В качестве помощников мы избрали четырех николаевских солдат, которые давным-давно дезертировали и жили в Баргузине под вымышленными именами. На руках они носили клеймо «Б» – «бродяга», но были честными, трудолюбивыми русскими людьми и женились на сибирских девушках. Двое из них были раскольниками, и все четверо выделялись своим уважением к семейной жизни.
Один из них, Григорий Яковлевич Соловьев, шесть месяцев провел в тайге, добывая золото и древесину. Павловна, его жена, жила все это время на одном лишь чае. Вернувшись, муж принес не только золото, но также масло, мясо и рыбу, и Соловьевы устроили пир для себя и своих друзей. Весной запасы пищи подошли к концу, и отважный Григорий оседлал двух лошадей, наполнил мешки провизией и снова пропал. Его вылазки в тайгу были очень опасными. Его подстерегали половодья и лавины, казацкие пули и встречи с другими браконьерами. Его очень любили за благородный и дружелюбный характер. Он и его жена стали нам ближайшими друзьями и советниками в нашем предприятии. Григорий хотел бы нам помочь, но не рискнул стать нашим проводником, хотя проводник из него бы вышел отличный. Поскольку сам он не брал на себя такую роль, мы попросили его найти честного человека из числа «таежных волков».[46]
Он познакомил нас с одним из старожилов – стариком, который также был беглым солдатом; он всегда выступал против начальства и в конце концов украл казну своего полка и закопал деньги. Отбыв срок на каторге, он несколько раз пытался вернуться в Россию за деньгами, но пока что это ему не удавалось. Он жил в деревне в 40 верстах от города. Этот старик был умным и деловитым человеком и пользовался большим влиянием среди местных жителей. Соловьев сказал нам, что если он не сможет рекомендовать надежного проводника, то, значит, найти таких невозможно, так как все известные ему надежные люди не желают рисковать. Участвовать в нашей затее желали многие, но все они были ненадежны.
Мы попросили Соловьева написать старику и пригласить его к нам, чтобы можно было с ним поговорить. После множества предосторожностей тот наконец явился и сказал нам:
– Вы поставили перед собой очень сложную задачу. Не думаю, чтобы вам удалось ее выполнить. О вашем исчезновении узнают по всей Сибири. Вероятно, вы не доберетесь до Читы, но, если это вам удастся, вдоль всего пути до Владивостока вас будут ждать ловушки. Кроме того, вам придется пройти тысячи верст по горам, где опасны не только дикие звери, но и туземцы.
В ответ мы только повторяли:
– Найдите нам проводника. Мы хорошо ему заплатим и снабдим его оружием, главное – найти его.
Он отказался это делать, сказав:
– Я не знаю никого достойного и опытного. Чтобы хорошо знать тайгу, надо регулярно в ней бывать. Тайга капризна, опасности налетают внезапно. Тот, кто побывал в ней однажды или дважды, не может считать, что узнал ее. Я знаю одного честного человека, который носил золото в Читу. Но сейчас от него не будет никакой пользы. Он забыл все тропы и собьется с пути.
С меня было довольно. Неужели у нас самих нет голов на плечах? Разве мы не можем исправлять ошибки проводника? У нас есть карта и компасы и будут деньги, оружие и провизия. Мы решили обратиться к этому человеку, который ходил в Читу, раз нам гарантируют его честность.
Мы немедленно начали собираться в путь, но выяснилось, что это легче задумать, чем сделать. Нужно было достать паспорта для всех нас. Выяснилось, что деньги и лошадей мы сможем добыть лишь при условии, что начнем заниматься сельским хозяйством. Время шло. Миновал целый год, в течение которого мы активно вели шифрованную переписку и втайне покупали оружие.
Тем временем Дмитрий Григорьевич Любовец женился на местной повивальной бабке, получил постоянное место учителя и тем самым лишился стимулов к побегу. Нас осталось только трое. И Шамарин, и Тютчев устали от жизни в Баргузине. Тютчев особенно томился без серьезной конспиративной работы, которой он занимался, когда был членом группы «троглодитов» в Петербурге, из которой вышел ряд виднейших деятелей движения «Народная воля».
Глава 19 Иван Линев
Однажды летом 1880 г. в Баргузин прибыло около двадцати ссыльных. При появлении троек мы поспешили к полицейскому участку поздороваться с новичками и посоветовать им, где лучше поселиться. Я сказала им, что буду для всех готовить, пока они не найдут жилье. Среди них было лишь две женщины.
Среди мужчин был один, приговоренный к ссылке в Саратовскую губернию, но правительство в административном порядке изменило этот приговор на ссылку в отдаленный сибирский городок. Его звали Иван Логинович Линев. Это был очень интересный человек 42 лет от роду, бывший помещик из Костромской губернии.
Он учился в Горгорецком сельскохозяйственном институте, а потом посещал Петербургский университет. Сменить учебное заведение его уговорила мать, встревоженная буйным образом жизни детей помещиков, учившихся в институте. Она была умной, высокообразованной женщиной, которая хотела, чтобы ее сын стал действительно полезным членом общества. Иван испытывал к ней глубокое уважение и старался выполнять ее желания. Он проучился в университете около двух лет. Когда начались студенческие беспорядки конца шестидесятых – начала семидесятых годов, Линев был арестован и исключен из университета, после чего поступил в один из новосозданных либеральных институтов.
Тем временем ширилось хождение «в народ», и Линев следил за ним с большим интересом. Он сочувствовал нашей деятельности и понял, что единственный способ действительно узнать народ – идти в него и работать с ним. В России, где помещик и крестьянин принадлежали к различным классам с четко определенными границами, а прослойки между ними еще не существовало, сделать это было трудно.
Поэтому Иван решил поехать в Америку, трудиться там рабочим, а затем вернуться и учить других. Поскольку он не знал никаких ремесел, сперва ему пришлось заниматься тяжелым трудом. Он провел целый сезон чернорабочим на северных лесозаготовках и лесопилках.
После этого он стал рабочим на строительстве железной дороги под Чикаго; но среди рабочих росло недовольство, они забастовали, и Джона, как его звали в Америке, вышвырнули с работы вместе с многими тысячами других. Тщетно прождав несколько месяцев, он решил устроиться сам. Он продал свой лучший костюм, купил тележку, куртку и кепку, какие носят старьевщики, и в таком облачении ходил по чикагским улицам, останавливаясь под окнами и гудя в гудок, подобно другим старьевщикам. Но домохозяйки и слуги не обращали на него никакого внимания – выяснилось, что в каждом доме привыкли иметь дело с каким-то одним старьевщиком и не желают пользоваться услугами нового человека.
Когда это предприятие провалилось, Джон оказался перед угрозой голодной смерти. Он продал свою экипировку, получил рекомендательное письмо и отправился в Калифорнию, в Сан-Франциско. Сперва он не пользовался письмом, так как хотел всего добиться сам. После долгих поисков он получил место официанта. От него требовалось носить полные тарелки из кухни в зал, держа в каждой руке по три тарелки, и обслуживать посетителей быстро и вежливо. Блюда менялись, а ему нужно было помнить, что заказывал какой клиент. Сперва ему не удавалось это запомнить, и посетители выражали недовольство. Затем Джон уронил две тарелки и в смущении скрылся на кухне. В тот раз хозяин ничего ему не сказал, но, когда то же самое случилось на следующий день, вежливо заметил помещику-официанту, что тот распугает всех клиентов, не говоря о разбитой посуде и пропавшей еде, и посоветовал ему более скромную должность мойщика посуды на кухне, на которую Джон согласился.
На кухне стояли два больших таза – один с горячей водой, а второй с опилками. Тарелки следовало сперва погружать в воду, затем в опилки. После этого другой человек вытирал их полотенцем. Груды тарелок скапливались с ужасающей скоростью, и Джон не мог с ними управиться, хотя старался изо всех сил. Другие работники на кухне отпускали шутки в его адрес и ставили перед ним все новые и новые горы посуды. Ему стало стыдно, и, получив несколько заработанных долларов, он ушел оттуда.
Бродя по улицам, он в конце концов пришел в китайский квартал города, где нашел лавку, в которой требовался работник, чтобы шить мешки. Но жалованье было таким маленьким, что жить на него мог только китаец.
Джон знал, что ему стоит работать на ферме; но время для этого было неблагоприятное вследствие экономического кризиса, а также массовой китайской иммиграции, из-за которой люди других национальностей с трудом находили работу.
Положение становилось серьезным, и Джону пришлось прибегнуть к рекомендательному письму. Благодаря ему он получил место в большом магазине, торгующем материей. Владелец магазина был доволен Джоном и вскоре сделал его своим старшим клерком. Джон провел там год, хотя постоянно искал возможность вернуться к какому-нибудь физическому труду.
На кухне стояли два больших таза – один с горячей водой, а второй с опилками. Тарелки следовало сперва погружать в воду, затем в опилки. После этого другой человек вытирал их полотенцем. Груды тарелок скапливались с ужасающей скоростью, и Джон не мог с ними управиться, хотя старался изо всех сил. Другие работники на кухне отпускали шутки в его адрес и ставили перед ним все новые и новые горы посуды. Ему стало стыдно, и, получив несколько заработанных долларов, он ушел оттуда.
Бродя по улицам, он в конце концов пришел в китайский квартал города, где нашел лавку, в которой требовался работник, чтобы шить мешки. Но жалованье было таким маленьким, что жить на него мог только китаец.
Джон знал, что ему стоит работать на ферме; но время для этого было неблагоприятное вследствие экономического кризиса, а также массовой китайской иммиграции, из-за которой люди других национальностей с трудом находили работу.
Положение становилось серьезным, и Джону пришлось прибегнуть к рекомендательному письму. Благодаря ему он получил место в большом магазине, торгующем материей. Владелец магазина был доволен Джоном и вскоре сделал его своим старшим клерком. Джон провел там год, хотя постоянно искал возможность вернуться к какому-нибудь физическому труду.
Однажды, проверяя вечером магазин, Джон увидел в одной из комнат большие перемены. Стены были завешены черной тканью, а посреди комнаты поставили стол в окружении кресел. На столе лежали крест, череп и другие странные предметы. Хозяин магазина говорил ему, что состоит в некоей тайной организации, и Джон решил, что готовится собрание членов этой организации – ложи. Он ушел из магазина и никому не говорил об этом случае, но вскоре хозяин сам заговорил на эту тему и пригласил Джона вступить в ложу. Джон отказался, в результате чего отношения между ними испортились, и Джону пришлось подыскивать себе другое место.
Вскоре ему представилась хорошая возможность. Работая в магазине, Джон познакомился с молодым адвокатом, который покупал нетронутые леса под Сан-Франциско, вырубал их и образовавшиеся земельные участки продавал по большой цене. Сперва он не решался нанимать русского аристократа в чернорабочие, но, поскольку Джон хотел именно такую работу, в конце концов взял его. Так прошли три приятных года, в течение которых Джон научился работать со всяческими сельскохозяйственными машинами. Недоволен он бывал лишь тем, что, когда приезжал хозяин, приходилось держать его лошадь под уздцы.
В северо-западных штатах еще продолжались индейские войны, и те места, где не было железных дорог, требовалось снабжать оружием и продовольствием. Джон решил заняться этим делом. Купив фургоны и несколько упряжек мулов, он за пару лет преодолел много тысяч миль по прериям и лесам, порой защищая свою жизнь и свои товары от индейцев.
К тому времени он прожил в Америке уже пять лет. Пора было думать о возвращении в Россию. Он хотел вернуться как американец и основать ферму, на которой молодые люди из всех классов могли бы обучаться новым сельскохозяйственным методам. Для этого ему были нужны деньги, и он решил добыть их, прежде чем уехать из Америки. Поэтому он стал торговцем на Великих озерах, продавая товары жителям побережья; но так как у него в Америке было много русских друзей, которым приходилось хуже, чем ему, он часто был вынужден выручать их из бедственного положения и потому копил деньги очень медленно. В итоге прошло еще два года, прежде чем он смог вернуться в Россию.
В России за это время многое переменилось. Молодежь уже отказалась от просветительской деятельности, поскольку подвергалась постоянным преследованиям. За семь лет отсутствия Джона в стране образовались всевозможные политические организации, и молодые люди из этих групп тепло встретили репатрианта. По своему американскому паспорту Джон купил земельный надел в Саратовской губернии, и его дом стал не только сельскохозяйственной школой, но и убежищем для беглецов. Одно время там скрывался Квятковский.
На ферме жило также несколько женщин, которые больше интересовались политикой, чем образцовым хозяйством, и Джон сам вскоре разочаровался в своих планах и посвятил себя революционной работе.
Ферма просуществовала лишь несколько месяцев, а потом жандармы устроили налет и арестовали всех ее обитателей. Власти не сумели уличить Линева в том, что он участвовал в работе партии; но его осудили за проживание под вымышленным именем и приговорили к ссылке в Саратовскую губернию. Однако царская администрация отказалась считать отсутствие доказательств за свидетельство невиновности и изменила приговор, назначив Линеву ссылку в далекую Сибирь.
С первых дней прибытия в Баргузин Джон начал думать о сельскохозяйственных занятиях. Он арендовал две десятины земли, купил лошадь, телегу и плуг и с одобрения полиции начал подготовку к работе.
Я сразу же поняла, каким полезным нам человеком станет Джон, и предложила помогать ему в работе на ферме, так как знала, что лошади, которых ему разрешено иметь, необходимы для нашего побега.
Джон сразу же заявил, что не собирается оставаться в ссылке и немедленно начнет подготовку к побегу. Нас снова стало четверо – замышляющих побег и всецело доверяющих друг другу.
Мы решили купить четырех крепких лошадей, а чтобы скрыть цель их покупки, Джон подрядился возить зерно из города на ближайшую мельницу. Работая с двумя конными упряжками по очереди, он успевал ежедневно перевозить сотни пудов зерна; как заправский работник, он флегматично и методично загружал и разгружал свои телеги.
Ферма не окупала вложенные в нее деньги, и собранные нами средства истощались. Пришлось снова их копить; мы отказывали себе в любом излишестве и экономили даже на еде.
Когда наступила холодная, противная осень, мы взяли в аренду заброшенный луг верстах в пятидесяти от города, чтобы обеспечить себя дешевым сеном для лошадей. Мы планировали выкосить луг своими силами и запасти на зиму сено для животных, так как не было и речи о том, чтобы отправляться в путь раньше середины следующего лета, когда в тайге сойдет снег. Кроме того, мы до сих пор не нашли проводника.
В конце августа мы отправились на свой сенокос и нашли там лишь большую пустую палатку. Работники уже разошлись по домам, оставив нам ту траву, которую не успели скосить сами. Она была высокая и грубая, косить ее было очень трудно, и мои товарищи к концу дня совершенно выдыхались. Я жила в палатке и готовила им еду.
Погода стояла очень ветреная. Ночи были все холоднее. Многочисленные озера покрывались тонким ледком, но у нас за две или три недели мучительного труда получился большой стог сена. Наконец однажды утром в середине сентября мы проснулись, увидели, что луг покрыт снегом, и решили уезжать, так как дальше работать было невозможно. За сеном же мы собирались вернуться позже, когда окончательно установится зима.
Мы узнали, что группа крестьян с еще более дальних лугов возвращается в Баргузин по реке, и я попросилась с ними. Мужчины выбрали опасный и трудный путь по замерзшим озерам. Они пробирались через липкую грязь, в которой ноги сводило от холода, а Иван, изнуренный тяжелой работой, едва не умер там. Его спасло лишь мужество и преданность молодых товарищей.
Я благополучно добралась домой после плавания, продолжавшегося всю ночь. Лодке, освещенной двумя факелами на носу и корме, приходилось пробираться через густой камыш. Мы нередко врезались в берег и запутывались в зарослях. Когда это происходило, из камышей взлетали птицы, задевая наши головы крыльями. Стыдно признаться, но я всякий раз их пугалась.
Ночь казалась бесконечной, но наконец мы оказались у места впадения этой маленькой речки в Баргузин. Трещал лед, в борта лодки били волны, и стояла абсолютная тьма. Мой сосед махнул рукой и сказал:
– Вон там город.
Я ничего не видела. Я просила своих спутников высадить меня на берег, как только мы окажемся в Баргузине. Сосед сказал:
– Нас от города отделяет полоска воды, и вам придется ее пересечь. Вероятно, она еще не замерзла.
– Не важно, – ответила я, – доберусь сама.
– Будьте осторожны, – сказал он. – Если начнете тонуть, кричите.
Я вышла на снег. Казалось, что весь мир растворился во тьме. Сперва я шла осторожно, затем смелее. Что-то трещало у меня под ногами. Через два или три шага мне в башмаки полилась вода. Я в страхе шагнула назад, едва шевеля замерзшими ногами. Осторожно двигаясь вперед, я почувствовала, что поднимаюсь на холм. Значит, вода осталась у меня за спиной – каким-то чудом я ее миновала. Я поплелась к дому. В окне горел свет! Шамарин уже вернулся. Он рассказал мне, что Иван едва не погиб по пути и что они с Тютчевым остались на ночь в трактире, чтобы согреться и обсохнуть. Всю ночь мне снилось, как у меня над головой проносятся стаи птиц.
Иван делал всю самую тяжелую работу на ферме. Шамарин плотничал, Тютчев – молодой орел, тоскующий в неволе, – топил печаль в вине. Я же работала по дому, готовила, шила и… ворчала. Мне казалось, что товарищам не хватает энергии и настойчивости для выполнения наших планов, и я все время придиралась к ним, хотя и знала, что наше предприятие нелегко осуществить. За нами постоянно следила полиция. Хотя наше трудолюбие, особенно в сельскохозяйственных работах, казалось, гарантировало, что мы собираемся осесть в Баргузине, хватало иного рода признаков, вызывавших у полиции подозрения. Они знали, что мы получили посылку с картой Сибири, телескопом и несколькими компасами. Однажды исправник в пьяном виде заявил, что все знает, но уверен, что наша затея невыполнима в краю, настолько удаленном от любых путей сообщения. На второй год его сменил некто Языков – человек робкий, но не испорченный. Пока он оставался в должности исправника, мы закончили подготовку к побегу.