Владимир увидел блеск куполов и крестов главного рязанского храма еще на подъезде к перевозу через реку Трубеж. Этот неширокий приток Оки как бы отделяет обнесенные стенами кварталы Рязани от ее посадов. Увидев Спасо-Преображенский собор вблизи, Владимир невольно залюбовался его монументальной красотой, придержав коня и задрав голову.
Терем рязанского князя, сложенный из вековых дубовых стволов, высился на самом возвышенном месте города, вокруг него стоял прочный тын. Высокое теремное крыльцо было укрыто двускатным тесовым навершием, опиравшимся на резные столбы. Крыша терема была украшена затейливой резьбой, на ее коньке красовался вырезанный из дерева петух. Квадратные теремные окна сверкали на солнце зелено-голубым фряжским стеклом.
Теремные покои также радовали глаз витиеватыми резными узорами, которые виднелись на дверных косяках, на перилах лестниц, на деревянных колоннах, подпиравших потолочные балки, на идущих вдоль стен длинных скамьях…
Олеговы слуги встретили Владимира и его людей возле переправы через Трубеж. Олегу доложили, что к нему прибыли послы от московского князя. И все же Владимиру пришлось довольно долго ожидать появления Олега Ивановича, который был занят беседой с послами византийского императора.
Наконец распахнулись двойные дверные створы и в покой, пронизанный косыми лучами солнца, вступил Олег в длинной темно-красной однорядке из аксамита, в зеленых сафьяновых сапогах, с золотой диадемой на голове. Рядом с Олегом шли три греческих посла, облаченные в яркие мантии из тяжелого шелка с ворсом из золотых и серебряных нитей. Один из послов был дороден телом и совершенно лыс, двое других были подстрижены под скобу, длина их темных волос едва достигала ушей. Лысый византиец был значительно старше летами двух своих спутников. Он был весь увешан золотыми украшениями, даже в мочки ушей у него были вставлены золотые серьги с изумрудами.
Позади Олега двигалась его свита: трое длиннобородых бояр в распашных кафтанах поверх белых рубах и пятеро молодых гридней в белых льняных портах, заправленных в красные сапоги, и длинных разноцветных рубахах из тонкой заморской ткани. Пояса на гриднях блистали позолотой и драгоценными каменьями.
Олег о чем-то непринужденно беседовал с посланцами византийского императора на греческом языке. Увидев московских послов, Олег заметил лысому греку, не пряча усмешки. Мол, погляди, друг мой, как одеты эти гордые московляне! «Дмитрий уже сколь лет подряд всю ордынскую дань себе забирает, а послов своих прилично одеть не может!»
Греческие послы заулыбались, переглядываясь друг с другом. Один из них высказал предположение, что, вероятно, московский князь очень скуп. Другой заметил, что, скорее всего, Дмитрий просто-напросто глуповат и неотесан. Лысый византиец предположил, что, возможно, Дмитрий сам весьма скромен в одежде и в быту. А каков господин, таковы и его слуги.
— Это верно подмечено, — по-гречески произнес Владимир, раскрасневшись от волнения. Он шагнул к Олегу и греческим послам, желая показать им, что прекрасно понимает, о чем они говорят. — Князь Дмитрий предпочитает одеваться неброско, не гоняется за золотыми украшениями и не приветствует тягу к роскоши среди своих приближенных. Я как соратник Дмитрия во всех его делах полностью разделяю его привычки и пристрастия.
— Как зовут тебя, посол? — обратился к Владимиру Олег Иванович, слегка обескураженный неловкостью возникшей ситуации.
Владимир назвал свое имя и то, кем он доводится московскому князю.
После того как рязанский князь распрощался с византийскими послами, он пригласил Владимира в небольшую уютную светлицу для разговора с глазу на глаз.
Олег Иванович был на двадцать лет старше Владимира. Это был статный и крепко сложенный мужчина, с длинными светлыми волосами и русой бородой. У него были правильные черты лица. Высокий лоб изборожден глубокими морщинами, между темных густых бровей залегла суровая складка.
Выслушав из уст Владимира, при каком условии московский князь готов вернуть ему Лопасню, Олег помрачнел и промолвил:
— Помер Владимир Ярославич, уже три месяца минуло, как он отдал Богу душу.
— Как же так? — в растерянности пробормотал Владимир. — С чего вдруг?
— Захворал и помер, — проворчал Олег, не глядя на Владимира. — Такое со всяким может случиться.
— А может, это ты поспособствовал, чтобы такое случилось, а? — Владимир так и впился пристальным взглядом в суровое лицо Олега. — Тебе ведь выгодна смерть Владимира Ярославича.
— Нечего на меня зыркать, младень! — вспылил Олег. — Я ведь тоже могу обвинить тебя в убийстве твоего родного дяди. Расскажи-ка мне правдиво, что ты сотворил с Проклом Ивановичем, нагрянув прошлым летом к нему в Галич. Ну, чего молчишь?
— Не убивал я Прокла Ивановича, — проговорил Владимир, смущенный гневным напором Олега. — Бог свидетель!
— И я готов Богом поклясться, что не причастен к смерти своего двоюродного брата, — сказал Олег, не пряча глаз от Владимира. — Не скрываю, что Владимир Ярославич скончался в Рязани. Однако к тому времени я его из темницы выпустил и оковы с него снял. Сын его Иван может это подтвердить.
— Где теперь Иван? — спросил Владимир. — Можно мне поговорить с ним?
— Иван сидит князем в Пронске, — промолвил Олег. — Я вернул ему отцовский удел, взяв с него присягу на верность моему дому. Если хочешь, я могу послать гонца в Пронск. И уже завтра Иван будет здесь.
— Хорошо, — вздохнул Владимир. — Пусть будет так.
Олег пригласил Владимира потрапезничать с ним и его семьей.
Покуда челядинцы накрывали на стол в трапезной, Олег показал Владимиру свои книги на русском и греческом языках. Олегова библиотека находилась в особом теремном покое на втором ярусе, там было много света, поскольку окна выходили на юго-восток. В этом помещении вдоль стен тянулись широкие полки, на которых были разложены книги в кожаных переплетах. Особо редкие и дорогие Олегу книги хранились в сундуках, обитых листовой медью.
Владимир поразился такому обилию книг в тереме рязанского князя. «Недаром про Олега говорят, что он вельми смыслен и мудр», — невольно подумалось ему.
Владимиру было ведомо, что Олег женат на Евфросинье, дочери Ольгерда. Матерью Евфросиньи была дочь витебского князя Мария Ярославна, которая являлась первой женой Ольгерда. Ныне Ольгерд был женат второй раз на сестре тверского князя Ульяне Александровне. Альдона, жена Владимира, была рождена Ольгерду его второй супругой. Таким образом, Евфросинья и Альдона были сводными сестрами.
Евфросинье Ольгердовне было тридцать лет. Это была необычайно красивая женщина с благородными чертами лица, с дивными светло-серыми глазами и длинной белокурой косой. Рязанская княгиня приветливо улыбалась Владимиру, расспрашивая его об Альдоне, с которой она ни разу не виделась, но очень хотела повидаться. Познакомился Владимир и с детьми Олега. Старшему из Олеговых сыновей Роману недавно исполнилось пятнадцать лет. Среднему сыну Радославу было тринадцать лет. Младшему Федору — одиннадцать. Дочери Олега Анастасии было десять лет.
Если Роман в точности походил на отца, то Федор и Анастасия чертами лица полностью уродились в мать. Лишь Радослав соединил в своем облике что-то от матери и что-то от отца.
За этим же столом оказалась пятнадцатилетняя Ольга, дочь покойного Владимира Ярославича. Это была миловидная молчаливая девушка с русыми косами и печальными зеленовато-голубыми очами. Как пояснил Олег Владимиру, племянница взята им на попечение. Мол, он уже подыскал ей достойного жениха среди сыновей муромского князя.
Владимир успел заметить тень неприязни, промелькнувшую по склонившемуся над тарелкой лицу княжны Ольги при упоминании ее дядей «достойного жениха» из Мурома. Это навело Владимира на мысль, что княжна Ольга, скорее всего, пребывает в Рязани не по своей воле, что у Олега Ивановича явно не все ладно в отношениях с двоюродной родней и в этой связи неожиданная смерть Владимира Ярославича не может не вызывать самые худшие подозрения.
Глава третья. Измена
Ночью над Серпуховом прокатилась гроза, с ветром и ослепительными молниями. Не обронив на иссушенную зноем землю ни капли дождя, завеса из тяжелых мутно-лиловых облаков проплыла по небесам в сторону муромских лесов.
Разбуженный грозой Владимир осторожно выскользнул из горячей постели, стараясь не потревожить спящую Альдону. Шлепая босыми ногами по деревянным половицам, он пробрался в угловую светелку, куда уже заглянули первые робкие лучи восходящего солнца.
Владимир распахнул окно. Ему открылся вид на тесное скопище деревянных домов, теснившихся по склонам Красной горки до самого берега реки Нары. Раньше из этого окна можно было увидеть голубую ленту реки. Теперь по крутому берегу Нары и вдоль ее притока Серпейки протянулся мощный земляной вал в пять саженей высотой с возведенной на его гребне стеной из дубовых бревен. Строительство крепостных стен и башен Серпухова завершилось две недели тому назад.
Владимир распахнул окно. Ему открылся вид на тесное скопище деревянных домов, теснившихся по склонам Красной горки до самого берега реки Нары. Раньше из этого окна можно было увидеть голубую ленту реки. Теперь по крутому берегу Нары и вдоль ее притока Серпейки протянулся мощный земляной вал в пять саженей высотой с возведенной на его гребне стеной из дубовых бревен. Строительство крепостных стен и башен Серпухова завершилось две недели тому назад.
При взгляде на длинную бревенчатую стену, на пузатые башни, увенчанные высокими конусообразными кровлями, в сердце Владимира разливалось горделивое осознание того, что и его удельный град отныне представляет собой неприступную крепость. Во время недавней встречи с Олегом Владимира уязвляла его похвальба, мол, добротно укрепленная Рязань есть крепкий орешек для любого врага. «Не то что Коломна с ее обветшавшими стенами, — молвил Олег. — И тем более Серпухов, который голыми руками взять можно!»
Да, было время, когда Серпухов можно было захватить голыми руками. Но теперь это время миновало! Отныне Серпухов неприступен, как и Рязань!
Услышав позади чьи-то легкие быстрые шаги, Владимир обернулся — в дверях стояла Альдона, вся розовая после сна, с распущенными по плечам светлыми волосами. Одной рукой она придерживала у себя на груди льняную простынь, которая укрывала ее стройную фигурку наподобие длинного плаща.
— Ты почто не спишь, милый? — тихо спросила Альдона, подавив зевок тыльной стороной ладони. — И почто ты сидишь голый у окна?
Владимир улыбнулся и пожал плечами.
— Я хотел лишь взглянуть на восход солнца, — сказал он. — Подумал, все вокруг спят в такую рань, кто меня увидит. А ты чего вскочила, ласточка моя?
— Душно, потому не спится, — промолвила Альдона, затворив дверь на щеколду. — Гляжу, а я одна на ложе. Вот и побежала тебя искать! — Сбросив с плеч тонкую простыню, Альдона нагая приблизилась к мужу. — Мы с тобой сейчас как Адам и Ева. Может, согрешим?
На пунцовых устах Альдоны трепетала лукавая улыбка, ее темно-синие глаза озарились блеском нескрываемого вожделения. Такое у нее часто бывало по утрам, поэтому Владимира ничуть не удивил этот порыв сладострастной чувственности, охвативший его юную супругу.
Владимир нежно привлек Альдону к себе, обняв ее за гибкую талию. Альдона обвила шею мужа руками, их губы соединились в долгом поцелуе.
После этого поцелуя Владимир и Альдона с нетерпением и с поспешностью в движениях соединили свои обнаженные, распаленные желанием совокупления тела, расположившись прямо возле распахнутого окна. Опершись руками на скамью и свесив на подоконник свои пышные белокурые волосы, Альдона с блаженными стонами слегка подавалась назад, принимая в глубину своего детородного чрева затвердевший мужской жезл Владимира, чувствуя на своей изогнутой спине и ягодицах ласковые поглаживания его сильных рук. Это было восхитительное утро для Владимира и Альдоны, одно из многих таких же рассветных часов, когда они занимались почти до изнеможения интимной гимнастикой сразу после пробуждения. Когда из нижних теремных покоев донеслись голоса и шаги проснувшихся челядинцев, приступивших к своим повседневным делам, Альдона и Владимир вернулись в свою опочивальню, давясь смехом, как дети. На мягком широком ложе они продолжили то, что начали в угловой светлице у окна, но только с еще большим пылом.
Зная, что Владимир более откровенен с нею именно в постели, когда пребывает в расслабленном состоянии после сладостных объятий, Альдона при случае пользовалась этим. Так было и на этот раз.
— Милый, ты приехал из Москвы хмурый и недовольный. Почему? — осторожно поинтересовалась Альдона, лежа рядом с Владимиром и поглаживая кончиками пальцев его широкую мускулистую грудь. — У тебя случилась размолвка с князем Дмитрием? Из-за чего?
— Дмитрий не пожелал уступить Олегу Лопасню, хотя я уговаривал его пойти на это, — после недолгого молчания ответил Владимир. — Дмитрий подозревает Олега в убийстве его двоюродного брата Владимира Ярославича. То, что Олег посадил на пронский стол Ивана, сына Владимира Ярославича, не подтолкнуло Дмитрия к замирению с Рязанью. Дмитрий зол на Олега еще и за то, что тот водит дружбу с Мамаем. — Владимир тяжело вздохнул. — Я жалею, что рассказал Дмитрию про Сары-Ходжу, с которым мне довелось встретиться в Рязани. Сары-Ходжа подбивал Олега на подлый поступок, однако Олег не поддался на эти уговоры. Это говорит о том, что Олег — честный человек.
— Что именно предлагал Сары-Ходжа Олегу Ивановичу? — загорелась любопытством Альдона. Она даже приподнялась на ложе, опершись на локоть.
— Сары-Ходжа советовал Олегу выдать меня Мамаю, — поколебавшись, ответил Владимир. — За это Сары-Ходжа обещал Олегу великую милость от Мамая и прощение каких-то долгов. Отказ Олега сильно разозлил Сары-Ходжу. — Владимир помолчал и добавил: — Об этом мне украдкой поведала Евфросинья, Олегова жена.
— Олег Иванович — смелый муж! — восхитилась Альдона. Целуя Владимира в щеку, она добавила: — Ты правильно сделал, милый, замолвив слово за рязанского князя перед Дмитрием.
— Что толку из этого? — проворчал Владимир. — Теперь озлобленный Олег выждет момент и ударит в спину Дмитрию, когда у того начнется война с Тверью или с Литвой.
— Чем же мой отец Дмитрию насолил? — спросила Альдона.
— Твой отец поддерживает тверского князя, поэтому Дмитрий считает его своим недругом, — сказал Владимир, заглянув в глаза Альдоны. — Между прочим, Дмитрий и тебе не доверяет, горлица моя. Он полагает, что ты отравишь меня, едва у Москвы вспыхнет распря с Ольгердом.
Синие очи Альдоны изумленно расширились, на ее румяном лице появилось выражение сердитого недоумения.
— Какой чушью забита голова князя Дмитрия! — возмутилась Альдона. — Как он может думать такое обо мне?! Милый, я родила тебе сына, теперь вот вновь забеременела от тебя… Ты же знаешь, как я люблю тебя, сокол мой! — Альдона схватила руку Владимира и прижала к своей груди. — Верь мне, милый! И не слушай бредни князя Дмитрия!..
Альдона также призналась Владимиру, мол, ей горестно сознавать, что вражда разделяет ее отца и московского князя. И коль такое все же случилось, Альдона не может желать поражения Москве, ведь тогда пострадает и Серпухов.
Владимир поцеловал Альдону и крепко прижал ее к себе, переполненный чувством благодарности к ней за откровенные слова.
* * *Осенней порой, когда пожелтела на деревьях листва, в Серпухов пришло известие о смерти тысяцкого Василия Вельяминова. Весть эту доставил Владимиру боярин Федор Свибл, его давний приятель еще с детских лет. Федору было поручено Дмитрием осмотреть укрепления приокских пограничных городков на случай вторжения рязанцев. В Москве стало известно от проезжих торговцев, что рязанцы укрепляют городок Колтеск, расположенный недалеко от Лопасни. Вот Дмитрий и подумал, не собирается ли Олег осуществить вторжение на московские земли, когда Ока покроется льдом.
Проехав по окскому порубежью от Коломны до устья реки Нары, Федор Свибл заглянул и в гости к Владимиру.
— Последнее время Василий Вельяминов сильно налегал на хмельное питье, это и свело его в могилу, — делился Федор с Владимиром московскими новостями. — Надо признать, в последние два-три года отношения между Дмитрием и тысяцким были весьма натянутые. У Василия Вельяминова и так-то характер был крутоватый, а когда он нахлебается вина иль медовухи, тогда ему и вовсе палец в рот не клади! Своевольничал Василий Вельяминов частенько, позволял себе запреты княжеские нарушать, в казну руку запускал, бояр и купцов недовольных князем вокруг себя собирал. Мутил воду, одним словом!
Внимая гостю, Владимир едва заметно кивал головой. О властолюбии и гордыне Василия Вельяминова он знал не понаслышке. Еще будучи мальчишкой, Владимир уже тогда предчувствовал, что как только повзрослеет Дмитрий, то опека его дяди-тысяцкого будет ему в тягость. Так оно и случилось.
— Теперь Иван, старший из сыновей Василия Вельяминова, метит в московские тысяцкие, — продолжил Федор Свибл и тут же злорадно усмехнулся: — Токмо зря Ванька-опентюх облизывается на сие высокое место. Дмитрий надумал упразднить в Москве саму должность тысяцкого. Отныне вся власть в столице будет в руках у Дмитрия.
— Это наверняка возмутит всю семью Вельяминовых, а также ближних к ним бояр, — заметил Владимир. — Дмитрию надо быть начеку, ведь сыновья покойного Василия Вельяминова тоже честолюбцы, каких поискать. Ради власти они готовы попрать любой обычай, могут и через кровь переступить!
Наступила зима. Московский князь, ожидавший вторжения на свои земли внешних врагов, вдруг оказался под ударом недругов внутренних — бояр из своего окружения. Иван Вельяминов, оскорбившись, что ему не позволили стать тысяцким, составил заговор против Дмитрия. В число заговорщиков вошли не только московские бояре, близкие к семье Вельяминовых, но и некоторые чужеземные купцы, обласканные в свое время покойным Василием Вельяминовым. Поскольку заговорщиков было довольно много и среди них хватало случайных людей, все эти тайные приготовления к захвату власти стали известны князю Дмитрию. Действуя стремительно и безжалостно, Дмитрий и преданные ему воеводы подавили опасный заговор за один день. Кто-то из заговорщиков лишился головы, кто-то угодил в темницу, а кое-кому удалось бежать из Москвы.