносима, дышалось едва-едва, но воздух все-таки там оставался – в каких-то закоулках и кислородных сквозняках. Время от времени голова моя, самая макушка, утыкалась в ее Лилипутика, и она испускала сверхпросветленный стон.

Сара задвигала мной быстрее и быстрее. Кожу начало жечь, дышать стало еше труднее; вонь усугубилась. Было слышно, как она хватает ртом воздух. Мне пришло в голову, что чем скорее я с этим покончу, тем меньше буду мучиться. Всякий раз, когда она себя мной таранила, я изгибал спину и шею, вписываясь всем своим существом в этот ее поворот, стукаясь о Лилипутика.

Вдруг меня выдрали из этого ужасного тоннеля. Сара поднесла меня к лицу:

– Кончай, проклятое отродье! Кончай! – скомандовала она.

Сара совсем обалдела от вина и страсти. Я ощутил, как меня снова со свистом ввергают в тоннель. Она поспешно ерзала мной вперед и назад. Тут я неожиданно вобрал в легкие воздуху, чтобы раздаться в размерах, набрал в челюсти побольше слюны и выхаркнул – раз, другой, третий, 4, 5, 6 раз и прекратил… Вонь сгустилась сверх всякого воображения, и меня, наконец, извлекли на воздух.

Сара поднесла меня к лампе и осыпала поцелуями всю голову и плечи.

– О, дорогой мой! о мой драгоценный маленький хуечек! Я тебя люблю!

И поцеловала меня своими кошмарными красными накрашенными губами. Меня вырвало.

Затем, утомленная вином и страстью, она забылась, положив меня между грудей. Я отдыхал и слушал, как бьется ее сердце. С этого своего проклятого поводка, с серебряной цепочки она меня отпустила, но какая разница. Едва ли я был свободен.

Одна из ее массивных грудей скатилась на сторону, и я, казалось, лежал на самом сердце. На сердце ведьмы. Если я был решением Взрыва Народонаселения, то почему она не пользовалась мною больше, чем просто развлечением, больше, чем сексуальной игрушкой? Я вытянулся на ней, слушая стук сердца. Я решил, что она все-таки ведьма. Потом поднял голову. И знаете, что я увидел? Поразительнейшую вещь. Наверху, в шелке под самым изголовьем. Шляпную булавку. Да, шляпную булавку, длинную, с такой круглой пурпурной стеклянной штукой на конце. Я прошел у нее между грудей, вскарабкался по горлу, залез на подбородок (ценой немалых усилий), потом на цыпочках перешел губы, а потом она чуть шевельнулась, и я едва не свалился – пришлось даже за ноздрю схватиться. Очень медленно я поднялся мимо правого глаза, – голова ее была слегка повернута влево, – и вот я уже на лбу, миновал висок и забрался в волосы – очень трудно сквозь них продираться.

Затем встал и изо всех сил вытянулся, подтянулся – едва удалось за эту булавку схватиться. Спускаться оказалось быстрее, но опаснее. Несколько раз я чуть было не потерял равновесие с этой булавкой на плече. Свалился бы разок – и кранты.

Несколько раз я не мог сдержаться и хохотал, настолько смешно все это было. Итог конторской вечеринки, С Новым Годом.

Потом я снова оказался под этой массивной грудью. Положил булавку и прислушался.

Я пытался точно уловить стук сердца. Определил место – в аккурат под небольшой коричневой родинкой. Затем встал во весь рост. Поднял шляпную булавку с ее пурпурной стеклянной головкой, такой красивой под светом лампы. И подумал: а получится? Во мне всего 6 дюймов, а булавка, должно быть, раза в полтора меня больше. 9 дюймов, значит. Сердце, кажется, ближе.

Я поднял булавку над головой и с размаху всадил ее. Под самой родинкой.

Сара перевернулась и задергалась. Я держался за булавку. Она меня чуть на пол не скинула – а он, если брать в сравнительных размерах, казался в тысяче футов от меня, и такой полет бы меня точно прикончил. Я держался. С ее губ сорвался странный звук.

Затем всю ее передернуло, будто женщине стало зябко.

Я подтянулся и всадил оставшиеся 3 дюйма булавки в ее грудь, пока красивая пурпурная головка не уткнулась в самую кожу.

Затем Сара затихла. Я прислушался.

Услышал стук сердца: раз два, раз два, раз два, раз два, раз два, раз…

Остановилось.

А потом, цепляясь и хватаясь своими маленькими руками убийцы за простыню, я слез на пол. Во мне оставалось 6 дюймов росту, я был реален, испуган и голоден. В одной из оконных жалюзи спальни я обнаружил шель, выходившую на восток и бежавшую от пола до потолка. Схватился за ветку кустарника, забрался, прополз по ней внутрь куста. Никто, кроме меня, не знал, что Сара умерла. Однако, реальной пользы в этом не наблюдалось. Если я хочу жить дальше, надо найти, чего бы поесть. Но отвязаться от мысли: как мое дело рассматривали бы в суде, – я не мог. Виновен? Я оторвал кусочек листика и пожевал. Не годится. Едва ли. Потом во дворе к югу я заметил дамочку, выставившую тарелку с какой-то дрянью для своего кота. Я выполз из кустика и стал пробираться к ней, следя за любым движением и домашним животным вокруг. На вкус дрянь оказалась гаже всего, что мне в жизни доводилось есть, но выбора не было. Я сожрал с кошачьей тарелки все, что в меня влезло, – у смерти вкус гораздо хуже. Потом дошел до куста и снова забрался внутрь.

Вот он я, решение проблемы Взрыва Народонаселения, болтаюсь на кустике с набитым кошачьей едой пузом.

Дальнейшими подробностями мне вас утомлять не хочется. Постоянно спасался от кошек, собак и крыс. Ошушал, как помаленьку подрастаю. Наблюдал, как выносят тело Сары. Залез внутрь и понял, что еше слишком маленький и по-прежнему не достаю до дверцы холодильника.

Был день, когда кот чуть было меня не сцапал, когда ел из его миски. Пришлось делать ноги.

Во мне уже было 8 или десять дюймов. Я рос. Я уже пугал голубей. Когда можешь распугивать голубей, то уже знаешь – победа не за горами. Однажды я просто помчался по улице, прячась в тени зданий, под заборами и прочей ерундой. Я так бежал и прятался, пока не достиг супермаркета; там, у самого входа, я спрятался под газетным киоском. Когда подошла большая женщина, и электрическая дверь открылась, я проскользнул внутрь за ней следом. Один из кассиров у выхода поднял голову, когда я проходил мимо:

– Эй, а это еше что за чертовня?

– Какая? – переспросила покупательница.

– Мне что-то показалось, – ответил кассир, – а может, и нет. Нет, надеюсь, что да.

Мне как-то удалось прокрасться к ним на склад незаметно. Я спрятался за ящики с печеными бобами. Той же ночью я вышел из укрытия и наелся до отвала.

Картофельный салат, маринованные огурчики, ветчина с черным хлебом, чипсы и пиво, много пива. Это стало входить в привычку. Целыми днями я прятался на складе, а ночью выходил и устраивал себе банкет. Но я рос, и прятаться становилось все труднее. Я пристрастился наблюдать, как менеджер каждый вечер складывает в сейф выручку. Уходил он последним. Каждый вечер, когда он убирал деньги, я считал паузы. Порядок, казалось, был такой: 7 направо, 6 налево, 4 направо, 6 налево, 3 направо, открыто. Каждую ночь я подходил к сейфу и подбирал цифры. Чтобы доставать до замка, приходилось строить что-то вроде лестницы из пустых коробок. Ничего не получалось, но я попыток не бросал. То есть, каждую ночь. А тем временем я рос быстро. Наверное, уже фута 3 было. В магазине секция одежды оказалась очень маленькой, поэтому приходилось забираться в размеры больше. Проблема народонаселения возвращалась. А потом однажды ночью сейф открылся. Там лежало 23 тысячи долларов наличными. Должно быть, я попал на них перед самой сдачей денег в банк. Я прихватил ключ, которым пользовался менеджер, чтобы выйти, не поднимая сигнала тревоги. Прошел немного вниз по улице и на неделю снял себе номер в Сансет-Мотеле. Барышне сказал, что работаю карликом в кино. Это только нагнало на нее больше скуки.

– Никакого телевидения или громких звуков после десяти вечера. Таковы у нас правила.

Она взяла у меня деньги, дала квитанцию и закрыла дверь.

На ключе было написано: Комната 103. Я ее даже смотреть не стал. Двери мелькали мимо: 98, 99, 100, 101, а я шагал на север, к Голливудским Холмам, к тем горам, что за ними, и великий золотой свет Господа сиял мне, и я вырастал.

ЕБЛИВАЯ МАШИНА

жаркая ночь у Тони стояла, о ебле даже мысль в голову не приходит, хлещешь холодное пиво и всё. Тони катнул парочку мне и Индейцу Майку, и Майк вытащил бабки, пусть хоть за первую заплатит. Тони выбил чек, скучая, оглядел заведение – 5 или шестеро сидят, стаканы свои изучают, олухи. поэтому Тони подвалил к нам.

– что нового, Тони? – спросил я.

– а-а, говно, – ответил Тони.

– это не ново.

– говно, – повторил Тони.

– а-а, говно, – подтвердил Индеец Майк.

мы отхлебнули пива.

– что ты думаешь о луне? – спросил я Тони.

– говно, – ответил Тони.

– ага, – подтвердил Индеец Майк, – если на земле мудак, то и на луне мудаком останешься. без разницы.

– говорят, на Марсе, вероятно, жизни нет, – сказал я.

– и что? – спросил Тони.

– а, говно, – сказал я. – еще 2 пива.

Тони их нам катнул, подошел за деньгами, выбил, вернулся на место.

– вот говно, как жарко-то. уж лучше слохнуть, как вчерашний Котекс.

– куда люди попадают после смерти, Тони?

– в говно. какая разница?

– ты что, не веришь в Человеческий Дух?

– говна мешок!

мы пили пиво и обдумывали это замечание.

– слушайте, – сказал я, – мне надо поссать.

я пошел к писсуару, а там, как обычно, торчал Филин Пити.

извлек свой инструмент и начал ссать.

– какой у тебя хуй маленький, – сообщил он мне.

– когда я ссу или медитирую – да. но я отношусь к суперрастяжимому типу. когда я готов к бою, каждый дюйм, что у меня есть сейчас, приравнивается к шести.

– тогда хорошо, коли не врешь, потому что я вижу только два дюйма.

– я только головку высовываю.

– я тебе доллар заплачу, если дашь отсосать.

– это немного.

– ты выташил больше, чем только головку, ты вытащил вообще всё, что у тебя есть.

– отъебись, Пит.

– ты еще ко мне прибежишь, когда деньги на пиво кончатся.

я вышел обратно.

– еще 2 пива, – заказал я.

Тони проделал весь номер снова, вернулся.

– такая жара, что я, наверное, рехнусь, – сказал он.

– жара просто заставляет тебя осознать свою подлинную сущность, сказал я Тони.

– секундочку! ты что, меня чокнутым назвал?

– да мы все тут такие, только это держится в тайне.

– ладно, допустим, это говно твое – правда: сколько тогда на земле здравых людей? вообще хоть один остался?

– несколько.

– сколько?

– из миллиарда?

– да, да.

– ну, я бы сказал, 5-6.

– 5-6? – переспросил Индеец Майк. – соси мой хуй!

– слушай, – сказал Тони. – а откуда ты знаешь, что я псих? как нам это сходит с рук?

– ну, поскольку все мы психи, контролировать нас могут только очень немногие, их слишком мало, поэтому они нам просто дают порезвиться на воле. больше пока сделать они ничего не могут. я некоторое время думал, что они найдут себе какое-нибудь местечко для жизни в открытом космосе, а нас уничтожат. теперь же я знаю, что и космос психи контролируют.

– откуда знаешь?

– потому что они в луну американский флаг воткнули.

– а если бы русские русский флаг в луну воткнули?

– то же самое, – ответил я.

– а ты, значит, беспристрастен? – спросил Тони.

– я беспристрастен ко всем степеням безумия.

мы притихли, пили дальше. Тони тоже начал начислять себе скотча с водой. он-то вправе, он тут хозяин.

– господи, какая жарища, – сказал Тони.

– да, говно, – подтвердил Индеец Майк.

затем Тони заговорил.

– безумие, – сказал Тони, – а знаете, вот в эту самую минуту кое-что очень безумное тут происходит!

– ну дак, – подтвердил я.

– нет-нет-нет… я имею в виду ПРЯМО ВОТ ТУТ, у меня!

– м-да?

– м-да. настолько безумное, что иногда самому страшно.

– рассказывай, Тони, – сказал я, постоянно готовый выслушать чужое дерьмо.

Тони склонился очень близко.

– я знаю, у одного парня тут есть машина для ебли. не какое-нибуль сумасшедшее говно из секс-журналов, как в рекламе пишут, грелки там со сменной пиздой из теста и прочая хрень. парень в самом деле ее собрал. немецкий ученый, мы его заполучили, я имею в виду, наше правительство, пока русские его не сцапали. а теперь держат в секрете.

– конечно, Тони, еше бы…

– Фон Брашлиц. наше правительство пыталось заинтересовать его в КОСМОСЕ. фиг там. просто блистательный старый хрыч, но все мозги одной этой ЕБЛИВОЙ МАШИНОЙ забиты. и в то же время считает себя чем-то типа художника, иногда даже Микеланджело себя называет… его списали на пенсию, на 500 баксов в месяц, чтоб только не помер и в психушку не загремел. некоторое время за ним присматривали, а потом им надоело или забыли про него, но чеки слали регулярно, и агент время от времени заходил к нему поговорить минут на двадцать раз в месяц, в отчете писал, что он по-прежнему псих, потом отваливал. и вот он мотался по городам, мотался, везде за собой здоровенный красный чемодан таскал. наконец, как-то вечером заруливает сюда и начинает кирять. тележит мне, что он старый, устал, что ему нужно хорошее тихое местечко – исследования проводить. я от него отмазывался, как только мог. сюда много чокнутых захаживает, сами знаете.

– ага, – подтвердил я.

– тогда, чуваки, он надирается все сильнее и сильнее, и выкладывает мне. он-де изобрел механическую бабу, которая мужика выебет лучше любой женщины в истории!

плюс никаких котексов, никакого говна, никаких наездов!

– я ищу, – сказал я, – такую бабу всю свою жизнь.

Тони рассмеялся:

– все ищут. я решил, что он ненормальный, конечно, пока как-то ночью после закрытия он не завел меня к себе в ночлежку и не вытащил из красного чемодана свою ЕБЛИВУЮ МАШИНУ.

– и?

– будто в рай попадаешь, а не сдох.

– давай, конец угадаю? – предложил я Тони.

– валяй.

– Фон Брашлиц и его ЕБЛИВАЯ МАШИНА сейчас у тебя наверху сидят.

– а-га, – протянул Тони.

– сколько?

– двадцатка с рыла.

– двадцать баксов с машиной поебаться?

– он превзошел всё, что бы нас ни Создало. сами увидите.

– да Филин Пити у меня за доллар отсосет.

– Филин Пити-то ништяк, только он – не изобретение, которое богов на лопатки положит.

я сунул ему 20.

– ну, Тони, гляди у меня: если это ты по жаре приколоться решил, то считай, лучшего своего клиента ты уже потерял!

– ты же сам сказал, что мы все тут всё равно чокнутые. дело твое.

– правильно, – сказал я.

– правильно, – поддакнул Индеец Майк, – и вот мои 20.

– я только 50 процентов получаю, вы должны меня понять. остальное Фон Брашлицу идет. пенсия в 500 баксов – это не сильно много с инфляцией и налогами, а Фон Б. к тому же шнапс хлещет, как сумасшедший.

– пошли, – сказал я, – 40 баксов у тебя уже есть. где эта бессмертная ЕБЛИВАЯ МАШИНА?

Тони поднял створку стойки и сказал:

– проходите сюда. подниметесь по задней лестнице, просто подниметесь, постучите, скажете: “нас Тони прислал”.

– что, в любую дверь?

– №69.

– ох ты ж черт, – сказал я. – ну еще бы.

– ох ты ж черт, – передразнил Тони. – лучше яйца в кулак собери.

мы нашли лестницу, поднялись.

– Тони прикола ради на все пойдет, – сказал я.

идем дальше, вот она – дверь №69.

я постучал:

– нас Тони прислал.

– ах, заходите же, джентльмены!

сидит там такой старый похотливый шизик, в руке стакан шнапса, очки с двойными линзами. прямо как старом кино. у него, казалось, была гостья молоденькая, даже слишком молоденькая, на вид и хрупкая, и сильная.

она закинула одну ногу на другую, мелькнув всем, чем надо: нейлоновые колени, нейлоновые ляжки, и вот этот крошечный просвет, где заканчивались длинные чулки и едва намечалась полоска голого тела. она вся была сплошной попкой и грудями, нейлоновые ноги, смеющиеся иссиня-чистые глаза….

– джентльмены – моя дочь, Таня…

– что?

– ах, да, знаю, я так… стар… но точно так же, как существует миф о черных с их вечно огромными хуями, есть еще и миф о старых грязных немцах, никогда не прекращающих ебстись. верьте во что хотите. это моя дочь Таня как бы там ни было…

– приветик, мальчики, – рассмеялась она.

тут мы все взглянули на дверь с надписью: КОМНАТА ДЛЯ ХРАНЕНИЯ ЕБЛИВОЙ МАШИНЫ.

он допил шнапс.

– так, значит… вы, мальчики, зашли ПОЕБАТЬСЯ как никогда в жизни, я?

– Папа! – сказала Таня, – неужели всегда нужно быть таким грубым?

Таня снова скрестила ноги, на сей раз задрав повыше, и я чуть не кончил.

Назад Дальше