— Это радует, — повторил Пафнутьев слова Андрея.
Машина еще не успела остановиться, как Халандовский выскочил наружу, подбежал к воротам из старого штакетника, распахнул их и сделал приглашающий жест — въезжайте, дескать, гости дорогие.
Андрей осторожно въехал, стараясь не поцарапать борта в узких воротах. Халандовский уже был в глубине двора — показывал, что нужно ехать дальше, еще дальше. Наконец машина оказалась под громадными соснами. Халандовский рванул какую-то свисающую веревку, и тент из выгоревшего брезента надежно укрыл машину от глаз чужих и недобрых.
— Неплохо придумано, — проворчал Пафнутьев, выбираясь из-под брезента.
— А с улицы совсем ничего не видно! — радовался Халандовский. — Даже если кто и захочет полюбопытствовать — ни фига у него не получится! Ни фига!
Дом на участке был старый, деревянный, с темной верандой, в глубине которой просматривался красный абажур с кистями. Лампочка была включена, абажур светился призывно и даже как-то по-родственному. За круглым столом под таким вот абажуром долгими летними вечерами можно было пить чай, до утра обсуждая подробности предстоящей войны, предстоящих свадеб, предстоящего урожая — все так и было, все так и было перед войной, когда был построен этот дом, когда в нем звучали голоса, звучало с пластинки танго и голос Лещенко, того еще Лещенко...
И вот этот абажур, новый еще, яркий, освещал круглый стол, людей, собравшихся за ним, молодых еще людей, живых еще и радостных. Ныне эта же самая пластинка пылилась где-то на чердаке, выгоревший, отсыревший абажур висел на том же месте, а дом — потемневший от лет, давал, давал все-таки представление о прежней Немчиновке, о прежней жизни, о той любви и тех надеждах, которыми жили люди в тридцатых-сороковых годах прошлого века...
Нет их больше, нет их больше, нет их больше...
Рассеялись по белу свету, а многие здесь же рядом, на соседнем Ромашковском кладбище лежат себе тихо и неподвижно, будто ждут, будто ждут, когда снова ярко и зовуще вспыхнет красный абажур с кистями, и кто-то сдует пыль со старого патефона, сдует пыль с хриплой пластинки, и зазвучит смазанный голос Лещенко, того еще Лещенко, и им можно будет наконец подняться, отряхнуть с одежды, лица, рук комья сырой земли и знакомой дорогой вернуться из Ромашкова в Немчиновку и собраться на чашку чая за знакомым круглым столом, под красным абажуром с кистями...
Но нет, не будет, не будет этого, не будет никогда...
Из дома на небольшое крыльцо вышел улыбающийся старик с палкой. Он ничего не говорил, стоял молча, неподвижно, только улыбался и, видимо, просто ждал, когда его увидят, когда на него обратят внимание.
— Иван Степанович! — неожиданно заорал Халандовский, увидев наконец старика. — Что ж ты молчишь?!
— А чего говорить-то? Я здесь, вы здесь, значит, все в порядке, значит, жизнь идет своим ходом.
— Гостей примешь?
— А куда ж я денусь...
— Место найдется?
— Как не найтись... Дом-то пустой.
— И музыка будет? — продолжал куражиться Халандовский.
— Если привезли, значит, будет. Как же без музыки-то...
— Ты говоришь — дом пустой, — спохватился Халандовский. — Что, никого не осталось?
— Никого, Аркаша, никого... Да и я, похоже, ненадолго задержался...
— Не надо, Иван Степанович! Не надо, — строгим голосом проговорил Халандовский. — Так нельзя.
— Не буду, — вздохнул старик. — Проходите в дом-то... Чего тут толочься.
— Спасибо, пройдем. — Халандовский, ухватив Пафнутьева за рукав, подволок к старику: — Знакомься, Иван Степанович, это потрясающий человек, необыкновенного мужества и порядочности. Его зовут Павел Николаевич. А фамилия ему — Пафнутьев.
— Очень рад... Иван Степанович, — старик протянул руку, и Пафнутьев с удивлением обнаружил, что его первые впечатления были ошибочны — рука оказалась необыкновенно сильной и твердой.
— А это наш юный друг Андрей. Тоже замечательный человек. Как говорится, без страха и упрека. Я совершенно уверен — вы понравитесь друг другу.
— Уже, — сказал старик, продолжая улыбаться широко и беззлобно.
Когда Пафнутьев прошел наконец на веранду, он с удивлением увидел, что стол почти накрыт — Халандовский легко и весело опорожнил сумки, прихваченные в пафнутьевской обесчещенной квартире.
Тут же за круглым столом под абажуром с кистями и расселись. За этим столом легко могли бы поместиться и еще четверо, но поскольку их не было, то и четверым не было пустовато.
— Как доехали? — спросил старик, соблюдая законы гостеприимства.
— Спасибо, хорошо, — ответил Халандовский. — А у тебя как здоровье?
— Тоже ничего... Держусь.
— Глоточек виски?
— Не откажусь. Надолго?
— Дня на два, на три... А там видно будет. Андрей вот может задержаться подольше... Да, Андрей?
— Как получится.
— Живите. — Старик сделал широкий жест рукой, давая понять, что гости вообще могут остаться навсегда.
— Будем живы! — Халандовский поднял свою стопку.
— Дай бог, — откликнулся старик и одним махом выпил свою долю. Посидел, помолчал. — Самогоном отдает. А вообще — ничего.
— А самогоном не балуешься? — спросил Халандовский.
— Отбаловался.
— И правильно. Не надо. Пусть другие. Которые еще не напились. Которым еще пить и пить.
— И на здоровье, — ответил Иван Степанович.
— Побудем мы у тебя маленько, а?
— Побудьте, — спокойно ответил старик.
— Гости часто навещают?
— Нет.
— Редко? — продолжал допытываться Халандовский.
— Вообще не навещают. Некому.
— Какой-то ты усталый, Иван Степанович.
— Я не усталый. Я старый.
— Ну хоть нас-то ты немного любишь?
— Немного есть. — Старик помолчал, глядя в пространство сада, что-то взял со стола закусить, потом успокаивающе похлопал Халандовского по руке. — Не переживай, Аркаша. Я в порядке. Раньше как выпивка действовала... Песни, пляски, женщины... Да? А сейчас хочется сесть в уголок и затаиться. И затаиться, — повторил Иван Степанович, словно проверяя себя, утверждаясь, что все сказал правильно.
— Мы не будем буянить. У нас сегодня тихие игры. Можно даже сказать — задумчивые. Павлу Николаевичу надо с одним человечком поговорить, — Халандовский кивнул в сторону Пафнутьева.
— Надо — значит, надо.
— Тихий уголок найдется?
— А здесь все уголки тихие. Выбирай.
— Я заметил у тебя в саду, под яблоней... Столик, скамейка, не возражаешь?
— Беседуйте. — Старик опять сделал широкий жест рукой. — Была бы польза.
— Будет польза, — уверенно сказал Халандовский. — Андрей, — он посмотрел на часы, — нам пора. Едем на станцию встречать нашего человечка. Приедет на электричке. Да, Паша... Ты заглянул в те обгорелые бумаги, которые у олигарха похитил?
— Заглянул.
— И что?
— А я ни фига в них не понял, — простодушно ответил Пафнутьев. — Понимаешь, к ним надо быть готовым, надо знать суть событий. Тогда они заговорят. Чую, что бумаги хорошие — цифры, даты, подписи, всевозможные оговорки, уточнения... Речь о миллионах.
— Долларов? — уточнил Халандовский.
— Разумеется.
— Другими словами, он не зря засуетился?
— Не зря.
— Отдашь ему бумаги?
— Не отдам. — Пафнутьев упрямо наклонил голову. — Я их подобрал на месте преступления и приобщил к делу.
— Но ты обещал Лубовскому вернуть портфель.
— Портфель верну. Вернее, то, что от него осталось.
— А что касается бумаг...
— Я врал.
— Но это нехорошо, Паша.
— Я знаю.
— Обещай мне, что это в последний раз.
— Обещаю.
— Тогда все в порядке, — с облегчением произнес Халандовский и направился к воротам. Андрей уже выехал со двора и поджидал его на улице.
— Кого встречаем? — спросил Андрей.
— Хочешь знать? Скажу. Киллера.
— Кого?!
— Наемного убийцу. Профессия у него такая. Неплохой, кстати, киллер. Удачливый. На свободе опять же... Он тебе понравится.
— Мы собрались кого-то убирать?
— Пока нет, — беззаботно ответил Халандовский. — Пока только присматриваемся. Пока только разговоры. Как в песне поется... Разговоры скоро стихнут, а любовь останется. Слышал такую?
— Нет. — Андрей покачал головой. — При мне таких уже не пели.
— На мой возраст намекаешь?
— Ох, Аркадий Яковлевич, — горестно вздохнул Андрей. — Каждый слышит тот намек, который желает услышать.
Подошла московская электричка, но Халандовский нужного человека не увидел. Вместе с Андреем они прошли вдоль всей платформы, вернулись к табло расписания, убедились, что пришла именно та электричка, о которой договаривались, но наемного убийцу так и не увидели. И уже когда подошла следующая электричка, когда и она ушла, Халандовский увидел маленького тощеватого мужичонку не то с робким, не то с пакостливым взглядом. По чисто зэковской привычке тот сидел на корточках и курил. Причем и сигарета у него была какая-то зэковская — коротенький окурок, который наверняка обжигал ему пальцы и губы. Поплевав на бычок, он положил его на палец и щелчком отправил на рельсы.
— Здравствуй, Вася, — подошел к нему Халандовский и присел рядом на корточки.
— Привет, Аркаша... А кто это с тобой?
— Это наш человек, Андрей.
— Вас двое?
— Третий ждет в надежном месте. А ты что-то запоздал?
— Я никогда, Аркаша, не опаздываю. Я приезжаю, прихожу, прилетаю раньше. Всегда раньше.
— Это правильно, — согласился Халандовский.
— Я приехал почти за час до назначенного времени. И видел, как вы подъехали, как толклись тут, к кассиру приставали... Светились.
— Был грех, — согласился Халандовский. — Пошли? Машина ждет. Вон она стоит, нас дожидается.
— Черная «Волга»? — усмехнулся Вася.
— Черная.
— Давно я не пользовался черной «Волгой». — Вася поднялся, отряхнул штаны, подхватил какую-то сумочку и, ссутулившись, заворачивая носки туфель внутрь, неторопливо зашагал по платформе. — Как, говоришь, твоего друга зовут?
— Павел Николаевич. Пафнутьев.
— Надежный мужик?
— Не думай об этом.
— Хорошо. Не буду. — Вася сел на заднее сиденье, вжался в угол и затих там, положив свою тряпичную сумку на колени. — Лето, — произнес он, посмотрев в окно. — Не заметил, как и наступило. Надо же, как бывает... И как состарился, не заметил... Я вообще мало что в этой жизни успел заметить. У тебя так бывает?
— Так бывает у всех, — неожиданно ответил Андрей.
— Это хорошо, что ты так думаешь, — согласился Вася. — Меньше огорчений будет в конце. Единственное, чем хороша жизнь, — успеваешь привыкнуть к ее концу.
Машина въехала во двор, Халандовский сдвинул половинки ворот, Андрей снова набросил на машину брезент. Иван Степанович сидел на почерневшем от времени крыльце и покуривал сигаретку. Увидев гостя, приветственно махнул рукой. Тот точно так же молча махнул рукой в ответ. Похоже, эти двое сразу друг друга поняли.
— Хороший дом, — сказал Вася, окидывая взглядом черную избу.
— Был, — откликнулся старик. — За зиму отсыревает так, что летом просохнуть не успевает.
— Чаще топить надо.
— Топлю.
— Вася, — вмешался Халандовский, — а глоточек виски?
— На работе не пью.
— Это работа?!
— Конечно. И еще неизвестно, где круче.
— Пусть так... Знакомься... Это Павел Николаевич... Можешь называть его просто Паша... Паша, ты не против?
— Только за.
— Вася, — киллер протянул руку.
— Паша.
— Я вам нужен? — спросил Халандовский.
— А на кой? — удивился Вася.
— Тоже верно, — немного сник Халандовский, но быстро согласился, что незачем ему знать то, чего ему знать не положено. — Вот вам стол, — он показал на рассохшийся от времени черный стол, — вот вам скамьи... Прошу! — И он решительно направился на веранду, где Андрей уже успел немного освежить стол.
Пафнутьев прошел в тень яблони, уселся так, чтобы солнце не било в глаза, поставил локти на стол и вопросительно посмотрел на Васю. Тот тоже уселся за стол, но по своей привычке как-то боком, закинув ногу на ногу и уперевшись спиной в ствол яблони.
— Ну, что ж, — проговорил Вася. — Начнем... Как я понимаю, Паша, ты с той стороны баррикады? С противоположной?
— Да, так можно сказать.
— И только наличие общего друга позволяет нам с тобой присесть за этот стол.
— Мы давно знакомы с Халандовским.
— Я знаю, Аркаша ничего мужик. Мы с ним кое-что видели, и у нас была возможность проверить друг друга.
— У меня с ним тоже были такие возможности.
— Он не дрогнул?
— Нет.
— И не дрогнет?
— Думаю, нет.
— Ты занимаешься Лубовским? Зачем? С какой целью?
— У меня такое ощущение, что его нужно посадить.
— Похвальное желание. — Вася раскурил сигарету, пустил дым в ясное небо, оглянулся на веранду, где Халандовский с Андреем затеяли долгую беседу, потом сквозь сигаретный дым посмотрел на Пафнутьева, усмехнулся каким-то своим мыслям, поплевал на сигаретку и запустил ее щелчком в высокие заросли крапивы.
— Я слышал, ты знаком с ним? — спросил Пафнутьев.
— Работал на него, — будничным голосом ответил Вася. — И достаточно долго. Достаточно успешно.
— В качестве кого?
— В качестве наемного убийцы. Тебя это не шокирует?
— Не-а, — беззаботно ответил Пафнутьев. — Нисколько.
— Тогда ответь мне... — Вася помолчал. — Ты такой крутой или такой дурной?
— И то и другое.
— Хорошее сочетание, — кивнул Вася. — Такое встречается нечасто. Но встречается. Утешает мысль, что наш друг Аркаша не будет якшаться кое с кем... С шелупонью.
— Я тоже на это надеюсь, — показал зубы и Пафнутьев. Но на Васю это не произвело ровно никакого впечатления. Он только опять усмехнулся про себя.
— Чего ты хочешь от меня?
— Зацепку.
— Паша... — Вася помолчал. — Ведь мы с тобой друг друга понимаем, верно? Давая зацепку на Лубовского, я тем самым затягиваю петлю на собственной шее. Причем даже не знаю, кого мне больше опасаться — тебя или Лубовского. Видимо, ты не слишком хорошо его знаешь... Если он почувствует в тебе малейшую для себя опасность... Ты знаешь, как он поступит?
— Он постарается эту опасность устранить.
— Нет, Паша. Ошибаешься. Он не будет стараться. Он просто устранит. Тебя, Паша. Он сейчас высоко летает. Ему нельзя рисковать. Слишком многое на кону. Ему светит высокая должность. И он ее получит. Станет государственным деятелем. На него будут работать спецслужбы. А они умеют работать. Потому что на кону уже государственные интересы. Суть такова... Лубовский может быть всем по фигу, но государство надо хранить. Всеми средствами. Паша, всеми.
— Я — одно из них, из этих средств, — сказал Пафнутьев, хотя секунду назад такой мысли и близко не было в его беззаботной голове. — Да, — добавил он, — я правильно сказал.
Вася долго смотрел на него, прищурившись, потом тяжко вздохнул, окинул легким взором двор, заросли крапивы, машину под брезентом, опять вздохнул. Вынув пачку сигарет, некоторое время задумчиво ее рассматривал.
— Не верю, — наконец сказал он.
— И правильно делаешь, — не задумываясь, брякнул Пафнутьев.
— Если бы ты был тем, за кого себя выдаешь сейчас... Я бы тебе не понадобился. Значит, блефуешь. Не надо со мной блефовать. За блефом — ложь. А в моем деле нет ничего страшнее. Лубовский меня заказал. Я слишком много знаю. За мной охота. И у меня такое подозрение, что она не будет продолжаться долго. Если Лубовский узнает, что у тебя есть на него зацепка, он закажет и тебя. Ты ведь, Паша, не первый следователь, который пытается подобраться к нему. И не второй. Тебе подложили свинью, Паша. Тебе подложили свинью, когда дали это задание. Хочешь совет?
— Хочу.
— Линяй, — и Вася откинулся назад, упершись спиной в ствол яблони.
— Рад бы, — сказал Пафнутьев со вздохом. — Рад бы, да не могу.
— Почему? — удивился Вася.
— Вот здесь напряглось, — Пафнутьев положил растопыренную ладонь на грудь, — и не отпускает. И не отпускает, — повторил он.
— И не отступишься? — уже с легким интересом спросил Вася, наклонившись грудью к столу.
— Не отступлюсь.
— Ну, ты даешь, мужик! — развеселился Вася. — Аркашка сказал, что ты кое-какие бумаги прихватил у Лубовского?
— Прихватил.
— Челябинские есть?
— Есть.
— Там и копай. Адресок один дам. Но с условием... Ты этого человека нигде не светишь. Ни по пьянке, ни по трезвой, ни Аркашке, ни мне, ни в блокнотике, ни в календарике... Заметано?
— Заметано.
— У этого человека есть бумажки, хорошие бумажки. Лубовский о них не знает. Не всегда он был такой умный да предусмотрительный. Сошлешься на меня.
— И как тебя назвать?
— Вася.
— И все?
— Этого достаточно. Я даю адрес, ты его запоминаешь. Он у тебя нигде не записан. И телефон дам. Встретитесь. Если получится, поговорите. Если не получится — не взыщи. Годится?
— Годится.
— Иначе будут трупы.
— Понял.
— И еще... Хорошо, если бы никто не знал, что ты поехал в Челябинск. Там есть комбинат железобетонных изделий. Он принадлежит Лубовскому. Он не всегда ему принадлежал. У него были другие хозяева. Их больше нет.
— Ты поработал?
— Тогда мы вместе с Лубовским работали.
— Знаешь что-нибудь о взрыве джипа позавчера?
— Мудаки. Могли бы посоветоваться. Пожлобились. За что и поплатились.
— Это они поплатились?
— Ты вышел на них?
— Немного опоздал, — сокрушенно ответил Пафнутьев.
— Шустер. — Вася одобрительно покачал головой. — Молоток. Хочешь, скажу, как можно обыграть Лубовского? Играй на опережение. Пугай. Он сейчас пугливый. Он всего боится. Он даже насморка боится. Знаешь, что с ним происходит... — Вася некоторое время смотрел в яблоневую листву, потом медленно поднял глаза на Пафнутьева: — Нервничает. Не надо бы ему этих ребят трогать. Выждать бы... А он решил на следующий день... Так нельзя. Это ошибка.
— Почему?
— Невозможно подготовить чистую работу за такое короткое время. Следы остаются. Ты знаешь — следы всегда остаются, — усмехнулся Вася и похлопал Пафнутьева по руке. — Тебе ли этого не знать.