Глава 11.
"Сафари" открывает счет
Шел июль 1942 года. Именно в это время "Сафари" впервые получила возможность действовать. Районом нашего патрулирования стало восточное побережье острова Сардиния. Участок казался не слишком укрепленным и защищенным, за исключением острова Маддалена на севере и порта Кальяри на юге. Поскольку мы еще не акклиматизировались как следует, я решил не начинать бегать, не научившись по-настоящему ходить, и в качестве места действия выбрал залив Орозеи, на полпути между этими двумя точками на карте. Большей частью море оказалось глубоким почти до самого берега, и именно невдалеке от берега мы надеялись найти наши цели. Итальянцы не отваживались выходить в открытое море и большей частью в своих передвижениях надеялись на прибрежные воды. Небольшие каботажные суда перевозили главным образом бензин и боеприпасы; они держались недалеко от берега, затем пересекали участок открытого моря по направлению к побережью Северной Африки у мыса Бон в Тунисе, а затем вдоль пустынного берега шли на восток, где старались подойти как можно ближе к территории, оккупированной армией Роммеля.
Воскресным днем, когда команда возносила молитву, нам попалась первая жертва. Божественную службу пришлось прервать самым бесцеремонным образом, все заняли свои боевые места, и субмарина пошла в атаку. Жертвой оказался старомодный пароходик, к тому же без сопровождения, если не считать летающий над ним гидросамолет. Для большинства из нас эта атака стала первой, помимо неудачных попыток напасть на два крейсера и подлодку во время прикрытия последнего конвоя на Мальту.
На практике погружение очень мало отличалось от обычного учебного, поскольку каждый, как всегда, занимался своим делом. Значительная часть экипажа во время погружения должна была контролировать поведение субмарины; это занятие всегда идет по одному плану - и в учебных, и в боевых условиях. Разница заключается только в уровне внутреннего напряжения людей. Основное же отличие состоит в цене ошибки, даже самой маленькой. Именно поэтому на субмаринах мы никогда не использовали термин "Быстрое погружение", говорили просто "Погружение", чтобы подчеркнуть, что и в боевых, и в учебных условиях все находится под контролем на случай нештатной ситуации. Когда все уже предусмотрено и вы застрахованы от непредвиденных опасных маневров, можете погрузить лодку, задействовав при этом примерно одну треть экипажа; это называется пробным погружением. Если придется открывать артиллерийский огонь, то в этом случае около трети экипажа придется отозвать с постов, чтобы собрать орудийные расчеты. Торпедные аппараты, например, в таком случае будут управляться уменьшенным составом. Матросы торпедного и машинного отсеков переводятся на обслуживание орудий, и таким образом, при необходимости использовать орудия, все оказываются чрезвычайно загружены работой.
Нам не удалось подойти на расстояние, достаточное для торпедного удара, поэтому мне представилась возможность применить свою теорию по поводу эффективности использования орудий во время плавания в Средиземном море, несмотря на активность воздушных дозоров, контролирующих самые оживленные маршруты. Воздушные дозоры, разумеется, ограничивали свободу передвижения подлодок, принуждая их в течение дня сохранять состояние полного погружения, хотя в ясную погоду хороший сигнальщик (а без круглосуточного наблюдения дни субмарины сочтены) всегда издалека увидит самолет и даст сигнал к погружению еще до того, как тот заметит субмарину. В нашем распоряжении всегда оказывалась ночь, оставляющая достаточно времени, чтобы зарядить аккумуляторную батарею и отправиться в необходимый район действия, поскольку враг еще практически не использовал радарные установки. Надо сказать, что в Средиземном море вражеская авиация вообще нас не беспокоила. По сравнению с летом 1940 года, проведенным у берегов Норвегии, обстановка складывалась достаточно благоприятная. Причина, по которой британские субмарины несли большие потери, заключалась в необходимости находиться слишком близко к берегу, поэтому противнику удавалось сконцентрировать и авиацию, и надводный флот. А кроме того, постоянно существовали подводные опасности, такие, как вражеские субмарины, всегда вызывавшие у меня глубокое уважение, и мины, об опасности которых нельзя было забывать ни на минуту. Тем не менее в то время авиация вызывала куда большее уважение, чем, на мой взгляд, она действительно того заслуживала, и прошло немало времени, прежде чем орудия стали действительно активно применяться. А в то время, о котором я рассказываю, меня считали слегка чокнутым. Субмарины типа "U", на которых Ванклин с компанией провели историческую операцию возле берегов Мальты, были оборудованы древними 12-фунтовыми орудиями с открытым прицелом, которые на деле оказывались почти такими же бесполезными, какими их считали, поскольку эти лодки не могли достичь надводной скорости, необходимой для сближения с противником на дистанцию действия орудий. Помимо этого, им попадалось достаточное количество судов для торпедных атак. Патрульный гидросамолет к этому времени уже скрылся с глаз, исчезнув в южном направлении, поэтому мы смогли подняться на поверхность моря и двигаться на полной скорости. Наша жертва не пыталась увильнуть, и на расстоянии 3000 ярдов мы открыли огонь. Цель оказалась довольно крупной, и поэтому, даже несмотря на недостаточную квалификацию, нам удалось без труда ее поразить. Фактически девятнадцать выстрелов из двадцати, которые мы сделали, прежде чем орудие вышло из строя, попали в цель. Этого хватило, чтобы заставить транспорт остановиться, а нам занять выгодную позицию и прикончить его торпедой.
Наша торпеда оставила после себя ясный след - в ее фарватере вода выглядела более светлой, - и по нему мы шли до тех пор, пока огромный столб воды, вздымающийся над мачтами судна, не возвестил о его готовности пойти ко дну. Зрелище потрясающее, причем очень редкое - обычно дождаться и увидеть его не хватает времени. Дело происходило недалеко от берега, и я задумался, что об этом подумают местные жители - ведь рядом на берегу располагалась деревня.
Вся операция заняла около семи минут, и все это время мы не спускали глаз с возвращающегося самолета. Но здесь я заметил в бинокль, что несколько членов команды потопленного корабля оказались в воде, не успев эвакуироваться в шлюпках. Судно затонуло необычайно быстро. Иногда совсем маленькие суда шли ко дну долго, а другим на это хватало минуты-другой. В любом случае этот корабль был стар, его построили в год моего рождения, и переборки на нем не отличались особенной прочностью.
Мы подошли, не теряя, однако, из виду самолет, и выловили из воды четырех моряков. Конечно, сразу вставала проблема тесноты и перенаселенности лодки, но людей нельзя было оставить на произвол судьбы, тем более что один из спасенных вовсе не был молод: его выдавала седина на лысеющей голове. Едва заканчивалась горячка битвы, враги сразу превращались в моряков, терпящих бедствие.
К этому времени мы находились на поверхности уже довольно долго, и едва четверо пленников оказались в лодке, погрузились. Спасенных отправили в торпедный отсек, где хранятся запасные торпеды. Увидев, как торпедный расчет перезаряжает торпедный аппарат, потопивший их судно, они тут же бросились помогать. С этой минуты на протяжении всего времени патрулирования они оставались членами нашей команды, всегда готовыми прийти на помощь, и стали очень популярны среди экипажа субмарины. Моряки оказались исполнительными, даже дотошными работниками: наш рулевой жаловался, что если поручить им что-нибудь драить, то надо обязательно не забыть отдать команду остановиться, а то они так и будут тереть до бесконечности. Они испытывали огромную благодарность за свое спасение, даже несмотря на то, что мы оказались виновниками их несчастья, а самый молодой из пленных проявил особенную склонность к философии. Без сомнения, после этого путешествия ему предстояло вновь отправиться служить в армию, и такая перспектива не казалась ему светлой; в то же время ему явно пришлась по душе служба на "Сафари".
В любом патруле первый потопленный вражеский корабль - всегда заметное событие. Это можно сравнить с первой победой в крикете или с первой рыбой на рыбалке. Вы уже защитили себя от позора бесплодного патрулирования. В действительности же на "Сафари" нам везло: ни разу больше после того, как мы прикрывали первый конвой на Мальте, у нас не было безрезультатного похода, хотя цели и не всегда доставались с легкостью. К этому времени уже оказалась потопленной значительная часть неохраняемых целей, какими становились крупные суда, поскольку наши субмарины неплохо поработали на маршруте, по которому фашисты снабжали боеприпасами и снаряжением свои части в Северной Африке. Поэтому каждое судно водоизмещением больше 1500 тонн могло считаться удачей, а часто приходилось довольствоваться куда меньшим. Большие суда не только представляли значительную ценность, их было также легче торпедировать; субмарины обычно выбивали их из конвоя, и поэтому их осталось так мало.
Следующий шанс отличиться нам представился только через три дня. С севера на юг вдоль берега пробирался пароход солидных размеров и вновь без сопровождения, если не считать самолетов, летающих над побережьем. Дело было на закате дня, и освещение уже становилось скудным. Если бы мы стали дожидаться, пока жертва подойдет ближе, то оказалось бы уже слишком темно, чтобы разглядеть ее в перископ на фоне скал. А дожидаться темноты, чтобы атаковать на поверхности воды, тоже бесполезно - судно может зайти в маленький порт Арбатакс, расположенный недалеко на юге. Таким образом, появилась еще одна возможность применить ту же тактику, которую мы с успехом использовали в прошлый раз.
"Сафари" всплыла и в надводном положении на полной скорости двинулась к цели. Судно продолжало идти своим курсом на юг: возможно, у них несли сигнальную вахту. Субмарину не так легко разглядеть, но, скорее всего, они просто приняли нашу лодку за одну из своих. Ведь недаром же Муссолини заявил, что британские лодки изгнаны из Центрального Средиземноморья.
Но вскоре итальянским морякам пришлось отбросить иллюзии, поскольку мы стремительно приближались и с расстояния в 4000 ярдов открыли огонь. В сумерках пораженные цели ярко высвечивались красным огнем, и мы видели, что все снаряды попадали в корпус судна выше ватерлинии, не задевая жизненно важные отсеки. Насчитав восемнадцать попаданий, я заметил, что судно остановилось и стало спускать шлюпки, - команда готовилась к эвакуации. Я отдал приказ прекратить огонь. В душе у меня таилось чувство вины за то, что предыдущему судну я оставил мало времени для спасения; а в этот раз мне показалось, что уже слишком темно, чтобы возвращающиеся самолеты могли нас заметить, и решил дать морякам возможность отойти от парохода. Ошибка моя заключалась в недооценке противника; на борту у них оказалось несколько смельчаков. Судно имело орудие, которого я не видел, и, воспользовавшись затишьем, они открыли огонь. В то же самое время судно снова дало ход вперед и скрылось за скалами. Почти немедленно прореагировали береговые батареи, открывшие огонь, когда мы находились всего лишь в 4000 ярдов от берега.
Ради безопасности я старался сохранять достаточную дистанцию, поэтому субмарина не пострадала от обстрела. Я снова отдал команду открыть огонь. К сожалению, для нашего вооружения условия оказались слишком неблагоприятными. Быстро сгущались сумерки, судно пряталось в тени скал, и наш огонь был неточен. А прежде чем мы смогли развернуться, чтобы дать торпедный залп, цель наша и вообще полностью скрылась в прибрежных утесах.
Между тем наш собственный силуэт наверняка четко выделялся на фоне светлого морского горизонта, и рано или поздно мы послушно сыграли бы свою роль мишени. На берегу явно царило огромное возбуждение, а разнообразные вспышки наверняка сделали бы честь самому пышному фейерверку. Нас явно выпроваживали, и не оставалось ничего иного, как только уйти на более глубокие воды, где можно было затаиться. Ночь оказалась темной, и, хотя вскоре мы вернулись, я так и не нашел пароход на фоне неосвещенного берега, в то время как вражеские дозоры пытались обнаружить нас.
Я получил два урока. Во-первых: прежде чем тешить себя собственной гуманностью, убедись в том, что ты действительно довел дело до конца, повредив судно, и трезво оценивай как мужество, так и огневую мощь противника. Во-вторых: старые оптические приборы на прицелах обладают очень плохой светосилой.
Когда мы вернулись на базу из этого похода, нам поставили специальные адаптеры, позволяющие использовать в прицелах современную оптику, и в дальнейшем они служили нам верой и правдой. Обычно за уроки приходится платить: в этом конкретном случае судно, которое с легкостью можно было потопить, действуй я с долей необходимой на войне безжалостности, ушло с незначительными повреждениями; больше того, мы могли серьезно пострадать сами.
Субмарины, как свои, так и чужие, журналисты часто изображают как бессердечные хищные существа, беспричинно убивающие беззащитных моряков с торговых судов. Те транспорты, которые атаковали мы, несли военные грузы, предназначенные, чтобы уничтожать наших солдат. А как известно, на войне все средства хороши, хотя я вовсе не уверен, что это относится и к любви. Так что вражеское судно вполне могло воспользоваться предоставленной ему возможностью и уничтожить "Сафари".
Суда-ловушки, замаскированные под торговое или рыболовное судно и используемые британцами во время Первой мировой войны для борьбы с подводными лодками, были рассчитаны именно на послабление со стороны субмарины в ее роли безжалостного разрушителя. Они представляли собой мирные суда, однако несли тяжелые орудия, замаскированные съемными щитами. В случае атаки подлодки команда спешно покидала корабль (по сути, для отвода глаз), спуская шлюпки, оставляя орудийные расчеты спрятанными за щитами. Если субмарина клевала на приманку и отваживалась подойти ближе, то щиты снимались, и субмарина заканчивала свой век в шквале огня. Все эти хитрости достаточно оправданны с военной точки зрения, но не способны вызвать прилив гуманности в душе подводника.
В нашем случае, как раз на случай подобных игр, чтобы дать команде время эвакуироваться, я сохранял определенную дистанцию. Это стало логической ошибкой, поскольку уровень нашего вооружения не соответствовал требованиям, выдвигаемым военными действиями.
После того как мы погрузились, старший из наших пленников, тот самый, с сединой и лысиной, подошел ко мне и вежливо поинтересовался, все ли прошло благополучно. Я ответил ему, что, к сожалению, далеко не все. Он казался искренне разочарованным.
Конечно, лихорадка боя не могла оставить пленных равнодушными, и они принимали участие в подаче снарядов к орудиям. Наверное, просто невозможно было не поддаться всеобщему энтузиазму.
Во время этого патрулирования мы больше не обнаружили ни одной цели. Чтобы подойти к Гибралтару, потребовалось очень много времени, поскольку днем приходилось погружаться, а ночью заряжать аккумуляторные батареи. Так что на боевую охоту совсем не оставалось времени.
Когда мы подходили к Гибралтару, рулевой доложил, что Николя, главный из наших пленных, просит разрешения поговорить со мной. Смысл его обращения состоял в том, что им всем очень хорошо на нашей лодке, им нравится и пища, и компания и они просят дать им возможность продолжить службу именно у нас.
Мне пришлось ответить, что, к сожалению, этого нельзя разрешить.
В Гибралтаре им пришлось нас покинуть - с карманами, полными сувениров и подарков, которыми их осыпал на прощание экипаж. За ними пришел военный патруль. База "Мэйдстоун" стояла у южного мола, и я сошел на берег вскоре после них, после того как доложил о прибытии субмарины. Я увидел нашу маленькую компанию под надежной охраной хорошо вооруженных солдат, которые не забыли обыскать пленных и самым тщательным образом опустошить их карманы.
Я поймал укоризненный взгляд Николя; он явно говорил: "Неужели ты нам не поможешь?"
Я отвернулся, словно ничего не заметил, и пошел своей дорогой, чувствуя себя последним из негодяев.
* * *
В Гибралтаре безошибочно ощущались признаки созревания еще одного конвоя на Мальту, и в начале августа мы вышли на его прикрытие. Весь второй день похода нам пришлось провести под водой, поднимаясь лишь на минуту-другую, чтобы по солнцу определить положение. Это уже можно было назвать настоящим прогрессом: совсем не хотелось находиться на поверхности дольше, чем необходимо.
Мы всплывали в позиционное положение, чтобы в случае необходимости можно было побыстрее уйти обратно на глубину. Как только вахтенные сигнальщики докладывали, что самолетов и кораблей не видно, в рубку поднимался Делвин со своим секстантом, уже настроенным на примерную высоту солнца, "фотографировал" его, и мы вновь уходили на глубину.
Вы могли с достаточной легкостью засечь самолет в перископы, если он летел низко и на небольшом расстоянии, но если вам приходилось обозревать весь небосклон, то это занимало настолько много времени, что самолет вполне мог появиться на румбе в начале шкалы еще до того, как вы дошли до ее конца, - настолько узким оказывался ваш "луч обзора". В том случае, если вы всплывали днем, постоянно присутствовал шанс появления самолета, однако если он не был скрыт облаками, то его позиция не считалась опасной.
В этот раз самолета видно не было, но мы заметили боевую рубку вражеской подлодки примерно в пяти милях от нас.
Мы двинулись вперед, чтобы занять атакующую позицию впереди нее, поскольку она направлялась на запад, и мы оказались уже совсем недалеко. Возможно, итальянские подводники тоже всплыли, чтобы оглядеться, и, конечно, ожидали прихода конвоя. Нам трудно было достичь точки атаки из-за малой скорости в состоянии погружения. А кроме того, нахальством с нашей стороны было бы надеяться, что мы сможем держать лодку в поле зрения, сами оставаясь незамеченными, тем более что предстояла еще большая работа.