Грезы об инновационном развитии. С 2007 года власть опять, после пятилетнего перерыва, несколько раз ставила вопрос о «переходе России на путь инновационного развития». Политики говорили о проблеме колоссального масштаба — смене «пути развития» страны; но говорили походя, не додумав ни одного тезиса. Рассуждения об инновациях и модернизации приобрели характер типичных грез наяву.
Очевидно, что сегодня инновационное развитие вместо сырьевого — императив для России, узкий коридор, чтобы вылезти из болота кризиса. Но этот тип развития и нынешняя хозяйственная и культурная система — вещи несовместные. Сейчас даже вообразить невозможно в России кабинета, где бы ежедневно собирались «у карты и ящика с песком» два десятка «генералов науки и промышленности», которые готовили бы планы операций по такому «переходу». Нет таких генералов и экспертов, нет такого «ящика с песком». Проблема обсуждается на уровне афоризмов и «импровизаций на тему». Русская Силиконовая долина!..
Подумайте: в 2008 году вузы России выпустили 26 тыс. специалистов по всем естественнонаучным и физико-математическим специальностям и 746 тыс. специалистов по гуманитарно-социальным специальностям, экономике и управлению. Тонкий слой потенциальных молодых ученых (часть которых к тому же изымается западными вербовщиками) просто поглощен морем «офисной интеллигенции». Какое тут может быть инновационное развитие! Дух творчества, новаторства и напряженного беззаветного труда убивается самим воздухом наших мегаполисов и супермаркетов. Россия — страна гламура…
Ставка на инновационное развитие несовместима с деиндустриализацией, которая реально происходит в России. И никто из верховной власти не заявлял о намерении повернуть этот вектор реального развития, «курс реформ неизменен!». Да и в идеологии никаких изменений не происходит. Доктрину деиндустриализации, заявленную с самого начала реформы, развивает академик РАН Н.П. Шмелев. Он исходил (в 1995 г.) из иррациональной веры в постиндустриализм: «Если, по существующим оценкам, через 20 лет в наиболее развитой части мира в чисто материальном производстве будет занято не более 5 % трудоспособного населения (2-3 % в традиционной промышленности и 1-1,5 % в сельском хозяйстве) — значит, это и наша перспектива».
Давайте вчитаемся в каждое из этих утверждений. Откуда взялся нелепый постулат, согласно которому к 2015 году «в наиболее развитой части мира в материальном производстве будет занято не более 5 %»? Это полностью противоречит всему тому знанию, которое к середине 90-х годов было накоплено о постиндустриальном обществе Запада.
Было показано, что это вовсе не «деиндустриализованное» общество, а общество гипериндустриальное. Именно благодаря ускоренному развитию своей отечественной промышленности страны Запада смогли территориально (!) переместить ее трудоемкую, энергоемкую и «грязную» часть в зарубежные предприятия или отделения своих транснациональных корпораций. Но и там производство, использующее дешевую рабочую силу, остается частью той же самой отечественной промышленности Запада. Поэтому реализуемая в России деиндустриализация никак не обеспечит нам ту же «перспективу», что и Западу.
Аутистическая утопия «постиндустриализации», которая, якобы, позволит человечеству обходиться без материального производства (промышленности и сельского хозяйства), культивировалась не только в сознании прорабов перестройки и не только в 1990-е годы. Она была унаследована и нынешней властью России.
Ей, например, был подвержен Г. Греф — министр по делам экономического развития России. В апреле 2004 года он представил свой образ будущего на научной конференции, которую живо обсуждала пресса. Вот выдержка из доклада Грефа: «Призвание России состоит в том, чтобы стать в первую очередь не руками, а мозгами мировой экономики!» — таков был первый тезис министра. Впрочем, он сам тут же его и опроверг: «Этого нельзя сделать ни за десять, ни за пять лет, но мы должны последовательно идти в эту сторону».
Попробуйте понять, что это за цель поставлена перед Россией — «стать не руками, а мозгами мировой экономики»… Как эта цель может быть структурирована в программах, заданиях, финансовой и кадровой политике? Что значит «идти в эту сторону», причем последовательно?
Затем последовал странный вывод: «Могу поспорить, что через 200-250 лет промышленный сектор будет свернут за ненадобностью так же, как во всем мире уменьшается сектор сельского хозяйства».
И это говорится в стране, которая всего два поколения назад могла провести самую форсированную в истории индустриализацию, выполнить точно по графику программы типа атомной и ракетно-космической! Каково было слушать эти целеполагающие рассуждения людям с реалистическим мышлением, тем более тем, которые участвовали в больших инновационных программах как специалисты?
Продуктом аутистического сознания является и ставшая общепризнанной в «верхах» установка, что Россия якобы уже преодолела кризис и находится на пути к процветанию. В президентском Послании 2007 года В.В. Путин сказал: «Россия полностью преодолела длительный спад производства».
Встает вопрос: какими показателями пользуется власть? Может быть, власть не может называть вещи своими именами и ставить задачи, соизмеримые этим вещам? Тогда что ей мешает? Невозможность эта определена самим масштабом и динамикой кризиса или желанием массового сознания слышать только приятные сообщения? Но если так, то в обоих случаях цели должны ставиться совсем другие и совсем по-другому.
Если верить Росстату, объем промышленного производства в России к концу 2006 года лишь на 3 % превысил уровень 1980 года. В дореформенном 1990 году промышленное производство РСФСР было почти на треть больше, чем в РФ 2006 года, и нам еще очень далеко до того, чтобы этот спад преодолеть — мы пока лишь слегка оживили старые парализованные мощности. А производство в машиностроении в 1990 году было на 46 %, т. е. почти в полтора раза больше, чем в 2006 году. Мы уж не говорим о том, что спад в 2008-2009 годы был более резким, чем даже в 1992-1993 годах.
С сельским хозяйством дело обстоит еще хуже — нам еще очень далеко до уровня 1980 года, и мы к нему приближаемся медленно, ежегодные приросты малы. Провал колоссальный, ряд отраслей почти утрачены. Нужна мобилизационная восстановительная программа. Но способна ли верховная власть ее предложить при таком состоянии мышления?
Деградация рационального мышления
Рассмотрим на конкретных примерах, как происходит деградация рационального мышления в ходе российской реформы. В начале реформы в слово-заклинание превратилось такое туманное понятие, как «рынок». Одни видят в нем доброго ангела, а другие — почти всесильное исчадие ада. А попробуй спроси, что каждый под этим понимает — ничего определенного не скажут. Но готовы воевать ради этого призрака или против него. Дж. Гэлбрейт, один из виднейших современных экономистов, сказал о планах российских реформаторов перейти к рынку: «Говорящие — а многие говорят об этом бойко и даже не задумываясь — о возвращении к свободному рынку времен Смита не правы настолько, что их точка зрения может быть сочтена психическим отклонением клинического характера. Это то явление, которого у нас на Западе нет, которое мы не стали бы терпеть и которое не могло бы выжить».
Психическое отклонение клинического характера — вот как воспринимался замысел реформы в России видными западными специалистами, не имеющими причин молчать! Сложное явление, положенное в основу хозяйства западной цивилизации, представили пустым, бессмысленным штампом!
При выработке доктрины реформ ведущие экономисты и социологи игнорировали одну из главных проблем, поставленных еще Адамом Смитом, — угрозы, которые несет с собой рынок. С самых первых шагов становления современного капитализма была выдвинута задача не допустить «перетекания рыночной экономики в рыночное общество». А в России, наоборот, сразу занялись организацией такого «перетекания». Какой провал в мышлении!
Западные философы, начиная с Гоббса, были озабочены тем, чтобы государство-Левиафан ограничило свободу рынка и корыстолюбие торговцев, угрожающее разрушить общество; а в России поднимали наверх теневиков и воров, чтобы они сломали государственные механизмы. Один из зачинателей институциональной политической экономии Ален Кайе пишет: «Если бы не было Государства-Провидения, относительный социальный мир был бы сметен рыночной логикой абсолютно и незамедлительно». А российские академики были ослеплены утопическим образом рынка-спасителя. Гипостазирование, господа!..
Ключевым словом перестройки было — «дефицит». Оно означает нехватку. И в то же время обществоведы уверяли, что в брежневский период «мы задыхались от дефицита», а реформа устранила дефицит и наступило изобилие. Но пусть бы интеллектуал объяснил сам себе, как может образоваться изобилие при спаде производства. Много производили молока — был дефицит; снизили производство вдвое — наступило изобилие. Это же выпадение из рациональности!
Ключевым словом перестройки было — «дефицит». Оно означает нехватку. И в то же время обществоведы уверяли, что в брежневский период «мы задыхались от дефицита», а реформа устранила дефицит и наступило изобилие. Но пусть бы интеллектуал объяснил сам себе, как может образоваться изобилие при спаде производства. Много производили молока — был дефицит; снизили производство вдвое — наступило изобилие. Это же выпадение из рациональности!
Вот что означает понятие дефицит в его жестком значении: в 1985 году в РСФСР в среднем на душу населения было потреблено 23,2 кг рыбы и рыбопродуктов, а в 1997 году в Российской Федерации — 9,3 кг. Возник дефицит рыбы на обеденных столах граждан как продукта питания — при ее изобилии на прилавках как знак ложного изобилия. Люди, которые приветствуют такое положение, впадают в глубокое гипостазирование.
О том, что население получило через три года проведения реформы, хотя бы в питании, свидетельствует «Государственный доклад о состоянии здоровья населения Российской Федерации в 1992 году»: «Существенное ухудшение качества питания в 1992 году произошло в основном за счет снижения потребления продуктов животного происхождения. Отмечается вынужденная ломка сложившегося в прежние годы рациона питания (выделено мною. — С. К.-М.), уменьшается потребление белковых продуктов и ценных углеводов, что неизбежно сказывается на здоровье населения России и в первую очередь беременных, кормящих матерей и детей. В 1992 году более половины обследованных женщин потребляли белка менее 0,75 г на кг массы тела — ниже безопасного уровня потребления для взрослого населения, принятого ВОЗ».
Это — официальное признание в том, что реформа сломала сложившийся при советском укладе благополучный рацион питания и что возник, как сказано в госдокладе, «всеобщий дефицит» питания, ранее немыслимый.
Профессор из Петербурга С.А. Дятлов пишет в 1997 году: «Долги по невыплаченной зарплате и пенсиям в два с лишним раза превышают товарные запасы. Оборотные фонды предприятий на 80-90 % обеспечиваются кредитами коммерческих банков. Можно говорить о том, что экономика России в ее нынешнем виде — это не только долговая экономика, но и экономика хронического дефицита, скрытого высоким уровнем цен и искусственным сжатием платежеспособного спроса».
Этот профессор не впадал в гипостазирование. А вот академик Т.П. Заславская впала. В конце 1995 года на международном форуме «Россия в поисках будущего» она делала главный, программный доклад. Она говорила о дефиците, якобы преодоленном благодаря повышению цен: «Это — крупное социальное достижение… Но за насыщение потребительского рынка людям пришлось заплатить обесцениванием сбережений и резким падением реальных доходов. Сейчас средний доход российской семьи в три раза ниже уровня, позволяющего, согласно общественному мнению, жить нормально».
Такова логика ведущего социолога России! Люди погрузились в бедность, они не могут покупать прежний набор продуктов, что и стало «преодолением дефицита», — и это называют «крупным социальным достижением»!
А вспомним, с какой страстью реформаторы уповали, как на манну небесную, на инвестиции в нашу экономику. Слова «инвестиции» и «инвестор» были наполнены магическим, спасительным смыслом. Надежды на инвестиции культивировались даже в отношении тех сфер, куда их не было никакой надежды заманить.
В конце 2005 года Президент назвал сельское хозяйство России «инвестиционно привлекательной» отраслью. Когда было объявлено об «инвестиционной привлекательности», кредиторская задолженность в отрасли превышала дебиторскую на 109 млрд. руб. Между тем вся прибыль организаций отрасли (сальдированный результат, т. е. прибыль минус убыток) составила в 2005 году 27,5 млрд. руб. Как можно считать «инвестиционно привлекательной» отрасль, в которой долги в 4 раза превышают всю годовую прибыль?
В ЖКХ, из которого были изъяты амортизационные отчисления за 15 лет, главные надежды реформаторы тоже возлагали на «частных инвесторов». Известно, каких инвестиций требовала отрасль только для того, чтобы остановить сползание к катастрофе — 5 трлн. руб. в 2003 году (по оценкам Госстроя). Всем также известно, что население не имело возможности заплатить за услуги ЖКХ такую цену, чтобы обеспечить инвесторам приемлемую для них прибыль.
В экономическом обзоре 2004 года была дана такая справка: «По подсчетам российских экономистов, издержки производства сопоставимой конечной продукции, продаваемой на мировом рынке за 100 долл., составляют (долл.): в Великобритании — 121,5; в Германии — 10; в США — 93; в Японии — 89,5; в России и Казахстане — 253. В новых индустриальных странах Юго-Восточной Азии этот показатель составляет около 60 долларов… Приведенные данные дают недвусмысленный ответ на вопрос, почему инвесторы идут в страны Юго-Восточной Азии и неохотно вкладывают капитал в экономику России и Казахстана».
И, тем не менее, «российские экономисты», которые делали эти подсчеты, и политики, которых они обслуживали, непрерывно убеждали граждан, что вот сейчас они прилетят — иностранные инвесторы!
Важным объектом гипостазирования стало понятие частной инициативы, как будто в ней кроется какая-то неведомая сила, как у «невидимой руки рынка». В.В. Путин однажды заявил: «Очевидно, что мотором экономического роста является частная инициатива — как российского, так и зарубежного бизнеса, работающего на российской территории».
Почему же это «очевидно»? Как раз наоборот. Это не очевидность, а идеологический постулат либеральной доктрины времен Адама Смита, который давно опровергнут историческим опытом. «Мотором экономического роста», начиная с цивилизаций Тигра и Евфрата с их каналами и дамбами, являются большие организации людей, способные разрешать противоречия интересов, координировать усилия и мобилизовать ресурсы в масштабах, недоступных для частной инициативы. Наиболее высокие темпы и качество экономического роста были достигнуты в СССР в 30-е годы, во время Отечественной войны и в ходе восстановительной программы.
Это — общепризнанный в мировой экономической науке факт. Сегодня мы видим экономический рост Китая, «мотором» которого является инициатива государства, плану и нормам которого охотно подчиняются частные инвесторы и предприниматели. Другой, более ранний пример — экономический рост Японии и стран Юго-Восточной Азии. И в этих случаях мотором была не «частная» инициатива, а большие государственные программы развития, в которых с высокой степенью координации соединялись предприятия разных типов и даже разные уклады.
Недавно в Японии опубликован многотомный обзор японской программы экономического развития начиная со Второй мировой войны. В нем говорится: «Япония отклонила неолиберальные доктрины своих американских советников, избрав вместо этого форму индустриальной политики, отводившую преобладающую роль государству». Примерно то же самое пишет Дж. Стиглиц об «уроках восточно-азиатского чуда», где «правительство взяло на себя основную ответственность за осуществление экономического роста», отбросив «религию» рынка.
Возьмем экономику США, светоч и маяк наших либеральных реформаторов. Из большого кризиса 30-х годов эта экономика вылезла благодаря вмешательству государства («Новый курс»), а главное — благодаря введению принципов административно-командной экономики времен войны. После окончания войны все были уверены, что США снова сползут в депрессию, если вернутся к примату частной инициативы.
Н. Хомский разбирает большую государственную программу создания новых технологий и их передачи в частный сектор. «Масштабы программы. — пишет Хомский, — быстро расширялись в период правления администрации Рейгана, которая вышла за все мыслимые рамки, нарушая принципы рынка… При Рейгане главная исследовательская структура Пентагона, ДАРПА, активно занималась внедрением в различных областях новых технологий… Это Управление занималось также учреждением внедренческих компаний. При Рейгане и Буше ДАРПА стало основной рыночной силой в передаче новых технологий нарождающимся отраслям промышленности. Администрация Рейгана в два раза увеличила защитные барьеры; она побила все послевоенные рекорды в области протекционизма».
Хомский описывает, как глава Федеральной резервной системы А. Гринспен в 1998 году выступал перед редакторами американских газет: «Он страстно говорил о чудодейственных свойствах рынка… Он привел несколько примеров: Интернет, компьютеры, информационные технологии, лазеры, спутники, транзисторы. Любопытный список: в нем приведены классические примеры творческого потенциала и производственных возможностей государственного сектора экономики.