Боброк разбил Олегову рать, после чего московские полки принялись опустошать рязанские земли. Однако владения Олега уже и так были разорены. Орда Тохтамыша на обратном пути в Степь сожгла Рязань, несколько небольших городков и больше тридцати деревень. Рязанские воеводы, сражавшиеся с Боброком и угодившие в плен, сами не ведали, где скрывается Олег со своей семьей.
В конце сентября победоносное войско Боброка вернулось в Москву, где уже вовсю шло строительство новых теремов на месте обгорелых руин.
Узнав от Боброка о бедственном положении Рязанского княжества, жестоко пострадавшего от орды Тохтамыша, Дмитрий Иванович не удержался от злорадной усмешки.
— Поделом Олегу за его кривизну душевную и за пресмыканье перед Тохтамышем! — сказал великий князь. — Тщился гордец Москву унизить, помогая Тохтамышеву воинству, но в конце концов сам в жутком унижении оказался. Как говорится, не рой другому яму — сам в нее попадешь.
Прежде всего Дмитрий распорядился заново отстроить подворье митрополита, полагая, что владыка Киприан вот-вот вернется из Твери в Москву. Но Киприан явно не торопился возвращаться в Москву. Приближенные Дмитрия Ивановича поговаривали между собой, мол, не иначе тверской князь лестью и подарками удерживает Киприана у себя. Михаил Александрович небось рад-радешенек, что Киприан нашел прибежище не во Владимире, а у него в Твери.
Великий князь направил в Тверь двух своих бояр, поручив им позвать митрополита назад в Москву и сопровождать его на обратном пути.
В начале октября по раскисшей от дождей дороге Киприан приехал в Москву.
К тому времени Дмитрий уже имел свидетельства очевидцев, которые видели, как митрополит бежал из Москвы, страшась татар. Горожане стерегли ворота днем и ночью, никого не выпуская из города, но Киприан убедил московлян выпустить его, пообещав привести тверскую рать к ним на помощь.
Бояре, которым Дмитрий приказал оборонять Москву от татар, тоже разбежались кто куда, увидев бегство митрополита.
Отдохнув после долгого пути, Киприан навестил великого князя в его восстановленном тереме, где еще пахло сосновыми стружками и свежеструганными березовыми досками. Новенькие кленовые ступеньки слегка поскрипывали под грузным телом митрополита, когда он неспешно поднимался по ним в верхние теремные покои. Сопровождавшие Киприана дьяки и послушники остались внизу, в гриднице, дабы не мешать беседе владыки с великим князем.
В прошлом Киприан и Дмитрий Иванович находились в неприязненных отношениях. Вина за это лежала на Ольгерде, который долго и упорно добивался от константинопольской патриархии провозглашения в Киеве отдельной митрополии, неподвластной московскому митрополиту. В конце концов это случилось. Однако Ольгерд вскоре умер, а его сыновьям, погрязшим в распрях друг с другом, не было никакого дела до хиреющего Киева и греческой митрополичьей кафедры в нем.
Случилось так, что грек Киприан, будучи киевским митрополитом, получил благословение патриарха в Царьграде на занятие митрополичьей кафедры в Москве при здравствующем тамошнем митрополите Алексее. Дмитрий Иванович прямо дал понять Киприану, что ему путь в Москву закрыт. Когда митрополит Алексей скончался, то Киприан приехал-таки в Москву по собственному почину. Но по воле великого князя Киприана выдворили из города. Киприан снова был вынужден отправиться в Киев.
Поскольку митрополичья кафедра в Москве пустовала три года вследствие интриг царьградской патриархии, Дмитрию поневоле пришлось пригласить Киприана в Москву. Дмитрий знал, что Киприан хорошо говорит по-русски, так как он давно живет на землях славян. Дмитрий рассудил, что митрополит-грек, владеющий русским языком, лучше ставленника Царьграда, не знающего русскую речь.
Так Киприан стал московским митрополитом за восемь месяцев до нашествия Тохтамыша.
Киприан был крупен телом и довольно высок ростом, у него был прямой нос, большие, широко поставленные глаза цвета спелой вишни, высокий лоб и темная окладистая борода. Роскошное архиерейское облачение со всеми атрибутами митрополита необычайно шло Киприану, который имел прямую осанку и горделивую посадку головы. Киприан был начитан и умел складно говорить, но при этом он был необычайно алчен и очень неохотно жертвовал деньги из митрополичьей казны на богоугодные дела.
При беседе великого князя с митрополитом присутствовал и Владимир, который в последнее время был неразлучен с Дмитрием, будучи его правой рукой и его всевидящим оком. Дмитрий сильно недомогал — давали о себе знать раны, полученные им в Куликовской битве, — поэтому все заботы по восстановлению Москвы, по сути дела, ложились на плечи Владимира.
Киприана сразу насторожило холодно-отчужденное лицо великого князя, когда он приблизился к нему, чтобы с поклоном принять его благословение. Целуя руку митрополита, Дмитрий поклонился не достаточно низко, как бы делая это вопреки своему желанию. Владимир и вовсе не стал целовать руку владыки, лишь отвесив ему поклон.
— Скорблю и печалюсь я вместе с тобой, княже, глядя на запустение во граде Москве после буйства здесь безбожных агарян, — проговорил Киприан своим бархатистым баском, усаживаясь в кресло с подлокотниками. Он издал печальный вздох. — Бедствие сие есть наказание Божие за грехи наши. В Священном Писании сказано: «И увидел Господь, что велико развращение людей на земле, что все помыслы и желания их есть зло во всякое время…»
— Погодь со Священным Писанием, святой отец, — прервал митрополита великий князь. — Давай-ка потолкуем о твоем бегстве из Москвы. Этим своим трусливым бегством, владыка, подорвал ты ратный дух в московлянах. Глядя на тебя, многие бояре и купцы тоже сбежали из столицы. Ты же обещал мне блюсти град мой, быть опорой воинству, собравшемуся в его стенах. Выходит, обманул ты меня, святой отец. Что можешь сказать в свое оправдание?
Дмитрий восседал на скамье напротив митрополита, рядом с ним сидел Владимир. Оба взирали на владыку с неприязненным отчуждением.
— Что же это? — с обидой бросил Киприан. — Шел я в гости к великому князю, а угодил на суд к нему! Не по-христиански это, княже!
— А бросать в беде свою паству — это по-христиански? — ввернул Дмитрий, хмуря густые брови. — Трясясь за свою жизнь и злато свое, ушмыгнул ты в Тверь, убедив горожан открыть тебе ворота лживым обещанием привести в Москву тверское войско. Получается, и московлян ты обманул, святой отец.
— Я ведь не один ушел из Москвы, — запинаясь, промолвил Киприан, — вместе со мной из города вышли многие знатные люди… В числе этих имовитых людей была твоя супруга и твои дети, княже.
— Семья моя и так была в безопасности за стенами московскими, кои две литовские осады выдержали, — раздраженно произнес Дмитрий. — Устояла бы Москва и перед Тохтамышем, кабы не твое предательство, святой отец.
Киприан вздрогнул, как от удара плетью.
— Чего ты с ним толкуешь, брат, — жестко вымолвил Владимир. — Гони в шею этого святошу! Пусть проваливает в Киев иль в Царьград!
— Как ты смеешь молвить столь дерзостные слова в моем присутствии, князь! — воскликнул Киприан, подняв на Владимира возмущенные глаза. — Я поставлен на московскую митрополию волею патриарха константинопольского! Не вам решать…
— Замолчь! — выкрикнул Дмитрий с таким озлоблением в голосе, что Киприан вздрогнул и умолк. — Мне патриарх и попы царьградские не указчики! Моя воля выше воли патриарха, в прошлом я уже доказал тебе это, владыка. — Дмитрий встал, давая понять Киприану, что разговор окончен. — Собирайся в дорогу, святой отец. Не ко двору ты пришелся в Москве, а посему место твое в Киеве. Казну твою я возьму себе, дабы на твое золотишко выкупить из неволи московлян, угнанных в Орду Тохтамышем.
Киприан изменился в лице, он был потрясен и растерян.
— Великий княже, не руби сплеча, — торопливо заговорил митрополит. — Давай спокойно все обсудим, договоримся полюбовно… Оставь меня в Москве, княже, и я отблагодарю тебя щедрыми дарами!
Отошедший к окну Дмитрий искоса взглянул на Киприана, надменно бросив ему:
— Мы с тобой не на торжище, святой отец. Слово мое твердо! Прощай!
Княжеские челядинцы чуть ли не силой вывели Киприана из терема. Владыка никак не хотел уходить, цепляясь руками то за лестничные перила, то за дверные косяки. Киприан кричал Дмитрию, что он все осознал и раскаивается, пусть великий князь сошлет его в какой-нибудь монастырь, но не изгоняет с Руси. Впопыхах Киприан даже забыл в княжеской светлице свой посох.
Владимир, выйдя на высокое теремное крыльцо, швырнул посох с серебряным навершием в виде полумесяца под ноги митрополиту. Подобрав посох, Киприан направился к своему крытому возку, запряженному парой гнедых лошадей. Дьяки услужливо поддерживали владыку под руки.
Владимир, выйдя на высокое теремное крыльцо, швырнул посох с серебряным навершием в виде полумесяца под ноги митрополиту. Подобрав посох, Киприан направился к своему крытому возку, запряженному парой гнедых лошадей. Дьяки услужливо поддерживали владыку под руки.
Глава пятая. Княжой совет
Все великие и удельные князья на Руси испокон веку имели при себе советников из числа бояр. Это была так называемая старшая дружина. Чем могущественнее был князь, тем многочисленнее была его боярская свита.
Иван Калита в силу своего хитрого и скрытного нрава выделил из своей старшей дружины княжой совет, куда входили всего несколько человек, пользовавшиеся безусловным доверием московского князя. Этот княжой совет при Симеоне Гордом и Иване Красном, сыновьях Калиты, значительно разросся. При вокняжении в Москве Дмитрия в княжой совет входило уже больше двадцати бояр.
И вот ныне княжой совет был собран в великокняжеском тереме по какому-то важному делу.
На дворе стояла зима. Поскольку до первого снега в Москве успели выстроить новые хоромы лишь немногие из бояр в связи с нехваткой рабочих рук, большинство княжеских советников прибыли в столицу из своих загородных поместий. Иные из вельмож приехали на зов великого князя кто из Дмитрова, кто из Звенигорода, аж за полсотни верст.
Сбросив шубы и меховые шапки, бояре расселись вдоль стен на скамьях, оглядывая друг друга незаметным придирчивым взглядом. Нашествие Тохтамыша сильно ударило по московской знати. Кто-то из бояр лишился московского терема, у кого-то татары вотчинные деревни пожгли, у кого-то зависимых смердов в полон угнали… Хоть и обеднели мужи имовитые изрядно, однако на встречу с великим князем все приехали разодетыми в парчу и бархат, увешанные золотыми украшениями. Никому из спесивых княжеских советников не хотелось выглядеть бедно и убого.
В ожидании выхода великого князя бояре-советники негромко переговаривались между собой, обсуждая последние события. Отъезд Киприана из Москвы в Киев многим был не по душе, ибо вместо него волею Дмитрия в митрополиты вышел бывший переяславский архимандрит Пимен, известный проныра и плут. За свои темные делишки Пимен был сослан великим князем в северную глушь, в Чухлому.
Провинности Пимена были такие. После смерти митрополита Алексея Дмитрий пожелал возвести на митрополичью кафедру своего духовника Митяя, бывшего коломенского священника. Поскольку в этом деле необходимо было благословение константинопольского патриарха, Митяй выехал в Царьград, благо греческий язык он знал. В пути Митяй неожиданно умер. Свита довезла его прах до Царьграда и захоронила там. В свите находился архимандрит Пимен, который убедил своих спутников написать патриарху письмо якобы от великого князя с просьбой поставить митрополитом в Москве его, Пимена. Патриарший совет в Царьграде, прочитав подложную грамоту, заподозрил неладное в действиях Пимена, не решаясь рукоположить его в митрополиты. Тогда пронырливый Пимен стал одаривать златом-серебром членов патриаршего совета, которые в конце концов вручили ему регалии митрополита. Деньги Пимен назанимал под большие проценты у царьградских купцов, торгующих с Москвой. Причем своим поручителем обнаглевший Пимен повсюду объявлял Дмитрия Ивановича.
Когда торжествующий Пимен вернулся в Москву, то здешнюю митрополичью кафедру уже занимал Киприан, приглашенный Дмитрием из Киева. Следом за Пименом в Москве объявились греки-торговцы, предъявившие великому князю заемные векселя на его имя, подписанные Пименом как получателем денег. Дмитрию волей-неволей пришлось оплатить эти счета, чтобы не портить отношения с гильдией греческих купцов. Пимена же рассерженный Дмитрий сослал под стражей в захудалый монастырь в Чухломе.
И вот случилось невероятное: Пимен получил прощение от великого князя, вернулся в Москву и стал митрополитом всея Руси.
Некоторые из бояр-советников были недовольны тем, что Дмитрий серьезно рассорился со своим тестем — суздальским князем, сыновья которого ездили на поклон к Тохтамышу. Они полагали, что тесть великого князя ныне и сам раскаивается в своем угодничестве перед Тохтамышем, ведь татары пограбили и его земли, дойдя до Владимира и Юрьева-Польского. Москва теперь ослаблена, этим могут воспользоваться Тверь и Литва. Поэтому Дмитрию сейчас ценен любой союзник, тем более такой сильный и близкий, как суздальский князь.
Обеспокоены советники были также и тем, что великий князь вдруг сильно разболелся, схоронив свою тетку Марию Александровну, вдову Симеона Гордого. Во время нашествия Тохтамыша Мария Александровна находилась в своем поместье Марьино, куда татары нагрянули уже на второй день своего стояния под Москвой. В Марьино расположился на постой какой-то татарский темник со слугами и свитой. Ордынцы разграбили все имение Марии Александровны, перебили ее челядинцев, надругались над ее служанками. Самой княгине в свои преклонные годы пришлось испытать на себе глумление и срам, пройти через многие унижения, коим подвергали ее распоясавшиеся враги. Терпя бесчинства татар, Мария Александровна в душе надеялась, что со дня на день к Москве подступит рать Дмитрия Ивановича и его брата Владимира, которые разобьют Тохтамыша, как в свое время разбили Мамая. Однако ожидания Марии Александровны оказались напрасными. Ордынцы, разорив Москву и окрестные города, ушли в степи, а русские полки пришли к московскому пепелищу, когда врагов и след простыл.
После всего пережитого Мария Александровна слегла и медленно угасала в течение пяти месяцев. Неделю назад ее не стало. Поговаривали, что перед смертью вдова Симеона Гордого наговорила немало обидных слов навестившему ее Дмитрию, будто бы даже прокляв его. После той последней встречи с умирающей Марией Александровной Дмитрий приехал в Москву из Марьино в великой тоске и печали. А вскоре он сам разболелся и слег.
Перешептывания и негромкий говор бояр мигом стихли, когда в светлицу вошел Владимир в длинной княжеской свитке из красного бархата, с узорами из золотых ниток на плечах и груди. На голове Владимира поблескивала золотая диадема.
К удивлению вельмож, Владимир уверенно протопал сапогами до небольшого возвышения, где стоял трон из мореного дуба. Усевшись на великокняжеское место, Владимир расправил широкие плечи, оглядев собравшихся долгим внимательным взглядом.
— Бояре, — наконец промолвил Владимир, — великий князь недужен, а посему разговаривать с вами буду я. Все, что я скажу вам, есть слова великого князя. Все мои распоряжения воспринимайте как волеизъявление великокняжеское.
Бородатые советники внимали Владимиру настороженно, все слушали молча, никто не прервал его ни словом, ни звуком.
— Боярин Вяхирь, — продолжил Владимир со зловещим спокойствием, — волею моего брата Дмитрия ты лишаешься всех пожалованных тебе земель и деревень. Тебе надлежит выехать в Углич и пребывать там безвыездно под началом у тамошнего наместника.
— За что такая немилость, княже? — пролепетал расстроенный Вяхирь.
— За что? — Владимир пронзил Вяхиря холодным взглядом. — Тебе было поручено нанять конных сторожей для наблюдения за степным шляхом, даны были деньги на это. Сторожей ты в дозор так и не выслал, а серебро присвоил себе.
— Но я же отправил шестерых дозорных в начале лета… — попытался оправдываться Вяхирь.
— Ты направил тех сторожей к Оке, а не за Оку, как тебе было велено, — сказал Владимир. — К тому же ты не снабдил дозорных ни деньгами, ни припасами. В результате оголодавшие сторожи разъехались по домам. Из-за твоей алчности, боярин, орда Тохтамыша смогла быстро и незаметно подступить к окскому порубежью.
Вяхирь опустил глаза к полу, понимая, что никакие отговорки ему не помогут.
Владимир указал ему рукой на дверь. Вяхирь встал и вышел из светлицы, глядя себе под ноги.
Затем Владимир назвал имена еще троих бояр, которые лишались земель под Москвой, пожалованных им великим князем, и должны были отправиться в далекое Заозерье. Вина всех троих заключалась в том, что они бежали из Москвы, последовав трусливому примеру Киприана.
Федор Воронец и Юрий Грунок, родные дядья великого князя, были исключены из княжого совета за малодушное поведение в дни наступления Тохтамыша на Москву. Оба настаивали тогда на отступлении в леса, узнав, что суздальские князья не пришлют войско в помощь Дмитрию Ивановичу.
— Кто же останется в княжом совете? — в пылу обиды обратился к Владимиру Юрий Грунок перед тем, как покинуть великокняжеский терем. — Иль Дмитрий более не нуждается в советниках?
— В трусливых советниках мой брат и впрямь не нуждается, — ответил Владимир. — Дмитрий велел мне подобрать в княжой совет мужей смысленых и отважных.