«И бысть брань зело люта и сеча зла, — сообщает об этой битве Никоновская летопись, — много воев пало с той и с другой стороны; первыми не выдержали татары и обратились вспять, бросая копья и стяги, покидав обозы с награбленным добром. Сам хан Тагай был ранен и с трудом смог ускакать в сопровождении нескольких телохранителей. Гнались за ним рязанцы, но настичь не смогли…»
Весть об этой победе русских дружин над татарами широко разнеслась по Руси.
Князь Олег, возгордившись после столь громкого успеха, отважился на дело подлое и коварное. Воспользовавшись тем, что от Москвы остались обгорелые руины, рязанский князь вторгся со своим войском в пределы Московского княжества. Олегом двигала месть, поскольку московляне в княжение Ивана Красного отвоевали у рязанцев Новый Городок в устье реки Протвы и три волости за рекой Окой. Впрочем, Иваном Красным в свое время тоже двигала месть, ведь Олег отбил у московлян город Лопасню в год смерти Симеона Гордого. Эта вражда между Москвой и Рязанью тянулась еще со времен князя Даниила, сына Александра Невского, захватившего у рязанцев Коломну.
Рязанцы опустошили несколько деревень в окрестностях Серпухова, затем вышли к Протве и взяли в осаду городок Перемышль. По реке Протве в ту пору проходил юго-западный рубеж Московского княжества.
Князь Дмитрий не имел времени для сбора большой рати, поэтому он призвал на помощь суздальского князя Дмитрия Константиновича, памятуя о том, что всего три месяца тому назад тот тоже обращался к нему за подмогой. Суздальский князь отплатил добром за добро, выступив вместе с московскими полками против рязанцев.
Олег Рязанский был разбит соединенной московско-суздальской ратью и бежал за Оку в свои пределы. Правда, Перемышль рязанцы все же успели разорить.
Отпраздновать эту победу Дмитрий Константинович пригласил московского князя к себе в Суздаль. Во время этого застолья юный князь Дмитрий впервые увидел младшую дочь суздальского князя Евдокию, которая поднесла ему заздравную чашу с греческим вином. Евдокии было пятнадцать лет, как и Дмитрию.
О дальнейшем московляне, побывавшие на том пиру, рассказывали по-разному. Люди из окружения братьев Вельяминовых распускали слух, будто княжна Евдокия опоила князя Дмитрия вином, куда было подмешано приворотное зелье. Иначе как объяснить то, что уже на другой день свершилась помолвка между Дмитрием и Евдокией. Братья Вельяминовы упрекали суздальского князя в хитром расчете. Мол, он намеренно привез младшую дочь из Нижнего Новгорода в Суздаль, выгадав возможность, чтобы свести ее лицом к лицу со своим московским тезкой. Не одолев московского князя в открытом противостоянии, расчетливый Дмитрий Константинович решил возвыситься через родство с ним.
Люди, облеченные доверием юного князя Дмитрия, утверждали, что дивный образ суздальской княжны однажды явился ему во сне. Этот девичий лик запал Дмитрию в сердце, лишив его покоя. Увидев княжну Евдокию в пиршественном зале, Дмитрий от волнения едва не лишился дара речи. Его сон неожиданно воплотился наяву! Потому-то Дмитрий столь поспешно попросил у суздальского князя руки его младшей дочери. По обычаю, сначала надлежало заслать сватов к отцу невесты, лишь после этого можно было совершить предсвадебную помолвку. В случае с Дмитрием и Евдокией сватовство и помолвка свершились в один день.
Глава десятая. Свадьба в коломне
Едва задули холодные зимние ветры и выпал первый снег, московский князь перебрался со своей дружиной и челядью из сельца Кудрино в город Коломну, расположенный при впадении Москвы-реки в Оку. Сюда же в середине зимы прибыл длинный санный поезд из Суздаля, сопровождаемый множеством верховых. Это приехала суздальская княжна Евдокия со всей своей родней.
В ту пору московский летописец записал в своем труде: «Той же зимой месяца января в 18-й день женился великий князь Дмитрий Иванович, появ у великого суздальского князя Дмитрия Константиновича дщерь его Евдокию, а свадьба бысть в Коломне…»
Наступил год 1366-й.
Москва уже почти полностью отстроилась, на холмах между Москвой-рекой и Неглинкой выросли терема из гладко оструганных сосновых бревен, высокие частоколы из белых осиновых и березовых кольев отгородили друг от друга заново возведенные боярские дворища. Новенькие тесовые крыши и маковки теснились вокруг белокаменных храмов, очищенных от копоти и побеленных известью. Еще стучали топоры и визжали пилы на Подоле и в Зарядье, где продолжали строить дома и амбары, еще тянулись к Москве обозы с бревнами, ибо много дел еще предстояло завершить, но главное к началу зимы было сделано — у людей имелось теплое прочное жилье.
Люд московский пребывал в приподнятом настроении — от вида бело-розовых и бело-голубых плит известняка, которые изо дня в день подвозили на санях смерды к подошве Боровицкого холма.
Беспрерывно тянулись обозы с камнем, и целая гора известняковых глыб росла на глазах. Камень доставляли по накатанному зимнику и в стужу, и в метель, и в оттепель. С утра до вечера по всему городу разносился перестук молотков и звон тесал, вгрызающихся в камень. Это трудились каменщики, созванные в Москву из Суздаля, Пскова и Новгорода. Гладко обтесанные каменные блоки с помощью воротов и подъемных механизмов мастера-строители плотно подгоняли один к другому, скрепляя их вязким раствором. Основание длинной белокаменной стены протянулось вдоль низкого берега Москвы-реки и по крутому берегу Неглинки, тут и там высились пузатые остовы возводимых каменных башен, окруженных строительными лесами. Москва превращалась в белокаменную крепость!
На свадебном застолье в Коломне шли разговоры и пересуды о возводимых из камня московских стенах и башнях. Гости, приехавшие на свадьбу, с невольным уважением поглядывали на юного московского князя. Кто бы мог подумать, что в пятнадцатилетнем отроке окажется столь зрелый ум и такая сильная воля! Всем было ведомо, что среди бояр московских нашлось немало таких, кто не желал тратить огромные деньги из казны на каменное строительство, ведь Москву надо было из пепелища поднимать! Но все же юный князь Дмитрий настоял на своем, уломал-таки всех колеблющихся и недовольных в своем окружении.
Присутствовали на свадьбе и братья Вельяминовы. Все они сидели на почетных местах, поскольку доводились родней московскому князю. Однако особой радости от происходящего братья Вельяминовы не испытывали, ибо не удалось им осуществить свой замысел, женить Дмитрия на двоюродной сестре Кристине.
Василий Вельяминов в последнее время ходил мрачнее тучи. Должность тысяцкого обязывала Василия Вельяминова постоянно находиться в Москве, дабы неустанно следить за возведением каменной стены, улаживать споры между посадскими людьми и купцами, вникать во все затруднения, которые сваливаются на головы горожан. По этой причине Василию Вельяминову удавалось нечасто наведываться в Коломну, а между тем в окружении князя Дмитрия возрастало влияние «пришлых» бояр, то есть прибывших на службу к московскому князю со стороны. Эти «пришлые» бояре понемногу оттесняли родовитых московских вельмож от княжеского трона.
Среди новых советников князя Дмитрия особенно выделялись двое: литовец Федор Ольгердович, чей сын Остей состоял чашником при московском князе, и воевода Дмитрий Михайлович, по прозвищу Боброк, женатый на родной сестре московского князя. Воевода Боброк тоже принадлежал к литовской династии Гедеминовичей, являясь сыном князя Кориада Гедеминовича, получившего в крещении имя Михаил. Свое прозвище Дмитрий Боброк получил по названию речки на Волыни, где когда-то была его вотчина.
— Литовцы так и вьются вокруг князя нашего, как мухи над медом! — ворчал Василий Вельяминов. — В боярской думе скоро плюнуть будет некуда — попадешь в литовца! Разве было такое при Симеоне Гордом?
— Москва крепнет и богатеет, а это и привлекает сюда удальцов и честолюбцев из Гедеминова гнезда, — молвил брату Тимофей Вельяминов, поставленный Дмитрием тысяцким в Коломне. — Уж лучше литовцев на службу брать, чем крещеных татар.
Тимофей втихомолку поведал Василию о том, что Дмитрий взял на службу еще одного ордынского бея, по имени Черкиз. Мол, этот Черкиз-бей принял веру Христову вместе со всеми своими людьми, получив от московского князя в кормление несколько волостей на реке Пахре.
— Те земли были выморочными, ибо их владельцы-бояре умерли во время недавнего мора, — жаловался брату Тимофей. — Я хотел было прикупить эти луга и села, хорошую цену давал, но князь не пошел на сделку со мной, предпочтя уступить эти земли Черкиз-бею. Вот и служи князю верой и правдой!
Василий Вельяминов перед началом свадебного пира сообщил князю Дмитрию, что его новые хоромы в Москве полностью готовы. «Мебель расставлена, ковры расстелены, печи в светлицах протоплены, — отчитался тысяцкий. — Можно въезжать хоть сегодня, княже».
Однако Дмитрий не спешил уезжать из Коломны, ему здесь нравилось. Город стоит на высоком холме, окруженный рвами и валами. Вокруг лежат леса и болотистые низины. Бывало, и отец Дмитрия подолгу жил в Коломне. Это ведь был удельный град Ивана Красного до его вокняжения в Москве.
По распоряжению Дмитрия Василий Вельяминов сразу после свадебных торжеств отправился обратно в Москву, прихватив с собой богатое приданое суздальской княжны. Дмитрий повелел тысяцкому убрать эти богатства в его сокровищницу.
Уезжая из Коломны, Василий Вельяминов посоветовал братьям Тимофею и Федору Воронцу не терять времени даром, делая все для того, чтобы опутать дочерью Федора серпуховского князя Владимира.
— Сей орленок со временем высоко взлететь может, помяните мое слово, — сказал братьям Василий Вельяминов. — Может статься, что Владимир и на московский стол вспорхнет! Ведь князь Дмитрий не вечен. И поздоровее его князья до срока в могилу сходили: кто от болезни, кто от меча вражеского, а кто и от яду… В жизни князей случается всякое. Поэтому будет лучше, ежели Владимир Андреевич станет нашим близким родственником. Благо он теперь в том возрасте, когда в юнцах пробуждается тяга к девичьим прелестям. А наша Кристина — ягода спелая. На нее всякий молодец облизнется!
Глава одиннадцатая. Борис константинович
Присутствовал на свадьбе в Коломне и младший брат отца невесты. Борис Константинович хоть и сидел на застолье с приветливым лицом, однако в душе у него копилась злоба против старшего брата, который отныне обретал сильную опору в лице своего зятя. Борис Константинович жил надеждой, что ему со временем удастся-таки прибрать к рукам Нижний Новгород, нужно лишь дождаться размирья между его старшим братом и московским князем. Теперь с этой надеждой Борису Константиновичу пришлось распрощаться.
Борис Константинович считал, что суздальские Рюриковичи знатнее и славнее по своим предкам Рюриковичей московских, а посему им надлежит стоять во главе Руси. Род Ивана Калиты происходит от младшего сына Александра Невского, и его возвышение связано с интригами московских князей, с милостью к ним ордынских ханов, но никак не со старинным родовым правом. Слабоволие его старшего брата, смирившегося с главенствующим положением Москвы, выводило из себя честолюбивого Бориса Константиновича, который мириться с этим не собирался. К неповиновению Москве подталкивала Бориса Константиновича и его жена Агриппина, дочь литовского князя Ольгерда.
На обратном пути из Коломны в свой поволжский удел Борис Константинович проезжал мимо Москвы, недавно заново отстроенной после пожара. Его поразил вид возводимой белокаменной стены, которая уже полукольцом охватила город, раскинувшийся на холмах над Москвой-рекой.
Прибыв в Городец-на-Волге, Борис Константинович после совета с женой и с ближними боярами решил действовать. Первым делом он отправил верного человека в Орду, дабы известить Мамая о строительной деятельности юного московского князя, который всю ордынскую дань тратит на свои нужды. Гонцом Бориса Константиновича к Мамаю стал литовец Вилкул, выдвинутый на это дело Агриппиной Ольгердовной.
Этой же зимой Борис Константинович наведался в Микулин к тамошнему князю Михаилу Александровичу, который доводился ему родней, поскольку был женат на его родной сестре Евдокии Константиновне. Михаил Александрович был объят еще большей злобой против московского княжеского дома, поэтому известие о том, что отрок-князь московский обносит свой стольный град каменной стеной, пробудило и в нем желание противодействовать возвышению Москвы по мере сил. Два князя заключили между собой тайный союз, вознамерившись объединить свои усилия в противостоянии Москве. При этом Борис Константинович собирался опереться на помощь из Орды, метя на нижегородский стол, а Михаил Александрович рассчитывал на поддержку Ольгерда, намереваясь согнать с тверского стола своего дядю Василия Михайловича.
«Надо покончить с мальчишкой Дмитрием, покуда он не возмужал и не наплодил наследников, — молвил Михаил Александрович с грозным блеском в глазах. — Коль нам удастся натравить на Москву татар и литовцев, тогда с подлым Калитиным родом будет покончено навсегда! Иначе повзрослевший московский князь рано или поздно с нами покончит. Он уже в столь юные годы во всем проявляет волчью хватку, совсем как его дед Иван Калита!»
Борис Константинович был полностью согласен со своим свояком, который, как и он, не желал прозябать в безвестности, имея столь родовитых предков-князей.
Глава двенадцатая. Постылая невеста
— Ну вот, братец, ныне тебе исполнилось тринадцать лет, пора и о женитьбе подумать, — сказал Дмитрий, потрепав Владимира по плечу. — Чего ты глаза вытаращил? Я-то женат уже, а моя Дуня вот-вот ребеночком разродится. Получается, скоро я отцом стану.
— Ты-то в пятнадцать лет под венец пошел, брат, — возразил Владимир. — Чего же мне спешить с этим делом? Я и учение-то книжное еще не завершил. Ларгий молвит, что не овладел я покуда ни греческой грамотой, ни латинской. По-славянски и то пишу с ошибками!..
— Для женитьбы большой учености не надо, братец, — сказал Дмитрий. — Ты — князь, поэтому тебе наследник нужен. Чем раньше он у тебя появится, тем лучше. И митрополит Алексей о том же говорит.
— Да Бог с тобой, брат! — Владимир вскочил со стула. — У меня и невесты на примете нету. И вообще…
— Невесту я тебе уже подыскал, братец. — Дмитрий мягко, но властно усадил Владимира обратно на стул. — Зовут ее Мария, ей тоже тринадцать лет, она из рода тверских Мономашичей. Отец ее умер от морового поветрия два года тому назад, а недавно и мать ее скончалась от неизлечимой хвори.
— А-а, ведаю, о ком ты говоришь, брат! — закивал головой Владимир, с недовольным прищуром взглянув на Дмитрия. — Эта тверская княжна уже второй год живет в Марьино у твоей тетки Марии Александровны. Ее ведь поначалу за тебя сватали, брат. Однако эта невеста тверская не приглянулась тебе, и ты не стал на ней жениться, выбрав себе суженую покрасивее! Остей рассказывал мне о сей тверской княжне, мол, зубы у нее кривые, нос безобразный и выглядит она мужиковато… Остей же ездил с тобой в Марьино на смотрины, брат. Не нужна мне такая невеста! — Владимир фыркнул и обиженно откинулся на спинку стула.
Этот разговор происходил в московском тереме Дмитрия, в светлице на втором ярусе, где хранились книги и различные бумажные свитки. Дмитрий любил здесь уединяться, читая что-нибудь интересное или сочиняя послание кому-нибудь. Для письма тут имелось все необходимое: гусиные перья, чистая бумага, черные и красные чернила. Имелись и круглые свинцовые печати с отверстиями для шнурка, эти вислые печатные штампы обычно подвешивались снизу к бумажному свитку.
Зная любовь Дмитрия к книжному чтению, его друзья и родственники часто дарили ему книги на русском и на греческом языке. Дмитрий неплохо читал по-гречески, поднаторев в ромейской грамоте благодаря митрополиту Алексею. Вот и на этот раз Дмитрий привел Владимира в свою библиотеку, желая показать ему новые книги.
Просмотр книг завершился самым неожиданным образом. Владимиру просто стало не до этого, поскольку его рассердила настойчивость Дмитрия, возжелавшего выдать за него тверскую княжну Марию.
— Скажи, брат, ты за этим и вызвал меня из Серпухова? — негодовал Владимир, захлопнув толстый фолиант в кожаном переплете с переводом на русский язык сочинений древнегреческого писателя Плутарха. — Твой гонец сказал мне, что ты зовешь меня в Москву по весьма важному делу. Это и есть твое важное дело?
— Не кипятись, братец, — примирительно произнес Дмитрий. — Выбор суженой тоже дело важное. Однако призвал я тебя сюда совсем не за этим. — Дмитрий тяжело вздохнул. — Вчера из Твери прибыли Василий Михайлович с племянником Еремеем Константиновичем с жалобой на тверского епископа, который неправедно рассудил их с микулинским князем Михаилом Александровичем.
Растолковывая Владимиру суть этой межкняжеской распри, Дмитрий вышел из-за стола и, по своей привычке, принялся расхаживать по светлице от дверей до глухой стены с полками и обратно. На нем была длинная светло-бежевая рубаха, расшитая серебристыми витыми узорами, стянутая на талии поясом. Довольно длинные волосы Дмитрия были скреплены на лбу узкой повязкой из мягкой кожи.
Владимир внимательно слушал Дмитрия, пересев от стола на скамью у бревенчатой стены, завешанной медвежьей шкурой.
В городке Вертязине, что лежит на Волге-реке близ Твери, недавно умер тамошний князь Симеон, старший брат Еремея Константиновича. Перед смертью Симеон завещал свой удел не родному брату Еремею, как полагалось по дедовскому обычаю, а микулинскому князю, состоявшему с ним в двоюродном родстве. Будучи старшим среди нынешних тверских князей, Василий Михайлович вступился за Еремея, вынеся это дело на суд тверского епископа. Тверской владыка неожиданно выступил на стороне микулинского князя, передав Вертязин в его владение. Василий Михайлович и Еремей Константинович не смирились с таким решением епископа, вознамерившись искать правды у митрополита и у великого московского князя.