Римас остановил машину.
— Разреши мне поговорить с мальчиком.
Лемке посмотрел на Римаса, улыбнулся, достал из кармана ключи и повесил на руль.
— Если хочешь, Римас, моя квартира в твоем распоряжении.
Римас положил ключи в карман и спросил:
— Где ликвидируют тренера?
— Я против ликвидации, — ответил Лемке. — Сажина достаточно скомпрометировать. Завтра к вечеру бывшие в Маутхаузене соберутся на митинг, думаю, русский не удержится и придет.
Римас пожал плечами, и Лемке продолжал:
— На митинге произойдет драка, вмешается полиция. Русский попадет в неприятную историю, и его вышлют из Вены либо австрийцы, либо русское посольство отправит в Москву.
— У них строго, — согласился Римас.
— Ты согласен? — радостно заулыбался Лемке. — Приходи утром, посмотри шествие покойников.
* * *— Простите, Михаил Петрович, но я обещал послу, что привезу вас, — сказал работник посольства, усаживаясь за руль. Рядом с ним сел Зигмунд, Роберт и Шурик разместились сзади.
— Василий Федорович не мог приехать на матч и очень сожалел, но просил привезти вас всех обязательно.
— С начальством не спорят, Николай Николаевич. — Сажин притворно вздохнул. Несколько минут ехали молча.
— Вот мы и дома. Наша улица, ребята, называется Райэнерштрассе.
Все вышли из машины. Шурик оглядел старое трехэтажное здание посольства и сказал:
— Не шибко шикарно живете, Николай Николаевич.
— Этот дом занимало еще посольство царской России. Получили в наследство, — ответил Николай Николаевич.
Когда входили в здание, Роберт поймал Шурика за полу плаща.
— Ты знаешь, что дом человека ругать нельзя?
— Так я спросил…
— Меньше спрашивай, жеребенок. Если старшему ты нужен, он сам к тебе обратится. Понял?
— Понял, — Шурик вырвался и вприпрыжку пустился догонять товарищей.
Когда все сняли плащи, причесались и привели себя в порядок, Николай Николаевич открыл какую-то дверь и сказал:
— Ребята, проходите, вас ждут, а мы с Михаилом Петровичей сейчас вас догоним, — он закрыл за боксерами дверь и повернулся к Сажину. — Сегодня у нас вечер отдыха, но сначала два слова о делах. Как вас принимают в Вене?
— Спасибо, не жалуемся. Условия для тренировки хорошие.
— Кто хозяин клуба?
— Какой-то Лемке. Я мало его вижу.
— И прекрасно, — Николай Николаевич открыл дверь и взял Сажина под руку. — Под благовидным предлогом отказывайтесь от предложений господина Лемке. Ужин, совместная прогулка…
— Хорошо, — Сажин кивнул и вошел в зал, полный празднично одетых людей, которые стояли вдоль уставленного бутылками и закусками стола.
Черную шевелюру Роберта и светлый ежик Зигмунда Сажин нашел сразу, но рыжие вихры Шурика видны не были.
— Не беспокойтесь, вина вашим ребятам никто предлагать не будет.
— А я и не беспокоюсь, — ответил Сажин и пошел к столу.
В центре внимания, естественно, находился Зигмунд, он не успевал отвечать на вопросы, улыбался, молча кивал, наконец, поднял руку и сказал:
— Все, товарищи, разговоры о боксе запрещены. Я в коматозном состоянии, вы меня избили сильнее, чем Бартен.
Кругом рассмеялись.
Сажин разговаривал с послом, но старался не выпускать из виду ребят.
* * *Петер с удивлением смотрел на стоявшего в дверях Лемке.
— Не ждал? — Лемке улыбнулся. — Можно войти?
— Проходи, Вальтер, проходи, — Петер захлопнул входную дверь и пошел вперед. — Сидеть, Макс! — крикнул он на зарычавшего рыжего бульдога. — Извини, не ждал, а старая Марта убирает у меня только по субботам, — говорил он, растерянно оглядывая комнату, пытаясь убрать на столе какие-то вещи.
— Брось, старина, что за церемонии. — Лемке достал из кармана бутылку «Мартеля» и поставил ее на стол.
— Черт возьми, Вальтер, — Петер помог Лемке снять пальто, — я неуклюжий хозяин. Знаешь, у меня никто не бывает, я и растренировался. — Он вышел в переднюю, пнул ногой заскулившего бульдога и повесил плащ и шляпу Лемке в стенной шкаф.
Потирая белые руки, Лемке оглядел гостиную, отодвинул стул и сел.
— У тебя очень мило, старина, — он опять оглянулся, — для такого медведя, как ты, очень уютно.
— Старый я медведь, Вальтер, — Петер поставил на стол два бокала и тарелку с виноградом. — Старики любят уют.
— Все мы не молодеем, — Лемке взял один бокал и протянул его хозяину. — Убери, Петер, тебе нельзя, у тебя через час тренировка с русскими.
— Да, да, Вальтер, ты прав, — Петер убрал бокал, потер ладонями шишковатую голову и посмотрел на Лемке. — Я рад, что ты зашел.
— Не ври, — Лемке улыбнулся, — старому другу врать нехорошо. Открой-ка лучше бутылку и налей мне коньяку.
— Я не видел, чтобы ты пил коньяк, — Петер открыл бутылку, плеснул в бокал, Лемке посмотрел на его руки и довольно кивнул.
— Но ты любишь коньяк, Петер? И, кажется, именно эту марку?
— Ты наблюдателен, Вальтер. Я люблю старый «Мартель». — Петер сел напротив, снова потер голову и быстро взглянул на Лемке.
— Вечером допьешь бутылку. Сегодня вечером тебе захочется выпить, — Лемке взял бокал и заставил себя сделать глоток.
— Кури, Вальтер, — Петер поставил перед ним блюдце. — А что сегодня вечером? — Он погладил бутылку. — Уже давно мне каждый вечер хочется выпить.
Лемке отхлебнул из бокала и поморщился.
— Сегодня мне нужна твоя помощь.
— Что я могу, Вальтер? — Петер шумно вздохнул и потянулся к бутылке, но Лемке перехватил его руку. — Я стар, Вальтер.
— Не прибедняйся, старина. — Лемке достал портсигар, но тотчас спрятал его в карман.
— Кури, Вальтер, ты же любишь курить. Не стесняйся, — Петер подтолкнул Лемке другое блюдце. — Вот только пепельницы у меня нет.
— Ведь ты не куришь, будет пахнуть дымом. Не стоит, — Лемке спрятал портсигар и взял в руки бокал.
— Ерунда, Вальтер. Я открою окно, — Петер поднялся.
— Не беспокойся, Петер. Сядь, я потерплю, — Лемке поднял бокал и посмотрел его на свет. — Да, я люблю белое вино, а ты коньяк. В жизни же наоборот, я люблю риск, ты не любишь.
— Вальтер, я старый человек.
— Ты равнодушный. Ты привык, чтобы тебя били. Смирился.
— Я хочу покоя. Это плохо? — Петер поднял тяжелую голову. — Меня интересует только бокс, ты мог бы, Вальтер…
— Нет, — Лемке поставил бокал и откинулся на спинку кресла. — Не мог бы, Петер. Обмануть — это я мог бы. Сказать, что получаешь последнее задание, что тебя оставят в покое. К нам люди добровольно не приходят и… и не уходят. Я могу попробовать помочь тебе исподволь, потихоньку, давая обтекаемо отрицательные характеристики. Тебя могут законсервировать… — Лемке помолчал. — А не получится, проскрипишь вместе со мной до финиша. Тебе не на что жаловаться, старина. Мы жили неплохо. — Он задумался, вынул сигарету и закурил, но тут же спохватился, погасил сигарету о зажигалку и спрятал в карман. — Кто из твоих коллег имеет такую квартиру, машину, клуб? Да многие ли выжили?
Петер не узнавал шефа. Лемке опустил плечи, ссутулился, на лице четче проступили морщины. Неожиданно тренер увидел, что Лемке подкрашивает виски и волосы в неестественно фиолетовый цвет.
— Вечером эти полосатые собираются на митинг, возьми Тони и приходи к кладбищу. Мальчику полезно посмотреть, — Лемке кашлянул. — А ты, если понадобится, выступишь свидетелем, что драку начали арестанты и русские в ней участвовали. Ты тренируешься с русскими, журналистам понравится такой свидетель…
Слова Лемке плавали в воздухе, крутились вокруг головы Петера. Комната наполнялась зеленым туманом. Лемке уплывал в нем, заслоняемый другими фигурами. Петер старался узнать их, но не узнавал, они двоились, штатские и военные, многие со свастикой на рукаве, некоторые в боксерских перчатках, с окровавленными лицами и перекошенными ртами. Неожиданно вынырнуло улыбающееся лицо Лемке, и Петеру захотелось его ударить, но он лишь потер голову, сделал выдох и сказал:
— Недолго, Вальтер. Уже недолго, — он приложил ладонь к широкой груди. — Еще несколько раундов. Один, может, два.
— Брось, старина, — Лемке улыбнулся и оттолкнул руку Петера, который опять потянулся к бутылке. — От тебя не должно пахнуть. Полиция не любит пьяных свидетелей.
Они оделись, в дверях Петер оглянулся и сказал провожавшему их бульдогу:
— Извини, вечером погуляем, Макс, — он захлопнул дверь, и бульдог грустно улегся на свой половичок.
* * *Спортзал выглядел обычно: раскачивались и гудели тяжелые мешки, звенели пневматические «груши», отражаясь в зеркалах, мелькали фигуры боксеров. Так было каждый день в течение многих лет, но почему-то сегодня Петеру зал показался более светлым и веселым. Тренер подошел к Сажину, который наблюдал за спаррингом Роберта с Зигмундом, и тихо сказал:
— Извини, меня задержал хозяин.
Сажин не повернулся и кивнул.
— Провести спарринг Тони с Шуриком? — спросил он, глядя на секундомер.
— Конечно, только проследи, чтобы не дрались. Два раунда по две минуты, и, конечно, в шлемах. — Петер спохватился и спросил:
— А ты как думаешь?
— Так жe, — ответил Сажин, щелкнул секундомером и крикнул: — Стоп! Роберт, проведи два раунда с тенью и кончай. Зигмунд, свободен.
Боксеры пожали перчатки. Роберт слизнул с усов пот и спросил:
— Ну как?
— Ты в полном порядке, князь, — ответил Зигмунд задумчиво. — Только, на мой взгляд, — он жестом позвал Сажина, — ты излишне акцентируешь удар. Как думаете, Михаил Петрович?
— Считаешь, что выдохнусь? — Роберт испытующе переводил взгляд с тренера на партнера.
— У тебя мания, князь. При чем тут твое дыхание? Он отлично дышит, Михаил Петрович, — ответил Зигмунд. Сажин стоял, наклонив голову, и молча слушал боксеров. — Дело совсем в другом, — продолжал Калныньш, — когда ты наносишь удар, ты невольно прерываешь серию. Так? Ты очень опытный боксер, Роберт, хорошо чувствуешь себя на дистанции удара, твоя связь с противником не должна прерываться. Работай легче, но без перерывов. В этом твое преимущество, ты не запутаешься в длинных сериях.
— А я не сдохну?
— Не старайся каждым третьим-четвертым срубить и не сдохнешь. Бросай одни руки, держи противника на дистанции удара, ты же опытный боец, он сам подставится. Помяни мое слово.
— Зигмунд говорит дело, — вмешался Сажин, — ты устаешь не от боя, а от собственных тяжелых ударов, напрягаешься, рвешь дыхание. Давай попробуем?
— Сейчас? Я только отработал три раунда, — Роберт вытер лицо локтем.
— Неважно, еще один не помешает. Петер! — крикнул Сажин и, когда старый тренер подошел, спросил: — Ты не возражаешь, если Роберт проведет один раунд с твоим легковесом?
— С Тони? — Петер нахмурился. — Можно, только без этого, — он сжал руку в кулак.
— Естественно. Нам надо проверить Роберта на скорость, а к своим партнерам он очень привык.
— Тони! — позвал Петер.
Высокий стройный юноша подошел и поклонился.
— Слушаю, мастер.
— Надень шлем и проведи один раунд с этим парнем. — Петер хлопнул Роберта по плечу. — Понял?
— Слушаю, мастер, — Тони побежал в раздевалку и через секунду появился в тренировочном шлеме.
— Михаил, ты посмотри за ними, — Петер взял Зигмунда за руку и отвел в сторону. — Поговорим, парень. Ты мне очень понравился в бою с американцем.
Зигмунд слушал, склонив голову набок, пошевелил губами и сказал:
— Я плохо говорю по-немецки.
— Пустяки, — Петер шутливо ударил его в живот, — боксеры говорят на языке жестов.
Зигмунд рассмеялся и пошел с Петером по залу.
— У тебя быстрая реакция, парень, — Петер пояснил свою фразу жестом.
— Боксера выдают глаза, — ответил Зигмунд, — Удар рождается в глазах.
— Да, глаза, — согласился Петер и обнял боксера. — Глаза выдают желания человека. Но не все понимают взгляд.
— Я понимаю, — ответил Зигмунд. — Вы знаете, я чувствую мысль противника, трудно объяснить, но я точно знаю, когда человек врет, только делает вид, а когда хочет действительно ударить.
Они замолчали и пошли дальше. Когда-то Петер был одного роста с Зигмундом, но сейчас сутулые плечи прижимали его к земле. Боксер казался высоким и очень тонким рядом с тяжелой, медвежьей фигурой старого тренера.
Они сделали круг по залу и остановились напротив боксирующих в быстром темпе Тони и Роберта. Сажин стоял рядом и, не вмешиваясь в ход поединка, поглядывал на секундомер. Тони пытался навязать ближний бой, но каждый раз натыкался на перчатку грузина и оставался на средней дистанции. Петер смотрел, морщился и осуждающе качал головой.
— Стоп! — крикнул он, подошел к Тони и стукнул его по шлему. — Глупец, боксер дерется руками, а выигрывает ногами и головой. Он встречает тебя одним и тем же ударом. Думай.
— Слушаюсь, мастер, — Тони занял боевую стойку и двинулся к Роберту.
— Вы строгий, — сказал Зигмунд, когда они с Петером снова пошли по залу.
— Дисциплина и труд, — Петер обнял Зигмунда за плечи.
— Творчество, — боксер выскользнул из-под руки Петера и ударил пневматическую «грушу». — Самостоятельность мышления.
Петер не понял слов боксера, но протест почувствовал, еще он все время чувствовал взгляд Сажина, который наблюдал за спаррингом, то и дело поглядывал на Петера, и проскальзывала в глазах русского то ли насмешка, то ли подозрение. Петер постарался выпрямиться и расправить плечи, появилась злость. Косолапя, Петер шел рядом с Зигмундом, но между ними возникла дистанция. Крохотная, но дистанция, и русский точно выдерживал ее. Он шел рядом, изящно огибая спортивные снаряды, в каждом его шаге и жесте была мягкость и свобода молодого тренированного тела. Свобода не только мускульного расслабления, а внутренняя свобода человека, на плечо которого нельзя положить руку без разрешения. Он шел рядом, но Петер понимал, что если он захочет похлопать его или взять за руку, то боксер уйдет, вежливо улыбнется и под благовидным предлогом, что ему хочется ударить «грушу» или мешок, сделает шаг в сторону. Как говорят боксеры. «тустеп». Неужели он что-нибудь понял? Догадался? Почувствовал?
— Мальчик, — Петер не протянул руку, а остановил русского словом. — Ты доктор?
— Хирург, — Зигмунд нахмурился и показал, что режет.
— Посмотри, — Петер поднял к лицу ладони, — что у меня с руками?
Зигмунд взял руку Петера и стал ощупывать многократно перебитые и распухшие суставы.
— Давно, — сказал Зигмунд и вернул Петеру руку, словно посторонний предмет. — Профессиональный ринг, работали с незажившими суставами. Хронические вывихи, сильная деформация, верхняя фаланга пятого пальца несколько раз сломана.
Петер согласно кивнул.
— Болят, — сказал он и посмотрел вопросительно.
— Нужно сделать рентгеновский снимок, сейчас мне трудно дать вам совет. — Зигмунд взглянул через голову Петера. — Иду, — он вежливо кивнул и побежал к Сажину, который, стоя в окружении Тони, Роберта и Шурика, смеялся и смотрел в сторону Петера.
Когда тренировка закончилась и русские вышли из душа, Петера удивило, что Сажин тоже каждый раз моется вместе с боксерами, — Петер пригласил их в буфет, где уже заказал для ребят сок, а себе и Сажину — пиво. Первым подбежал Шурик, он подмигнул Петеру, сказал «мерси», схватил стакан с соком и опрометью бросился к Тони, который, стоя в сторонке, ждал его. Как объяснялись два новоиспеченных друга, для Петера, да и для всех остальных, оставалось загадкой, но они разговаривали, и данный факт не вызывал сомнений. Склонив друг к другу рыжую и черную головы — Тони был жгучим брюнетом, — почти соприкасаясь лбами, они подолгу беседовали на понятном им одним языке. И сейчас Шурик подбежал к Тони, они азартно заговорили о чем-то и, прихлебывая из одного стакана, уселись на диванчик под огромным портретом Петера Визе, который красовался на стене напротив входа.
В центре улицы, преграждая дорогу машинам, стояла группа мужчин в полосатых арестантских костюмах и тапочках. Размахивая руками, как полицейские-регулировщики, они направляли транспорт в боковую улицу. Когда схлынула очередная волна машин, мужчины оставили на перекрестке дежурного, пробежали квартал и захватили следующий перекресток. Позади них проезжая часть оставалась пустой, а мужчины продолжали теснить машины, захватывали квартал за кварталом. Одни водители доброжелательно кивали, другие, судя по их лицам, говорили резкости, но подчинялись, так как арестанты с дороги не уходили, а иногда и требовательно стучали но кузовам.
Пешеходы реагировали на происходящее по-разному. Одни шли по своим делам и словно не замечали происходящего, другие останавливались на краю тротуара и чего-то ждали. Открывались окна, появлялись любопытные и равнодушные лица.
Женщина посадила на подоконник пятилетнего сына и, придерживая его одной рукой, другой показывала вниз и что-то говорила.
Из бакалейной лавки выскочил парнишка и поставил на тротуар стул, на который водрузилась вышедшая за ним пожилая женщина.
В конце уже совсем очищенной улицы шевелилась бесформенная человеческая масса.
Это строилась колонна бывших узников Маутхаузена. А из переулков подходили и подъезжали все новые и новые.
В элегантном светлом автомобиле полный мужчина стащил с себя дорогой костюм и натянул арестантскую униформу.
— Хорош, — сказала женщина за рулем.
— А ведь она болталась на мне, как на вешалке, — ответил мужчина, пытаясь засунуть пухлый живот в узенькую, почти детскую курточку.
Женщина поджала губы и отвернулась, а мужчина вылез из машины и подошел к голове колонны, вглядывался в окружающих, искал знакомых.