Во время наших первых боевых походов мы очень мало знали об уровне и методах немецкой противолодочной обороны, поэтому все те многообразные звуки, которые слышали, мы просто не могли идентифицировать. Неизвестность всегда настораживает, и совершенно справедливо, что в условиях постоянной опасности люди с особым подозрением относятся к тем явлениям, которые не в состоянии объяснить. Шумы гораздо лучше передаются в воде, чем в воздухе, и один из звуков, который слышали все наши подлодки, получил название "ворчанье Северного моря". Это ворчанье походило на подводное кипение или бурление и раздавалось всякий раз, когда в поле зрения оказывался траулер. Во время этой "странной войны" Северное море все еще изобиловало рыбацкими судами, поэтому было трудно определить, то ли это настоящие рыболовецкие траулеры, то ли уже переделанные в противолодочные военные корабли. Особое подозрение они вызывали в том случае, если вокруг них не летали чайки, но, как бы то ни было, всегда требовалась осторожность. Вполне естественно, наши подводники заподозрили, что "ворчанье Северного моря" - это шум работы какого-то вражеского детектора, и обратились к ученым с просьбой исследовать явление. В конце концов его определили как звук, издаваемый морскими обитателями, так что, если заключение было верно, причиной тревоги стали дельфины.
Гораздо большее напряжение легло на плечи старших офицеров при переходе от мирной жизни к войне, а не позже, когда к военным действиям удалось уже в какой-то мере приспособиться. И все равно безвредные морские обитатели вызывали беспокойство, даже когда реальный противник уже создал поистине усовершенствованный шумопеленгатор. На подводной лодке, патрулирующей у берегов Таормины, возле Сицилии, услышали продолжительный хлопающий звук, а вскоре после этого из-за горизонта появился бомбардировщик и начал бомбить ее без всякой видимой причины. Хлопки эти слышали и на других-лодках. Эти "ужасные удары" вызвали самое подозрительное и неприязненное к себе отношение. Прошло немало времени, прежде чем установили, что звук этот исходит от черепах, стаи которых периодически приплывают в Средиземное море. А хлопки и стук они издают в период любовного ухаживания.
И еще раз черепахи стали причиной напрасного волнения. На одной из субмарин в Средиземном море обнаружили, что со всех сторон лодка окружена бугорками мин, поставленных на небольшой глубине и лишь слегка прикрытых водой. Стоило командиру взглянуть в перископ, как он видел кругом эти мины, и ему немалых мучений стоило обойти их благополучно. Когда все на борту уже обессилели от ожидания беды, одна из мин вдруг нырнула. Оказалось, милые черепашки просто грелись на поверхности воды.
Для того чтобы сгладить скуку первых боевых походов в ожидании вражеского флота или хотя бы единичного корабля, было решено, что нам следует организовать бортовые проверки экипажа. Суда под нейтральным флагом все еще ходили в Северном море, поэтому было решено, что подлодки должны иметь право останавливать суда и осматривать их. Если досмотровая группа находила что-нибудь подозрительное, она имела право отправлять судно на британскую территорию Северного моря для более тщательного досмотра. Одним из выводов, которые мы извлекли из этих досмотров, стало то, что лишние люди на борту (экипажи потопленных судов) не только занимают много места, но также и потребляют много воздуха, которым должны были дышать мы. Мы обнаружили, что начинаем задыхаться. Явление позднее стало вполне привычным, но в то время еще было в новое.
Причина его заключалась в повышении концентрации в воздухе углекислого газа, который мы выдыхаем. Он не только вызывает удушье, но делает тебя холодным, словно моллюск, и таким же глупым. Фактически, как и другие слабые отравляющие вещества, он притупляет способность трезво оценивать реальность, делая каждого до глупости храбрым. Хотя нашими досмотрами мы ничего не достигли, они предупредили нас об опасности отравления углекислым газом, и к тому времени, когда норвежская кампания вошла в силу, мы уже были обеспечены столь необходимыми поглотителями углекислого газа.
Мне довелось остановить два торговых судна: одно выдавало себя за латвийское, а другое - за финское. Хотя они и выслали шлюпку, погода оказалась слишком бурной, чтобы открывать люк субмарины и высылать досмотровую партию. Тонкий легкий корпус совершенно исключал швартовку шлюпки при любой, кроме спокойной, погоде. Визит и обследование в данной ситуации оказывались просто-напросто невыполнимым мероприятием. Если бы торговое судно и отказалось остановиться и выслать шлюпку, вы ничего не смогли бы с этим поделать; торпедировать торговое судно, особенно нейтральное, на той стадии войны оказалось бы чрезвычайно непопулярной мерой с политической точки зрения.
"Салмон" перехватила большой немецкий лайнер "Бремен", пересекший линию блокады. Он отказался остановиться, и командир подводной лодки Бикфорд позволил ему уйти невредимым. Самое большее, на что была способна его маленькая пушечка, так это нанести "Бремену" какое-нибудь мелкое повреждение. Корабль к тому же имел в два с лишним раза большую скорость. Невозможно одновременно и вести переговоры, и атаковать торпедами. Все, что мы могли сделать, так это возвести великодушие "Салмон" в фактор пропаганды. С точки зрения подводника, война до апреля 1940 года действительно была странной, но она преподнесла нам много полезных уроков.
Глава 6.
Первая кровь
В конце марта 1940 года стало очевидно: что-то непременно должно вскоре произойти. Все наши подводные лодки были собраны для боевых патрулирований и пополнены. Все операции и передвижения наших субмарин строго засекретили. Мы не знали, где будем патрулировать, пока не выходили в море.
Макс К. Хортон, командующий подводными силами ВМФ Великобритании, умел с точностью оценивать положение на военном театре и имел большой авторитет среди подводников. Но даже он в то время не мог получить от правительства разрешения ведения неограниченной подводной войны. Мы вздохнули с облегчением, когда нам разрешили топить любые вражеские транспорты. Нейтральным торговым судам разрешалось проходить свободно только после досмотра.
Наши лодки должны были быть сконцентрированы в проливе Скагеррак и у входа в пролив Каттегат, где проходит самый узкий участок между Данией и Швецией, но "Силайон" была направлена вниз от южной оконечности Каттегата к проливам Бельт и Зунд патрулировать вход в Балтийское море. Нам не было известно, собираются ли немцы нападать на Швецию или Норвегию, и нас послали в этот район на тот случай, если они попытаются высадиться на юго-западном берегу Швеции. Ничего не скажешь - почетная миссия, хотя вряд ли это было то, чего мы ожидали.
1 апреля 1940 года третья подводная флотилия, в которую входили все лодки типа "S", отошла от нашей плавучей базы, "Циклопа", такого же старого, как первые подводные лодки, и отправилась в канал Ист-Кост, который надо было охранять. Субмарины других флотилий восточного побережья Англии поступили таким же образом. Обычно наши минные тральщики ограждали побережье, а конвой противника доверяли встречать нам, и мы всегда надеялись на хорошую охоту. Противник из-за этого должен был заботиться об охране своих конвоев.
Около банки Смита "Силайон" впервые встретилась с вражеским кораблем, который шел в полной темноте. Мы находились в наших водах, поэтому корабль мог быть как своим, так и вражеским. Как только мы осветили неизвестный корабль прожектором, в ответ он стал быстро уходить. Неопознанный корабль был небольшим и намного превосходил нашу подводную лодку в скорости, вследствие чего очень быстро исчез. Корабль, очевидно, был минным заградителем. Мы сразу же послали об этом донесение, и вражеские мины были протралены раньше, чем смогли причинить какой-либо вред нашим судам. Утром 7 апреля, пройдя через Северное море и Скагеррак, мы подошли к северной оконечности Дании, мысу Скаген. Никогда не забуду того ясного весеннего воскресенья, когда, лавируя между мелководьем у Нидегенского маяка, я понял, что мы оказались на войне; возможно, в следующий раз пройти через этот канал будет не так просто.
Мы медленно продвигались на юг вдоль западного края канала, в то время как под нашем килем было всего лишь несколько фатомов{8} воды, а в воздухе находился вражеский самолет, патрулирующий этот район.
По другой стороне канала под нейтральными флагами постоянно курсировали торговые суда Балтийских и Скандинавских стран. На север в Норвегию шли большие немецкие танкеры, тяжело нагруженные суда, представляющие для нас легкую мишень, так как их, за исключением противолодочных кораблей, патрулирующих канал, никто не сопровождал. Но были ли они транспортными судами? Для меня транспортом могло быть и пассажирское судно, тот же лайнер с солдатами на верхней палубе. Откуда я мог знать, размещены ли в его трюмах германские солдаты. Проходя по узким проливам через Балтийское море, немцы скрывали свои намерения как от датчан и шведов, так и от нас. Я все еще был связан по рукам и ногам Гаагской конвенцией и, какие бы ни имел подозрения, ничего не мог сделать. Несмотря на нашу обеспокоенность, немецкое вторжение в Норвегию проходило без каких-либо помех. Мне приходилось повиноваться приказам Макса К. Хортона.
Немецкий флот вначале не пользовался каналом, чтобы скрыть свое вторжение. А когда мы достигли южного края Каттегата, им снова пришлось отказаться от прохождения по нему. Мы могли одновременно закрыть только один из выходов из Балтийского моря, поэтому пространство, по которому передвигался противник, всегда оставалось открытым. Оглядываясь теперь назад, я думаю, что много жизней можно было спасти, если бы мы в то время действовали иначе. Несомненно, наше вторжение началось удачно. Через пару дней Берти Пизи одним залпом в Скагерраке отправил на дно судно с 8000 вражеских солдат. Но дальше дела наши пошли не так уж хорошо. Немецкий флот находился южнее нас и не был готов к действиям, имея малые шансы ускользнуть через узкие северные каналы.
Вскоре на юге нас подстерегли новые неприятности. Из-за таяния снегов вода в Балтийском море и Каттегате становилась все более пресной{9}, в результате чего мы становились все "тяжелее". В конце концов нам пришлось, чтобы не утонуть, постоянно продувать балластные цистерны. Мы прибыли в Зунд и заняли нашу боевую позицию, охраняя восточный вход в Балтийское море. Мелководье, спокойное море и постоянное дежурство в воздухе вражеских ВВС, способных заметить нас, - худшие условия для подводного плавания. В целях безопасности той же ночью, войдя в пролив, мы сожгли всю секретную документацию, за исключением нескольких необходимых сигнальных книг. Если бы нас потопили, вражеские водолазы легко смогли бы достать все наши бумаги.
Нам не приходилось скучать. Казалось, все рыболовецкие суда Дании и Швеции собрались в Бельте и Зунде. Днем мы находились в постоянной опасности быть ими протараненными, ночью же, поскольку поднимались на поверхность и через бинокль искали немецкие военные корабли, старались не попасться им на глаза, чтобы они не могли сообщить о нашем присутствии противнику. К счастью, я имел дополнительного офицера, Джорджа Сальта, недавно сдавшего экзамен на командира подлодки, но еще не получившего нового назначения на собственную субмарину. Джордж был веселым парнем, никто не мог предположить, что он выигрывал чемпионат военно-морского флота по сквошу в течение нескольких лет. Его присутствие причинило в итоге много беспокойства в Нортвейсе - штабе подводных лодок, поскольку он попал на лодку прежде, чем мы узнали, куда отправляемся. Шансов на то, что "Силайон" вернется, было немного, а Макс Хортон ни за что не желал терять сразу двух командиров. Джордж не погиб во время нашего плавания, ему суждено было погибнуть чуть позже, на своей подлодке во время средиземноморской кампании.
Тем временем мы мучались ожиданием. При той спокойной погоде и безветрии, вкупе с постоянным дежурством ВВС и фатомом под килем, наши возможности были слишком ограниченны.
Палубы не мылись, и к тому же в коридорах стояли санитарные ведра. На субмарине пользование гальюном дело весьма непростое. Если вы выполнили все операции в правильном порядке, то сливали отходы за борт, если же нарушали порядок, то все отходы выливались на вас. Но даже когда отходы спускали правильно, при этом шли пузыри, и существовала вероятность того, что в тихую погоду вас по ним сможет засечь вражеский самолет. Помню смешной случай, свидетелем которого стал, когда при всплытии на поверхность однажды ночью подводник, выносивший санитарные ведра, поскользнулся и выплеснул их содержимое на моряков, наблюдавших за ним.
Наконец, 11 апреля, спустя четыре дня после того, как вошли в Каттегат, мы встретили немецкий корабль. Теперь ограничения в действиях подлодок, наложенные на нас Черчиллем, были сняты.
Нам приказали с запада перехватить поврежденный линейный корабль "Шеер", торпедированный лодкой "Спеарфиш" и теперь буксируемый на юг. Позиция была крайне неудобная, поскольку пролив в этом районе был очень мелководным. Наша "Силайон" опустилась на перископную глубину (приблизительно восемь фатомов), в то время как под нашем килем осталось не более фатома. Но "Шеер" так и не прошел мимо нас. В тот период германское вторжение в Норвегию главным образом проходило в стороне от нас, и шансов встретить вражеское судно было очень мало. Мы уже почти окончательно отчаялись вступить в войну, когда заметили транспорт. Судно не имело кормового флага, но я смог прочитать название. Мы принялись лихорадочно искать названия немецких военных кораблей и судов в специальной книге, где имелись фотографии и были приведены тактико-технические данные кораблей. "Оттебурга" в этом списке не оказалось. Мы разрешили ему следовать дальше.
Вскоре мы заметили другое судно, шедшее вдалеке от нас, и должны были использовать полный ход, чтобы сблизиться с ним, потому что наша лодка слишком плохо управлялась в мелководном фарватере. Наконец мы подошли ближе. Судно оказалось датским, но из-за быстрого хода нас заметили вражеские корабли, и нам пришлось быстро скрыться в морской пучине.
В тот же день мы заметили мостик другого судна, показавшегося на горизонте, и еще раз приготовились к атаке. Однако снова заметили вражеские противолодочные корабли и сбавили ход. Мы заметили флаг на корме судна, но из-за безветрия не смогли определить его принадлежность, поскольку он висел на флагштоке без всяких признаков жизни. Все, что мы заметили, так это красный цвет. Но такую окраску имели советские, датские и норвежские кормовые флаги.
Судно стало медленно уходить из поля нашего зрения. Ситуация с каждой минутой становилась для нас все более угнетающей.
И вдруг, за несколько мгновений до того, как судно должно было скрыться, подул небольшой ветерок. Кормовой флаг на судне развернулся, и мы отчетливо увидели свастику.
С большого, почти 3000 ярдов расстояния мы выпустили две торпеды.
Противолодочные корабли, которые беспокоили нас ранее, недавно скрылись за горизонтом, а вражеские самолеты улетели на север. Это был один из тех редких для субмарины случаев, когда можно было наблюдать за выстрелом. Обычно после пуска торпеды лодка сразу уходит на глубину, чтобы не попасть под вражеский огонь. В нашем положении уйти на глубину было нельзя, и мы могли остаться на перископной глубине.
В нетерпении мы отсчитывали секунды. При 45 узлах торпеде требовалось около двух минут, чтобы поразить цель. Командир минно-торпедной боевой части считал секунды. Прошло две минуты, но немецкое судно продолжало путь.
Ужасное чувство отчаяния переполняло меня; после долгих месяцев ожидания мы получили шанс атаковать и промахнулись.
Внезапно взмыл в небо огромный столб воды. Корма неприятельского судна стала уходить под воду, а нос медленно подниматься. Судно уходило под воду в вертикальном положении, а так как глубина была небольшая, мостик, мачты и труба остались над водой. Команда "Силайон" наблюдала в перископ первую жертву своей атаки.
Действия подводников часто сравниваются со звериной игрой, но подводники не более звери, чем кто-либо еще. Никто не вправе критиковать подводников, если не испытал на себе состояния, когда на него охотятся.
Я помню моториста, который, после того как посмотрел в перископ, с тревогой спросил меня:
- С командой все будет в порядке, сэр?
Я ответил, что, поскольку на море штиль и земля недалеко, они доберутся до берега на своих шлюпках в целости и сохранности. Он был счастлив, получив такой ответ.
Через несколько боевых походов, когда нам действительно пришлось очень трудно и мы торпедировали судно, помню, когда уходили, тот же самый моторист спросил:
- Какая погода наверху, сэр?
- Отличная. Полный штиль, - ответил я.
- О черт! - воскликнул он. - Боюсь, эти ублюдки уйдут.
Мы потопили наше первое судно, но это дало нам немного удовлетворения. Мы получали сообщения, что наши лодки, действующие на севере, в Скагерраке, топят суда направо и налево. Мы же торчали на этом мелководье, напичканном траулерами, в то время как главный театр военных действий был вдалеке от нас. Наступало новолуние, и при таком "освещении" наши действия были крайне ограниченны.
Когда наступила ночь, мы уже на протяжении семнадцати с половиной часов находились под водой. Санитарные ведра были наполнены, мы пережили охоту и атаку. Стало трудно дышать. В штатной ситуации экипаж работает в три вахты, и обычно, если нет рутинной работы, две трети команды всегда отдыхает. Это состояние, когда вахту несет только треть команды, называется "вахтой погружения", и всякий, кто фактически не занят работой, сидит или лежит, чтобы не тратить такой необходимый кислород. Мы находились под водой около суток, поэтому израсходовали почти весь воздух. За последние месяцы мы привыкли к постоянной нехватке кислорода. Мы всплыли, проветрили лодку и зарядили аккумуляторные батареи.
Наконец я получил команду идти на север; это очень облегчило наше положение. Я не представлял себе, что мы могли действовать в новолуние.