— Точно так же начиналось и со мной, — возразила Мери. — Он переехал в мою квартиру, затем начал преследовать меня на улице, чтобы удостовериться, что со мной ничего не случилось. Так он говорил.
Тут я взглянул на часы, висевшие на стене, и обнаружил, что уже полдень. Я так и подскочил.
— О Боже! — воскликнул я. — Жена и дети вернутся в четыре, а я обещал убрать квартиру.
— Я помогу вам, — предложил Мак. — Я ведь должен хоть что-нибудь для вас сделать. Мери встала.
— Не говорите, что вас не предупреждали, — сказала она.
Мак действительно оказался отличным помощником. Он управлялся с уборкой лучше, чем большинство известных мне женщин, и, хотя мы еле успели к возвращению моей жены с малышами, квартира была выдраена на славу. Даже жену это поразило. Поскольку дело шло к вечеру, она уговорила Мака остаться с нами поужинать. Он сходил и принес пива и за пивом рассказывал жене о своей работе, а потом, часов в девять или в половине десятого, заявил, что хочет сегодня лечь пораньше, так как завтра ему надо на службу, и ушел домой. Лучшего и желать было нельзя! Я списал слова Мери на горечь разочарованной женщины и искренне посочувствовал ей. Однако через три-четыре дня я кое-что начал понимать.
Все вдруг стали сходить с ума по фильмам времен «до Контакта», и, хотя я не думал, что буду в восторге от вида солдат и вооруженных бандитов, убивающих друг друга без всякой надежды на какой-либо Контакт, подруги моей жены все уши ей прожужжали, уверяя, что ни в коем случае нельзя пропустить этих захватывающих картин.
Вот только неясно было, что делать с детьми: мы не могли, естественно, взять одиннадцатимесячных близнецов с собой. Я попытался уговорить жену сходить без меня, но она отказалась. В общем, мы решили бросить эту затею, как вдруг позвонил Мак и, услышав, в чем дело, сразу же предложил свои услуги. Отлично, подумали мы. Он умел, вроде бы, обращаться с детьми, жаждал оказать нам любезность, так что не о чем беспокоиться. Двойняшки быстро заснули еще до нашего ухода.
Мы припарковали машину и направились к кинотеатру. Темнело и становилось прохладно, а потому мы ускорили шаг, хотя оставалась еще масса времени до начала вечернего сеанса.
Внезапно жена оглянулась и застыла как вкопанная. Мужчина с мальчиком, шедшие сзади, налетели на нее, и мне пришлось извиняться, а когда они прошли, я поинтересовался, в чем, собственно говоря, дело.
— Мне кажется, я видела Мака, он шел за нами, — ответила она. — Странно…
— Очень странно, — согласился я. — Где? Я оглядел тротуар, но людей было много, среди них и такие, кто одеждой или сложением напоминал Мака. Жена решила, что, вероятно, ошиблась. Вряд ли мне удалось бы уговорить ее вернуться.
Остаток нашего пути до кинотеатра напоминал петляние зайца: жена то и дело отбегала в сторону, чтобы оглянуться. В конце концов мне это надоело.
— Ты, кажется, не особенно туда рвешься, а? — высказал я свою догадку.
— О чем ты? — спросила она, задетая за живое.
— Я всю неделю мечтала об этом.
— А вот и нет, — возразил я. — Твое подсознание подшучивает над тобой, подкидывая тебе Мака, чтобы у тебя был повод вернуться домой и не смотреть эти фильмы. Если ты пошла, только поддавшись на уговоры твоих приятельниц из кондитерской, нам лучше вернуться.
По выражению ее лица я понял, что, по крайней мере, наполовину прав. Но она покачала головой.
— Не глупи, — возразила она. — Мак сочтет странным, если мы вдруг вернемся домой. Он может подумать, что мы не доверяем ему или еще что-нибудь.
Ладно, мы вошли в зал и досидели до конца сеанса, и нам во всех подробностях напомнили о том, какой была жизнь и, что гораздо страшнее, какой была смерть. Когда в антракте между фильмами ненадолго зажегся свет, я повернулся к жене.
— Должен сказать… — начал было я и вдруг замолк на полуслове.
Он сидел там, через проход от нас. Я понял, что это Мак, а не просто кто-нибудь, похожий на Мака, по тому, как он попытался втянуть голову в плечи, чтобы я не узнал его. Лицо моей жены стало белым, как мел. Мы поднялись. Увидев нас, он бросился бежать. Я поймал его на полпути от кинотеатра, схватив за руку и развернув лицом к себе.
— Какого черта, что все это значит? — заорал я.
— Это самое гнусное надувательство, с каким я когда-либо сталкивался!
Если бы что-нибудь случилось с близнецами, это был бы конец. С детьми нельзя было заключать Контакта раньше, чем они достигнут школьного возраста. И он еще имел наглость препираться со мной! Оправдываться! Он мямлил примерно следующее:
— Простите, но я так нервничал, что не мог этого больше выдержать. Я удостоверился, что все в порядке, и хотел только выйти ненадолго, и…
Моя жена как раз догнала нас, и началось!.. Мне и в голову не приходило, что она знает столько бранных слов. Под конец, размахнувшись, она ударила его по лицу своей сумочкой, а потом ринулась к машине, увлекая меня за собой. Всю дорогу до дома она говорила, какой я идиот, что связался с Маком, а я отвечал — и это было правдой, — что помог ему, так как считал, что никто больше не должен оставаться одиноким и без Контакта. Но все это оставалось не более чем пустым звуком.
Самое ужасное, что я когда-либо слышал, были вопли двойняшек, когда мы вошли. Однако ничего страшного с ними не произошло, разве что они почувствовали себя покинутыми и несчастными. Мы баюкали их и суетились вокруг них, пока дети не затихли.
Когда мы, наконец, облегченно вздохнули, на пороге появился он. Он открыл дверь ключом, который мы отдали ему, оставляя в няньках, на случай, если ему понадобится выскочить на минутку — мало ли что. Ну одно дело минутка, но красться за нами до кинотеатра и потом сидеть там до конца сеанса — совсем другое.
Я просто онемел, когда увидел Мака. Потому-то и не прервал его тотчас, когда он забормотал:
— Прошу вас, вы же должны понять! Я хотел только убедиться, что с вами ничего не случилось! Если бы вы попали в аварию по пути в кинотеатр, а я не знал бы об этом, что было бы со мной? Я просто места себе не находил, думая об этом, и, наконец, не мог больше этого вынести; я только хотел удостовериться, что с вами все в порядке, но когда дошел до кинотеатра, то забеспокоился, как вы поедете обратно, и…
Не находя слов, я развернулся и со всего маху заехал ему в челюсть. Он чуть не вылетел на лестницу, ухватившись за косяк, чтобы не упасть. Лицо его искривилось, как у маменькиного сынка, которого побили мальчишки.
— Не прогоняйте меня! — хныкал он. — Вы мой единственный на свете друг! Не прогоняйте меня!
— Друг! — рассвирепел я. — После того что вы сегодня сделали, я не назвал бы вас своим другом, даже если бы вы были единственным оставшимся на Земле человеком! Я оказал вам услугу, а вы отплатили за нее в точности так, как предсказывала Мери. Убирайтесь к черту отсюда и не вздумайте больше возвращаться! Первое, что я сделаю утром — это пойду в Службу Контакта и вычеркну вас!
— Нет! — взвизгнул он.
Я даже представить себе не мог, чтобы мужчина мог так визжать — точно в лицо ему тыкали докрасна раскаленными железными прутьями.
— Нет! Вы не можете этого сделать! Это бесчеловечно! Это…
Я сгреб его в охапку и выхватил у него из пальцев ключ; как он ни цеплялся за меня, как ни умолял, я вытолкал его вон и захлопнул дверь перед его носом.
В ту ночь я не мог заснуть: метался, ворочался с боку на бок, уставившись в темноту. Где-то через полчаса я услышал, как жена села на своей постели.
— Что с тобой, милый? — спросила она.
— Не знаю, — ответил я. — Мне, должно быть, стыдно, оттого что я так поступил с Маком, выкинув его вон.
— Глупости! — возразила она. — У тебя слишком доброе сердце. Он оставил малышек одних, после того как дал тебе слово! Теперь успокойся и спи. Я разбужу тебя пораньше, чтобы ты успел зайти до работы в Службу Контакта.
— Тут-то — как будто он подслушивал, — я и перехватил его.
Я ни за что бы не смог описать — будь у меня хоть двадцать жизней, — то гнусное, злорадное, иудино торжество, которое кипело в нем в ту минуту. Я не мог бы передать того ощущения: «Ха, вот я и снова провел вас!», или смутного злорадства: «Вы сделали мне гадость, так вот же какую гадость я преподнесу вам!»
Я, кажется, несколько раз вскрикнул, когда сообразил, что произошло. Конечно, он впутал меня в этот Контакт точно так же, как проделывал это раньше со многими другими, — только они умели вовремя раскусить его и вычеркивали без предупреждения. Когда он узнавал об этом, поздно уже было выкидывать такой гнусный трюк, какой он выкинул со мной.
Я сказал ему, что собираюсь вычеркнуть его утром. Решение было, что называется, односторонним, так что он бы никак не смог остановить меня. Должно быть, что-то в моем голосе подсказало ему, что я тверд в своем намерении. Да, он не в силах был остановить меня, но опередить — мог. И он сделал это.
Он выстрелил себе в сердце.
Какое-то время я еще продолжал надеяться. Я боролся с этой липкой, тягучей тиной, которая просачивалась в мой мозг, — снова отослал жену с детьми к ее родителям на выходные — и попытался избавиться от этого в одиночку. У меня ничего не вышло. Сначала я был целиком поглощен открытиями — как много лжи, оказывается, Мак наговорил мне — о своей колонии, о тюремном заключении, о нераскрытых кражах и об омерзительных трюках, сыгранных им с людьми, которых он называя друзьями, — но потом что-то щелкнуло, и мне срочно понадобилось позвонить моему тестю, чтобы узнать, приехала ли моя жена. Она не приехала; я изгрыз себе ногти и позвонил моему старому другу Хэнку, и тот сказал: «Хэлло, да, конечно, я по-прежнему храню твой Контакт, старина. Знаешь, я, может, слетаю в Нью-Йорк на следующие выходные…»
Я пришел в ужас. Я ничего не мог с собой поделать. Я понимал, что он счел меня сумасшедшим или, по меньшей мере, до идиотизма настырным, когда попытался отговорить его лететь, и мы крупно поссорились. В результате он заявил, что вычеркнет мой Контакт, если я и дальше намерен так разговаривать со старыми друзьями.
Тогда я в панике стал звонить моему младшему брату Джо, но его не было дома. Поехал куда-нибудь на выходные, — подсказывала мне моя часть существа, и не о чем тут беспокоиться. Но та, что принадлежала Маку, нашептывала, что его, возможно, уже нет в живых, а мой старый приятель собирается бросить меня, и очень скоро у меня вообще не будет Контактов, и тогда я умру навсегда, как там было в этом вчерашнем фильме, когда людей убивали, а у них совершенно не было никаких Контактов.
Я снова позвонил своему тестю. Да, жена с детьми уже там, они на озере, катаются на лодке с друзьями, и я, страшно перепугавшись, стал доказывать, что это слишком опасно, не разрешайте им, и я сам приеду и удержу их, если понадобится, и…
Это не проходило. Шло время, и Мак лишь теснее сливался со мною. Я все-таки надеялся, что после «щелчка» станет лучше. Но стало хуже.
Хуже?
Пожалуй, я не так уж уверен в этом. То есть, по правде, до сих пор я рисковал самым невероятным образом. Например, я на целый день уходил на работу и оставлял жену одну дома. Боже, с ней ведь что угодно могло произойти! И по многу месяцев не виделся с Хэнком. И не пользовался каждой возможностью, чтобы проверить, как там Джо, чтобы в случае его смерти успеть заключить новый Контакт.
Теперь у меня есть пистолет, и я не хожу на работу, и ни на миг не спускаю глаз с жены, и мы — очень осторожно — доедем до дома Джо и не позволим ему делать всякие глупости, а когда с ним все будет улажено, мы поедем к Хэнку и отговорим его от этого безумно рискованного полета в Нью-Йорк, и уж тогда, наверное, все будет хорошо.
Меня, однако, тревожит, что иногда мне все-таки необходимо соснуть. А вдруг что-нибудь случится с ними со всеми, пока я сплю?
Перевела с английского Зоя СВЯТОГОРОВАБорис Воскресенский, кандидат медицинских наук СПАСИТЕ ВАШИ ДУШИ
Предостерегая против опасности духовного коллективизма (его примеры дали в нашем веке многие закрытые общества), Дж. Браннер создает почти клинически достоверную картину психического расстройства личности под бременем чужих мыслей, желаний, страхов.
Герой разрушен духовной интоксикацией в результате «Контакта». Классическая психиатрия занимается индуцированными извне патологическими состояниями.
Однако не всегда они становятся в полном смысле слова болезнью.
Где граница?
Об этом беседа научного обозревателя журнала с доцентом кафедры психиатрии и медицинской психологии Российского государственного медицинского университета.
За последние годы мы стали наблюдать множество форм нетрадиционного поведения людей. Не так давно в центре Москвы, напротив здания бывшего Моссовета, недели две регулярно появлялся человек с плакатом на груди. Текст гласил, что носитель плаката — фермер, которому нужен трактор, иначе он не обработает землю и ее отберут — подвергнет себя здесь, у памятника основателю столицы, самосожжению. Прохожие изредка опускали купюры в картонную коробочку и, отходя, покачивали головами: сумасшедший, что возьмешь… Вообще в массовом сознании явно укрепляется мысль о всеобщем безумии, охватившем нас. Эта мысль не кажется крамольной, если пару часов постоять в толпе, собравшейся по любому поводу. Непременно ощутишь, как общее настроение передается и тебе. Так что — все это есть область психиатрии?
— Видите ли, «безумие» в естественно-научном смысле и с точки зрения обыденного сознания вовсе не одно и то же. Предмет психиатрии — психические, или душевные болезни, хотя порою границы предмета очертить бывает сложно. Иногда психиатрию сближают с неврологией, вульгарно заявляя: «все болезни от нервов»; случается, объявляют болезнью талант, альтруизм, служение идеям и идеалам или называют сумасшествием проявления жестокости, безнравственности, антисоциальности.
Определить область психиатрии клинической, которая как раз занимается больными и болезнями, может помочь трихотомическая концепция структуры человеческой индивидуальности. (См. рисунок.)
Под телом (внутренний круг) понимаем физическое существо человека, все системы организма в их взаимосвязи и взаимодействии.
Психические (душевные) процессы и состояния (средний круг) — это мышление, эмоции, воля, память, внимание и т. д. Особенности этих функций, структур, «кирпичиков» душевной деятельности создают психические индивидуальности, характеры, варианты психического облика. При психических болезнях разрушаются или видоизменяются именно «кирпичики». Природа, закономерности, диагностика, как и профилактика или лечение этих процессов — все это и есть предмет клинической психиатрии.
Духовные ценности (наружный круг) включают моральные, нравственные устои человека, его направленность, ценностные ориентации, познавательные, эстетические, мировоззренческие и другие особенности. Это, собственно, личность человека как члена общества, которая формируется, когда он приобщается к различным формам общественного сознания.
— Очевидно, подобное приобщение чревато иногда опасностью попасть во власть ложной идеи, пойти за лжепророком. В истории есть множество тому примеров. Однако интересно, как рассматривает клиническая психиатрия такие индуцированные извне состояния личности? Психозы?
— Да, психиатрия занимается индуцированными психозами как формами психических расстройств психогенной природы. Они обусловлены человеческими отношениями, столкновениями, конфликтами — факторами внешнего круга, если вернуться к нашей таблице. Всем тем, что оставляет след, значимый след, в душе человека. Нередко осознаваемый, если речь идет о психических травмах.
В основе индуцированного психоза лежит определенное психическое воздействие и связанное с ним переживание. Удивительно, что не всегда подобное воздействие является психической травмой (и в узком, медицинском, и общечеловеческом смыслах), которая несет страдания, печали, лишения. Подобное расстройство крайне редко наблюдается в стенах обычной психиатрической больницы, тем более расположенной в большом городе. Традиционно индуцированные психозы связывают с недостаточным уровнем образованности, пребыванием в изолированных местах, группах, сообществах, участием в организации, мало открытой и получающей мало сведений извне. Обычно индуцированный психоз поражает нескольких людей, например, семью, члены которой связаны тесными узами, где степени свободы и подчинения главе семьи каждого строго регламентированны. Если речь идет об организациях, то имеют значение не только внешняя формализация, но единообразие мышления, единомыслие, общность взглядов, воспитанные и определенные спецификой данного учреждения. В прежние времена такие состояния проявлялись в монастырях. Отсчет идет со времен средневековья, когда возникали различные психические эпидемии, одержимость, сильные религиозные переживания, что подробно описано в учебниках по истории психиатрии. В частности, в классическом учебнике профессора В. П. Осипова есть прекрасное описание всех стадий развития индуцированного психоза среди монахинь обители урсулинок.
— И все же о подлинной или мнимой болезни идет в таких случаях речь? Когда философ В. В. Розанов анализирует в своей работе «Темный лик. Метафизика христианства» случаи распространенных в России самоистреблений (в частности, известное терновское самозакапывание конца минувшего века), он как бы полемизирует с психиатром И А. Сикорским. Там, где врач видит болезнь, философ — «нравственную возбужденность в сфере ошибочной религии». Человек под влиянием ложной идеи закапывает множество людей, в том числе мать, жену, ребенка, но, по мнению автора, вовсе не обнаруживает признаков психической болезни. Мягкий, добрый, совестливый человек…