Положительно, мы сходим с ума.
20.
Я очнулся и лежал с открытыми глазами. Последний Булкин в сапогах бутылками, скорчив злобную гримасу, растаял на бледном потолке.
Царила тишина. В окно бесстрастно глядела рябая от звезд Вселенная. Стучали невидимые часы, и этот педантичный звук разгонял химеры. Лишь только раздражала скользкая холодная испарина на спине и груди - след только что пережитого во сне ужаса.
Я откинул одеяло и сел.
Из приоткрытой форточки - бррр! - тянуло холодом. Я поспешно влез в халат - сразу стало тепло, только липла к спине дорогая хряповская пижама.
Захватив полотенце, что давеча оставил на кресле, я отворил дверь - и сразу замер на месте. Ночной коридор был необычен, озарен каким-то призрачным сиянием. Сияние исходило из-под фундуклидиной двери.
Вот-те на! Грек не спит?
Есть немало родов людей лунатического толка. Одни зачитываются до умопомрачения французскими романами, другие черпают в глубоком омуте ночи вдохновенные образы. Фундуклиди для подобного расточительства чересчур обстоятелен. Он серьезно относится к жизни, то есть - к еде, питью и сну, которые он недвусмысленно под нею понимает. Но есть еще люди, любящие покров ночи, про которых говорят: "яко тать в нощи".
Я сжал кулаки. Ишь, грек-абрек! Превосходный артист. Щепкин. Мочалов. Шумский! А ведь как ловко строил дурачка! Неужто он всех надул - это толстенький любитель полосатых носков? Наконец-то ты попался, балаклавский (или геленджикский, что ли?) самородок! Скольких великих авантюристов подвела мелкая оплошность, досадная случайность. И вот сейчас Фортуна уже, наверное, поднимает перо, чтобы подписать имя Фундуклиди в этот список.
Увы! Разоблачения не случилось. Я был уже за шаг от фундуклидиной двери, готовый отыскать самую мизерную щелку, уловить любой комариный писк, когда какая-то предательская половица тоскливо заныла под ногой. И почти тут же - не успел я как следует подосадовать - в комнате детектива возник неясный звук, в ночной тишине гулко ударил в стены револьверный выстрел, с глухим стуком пуля ударила в дверное дерево - и по коридору завыл рикошет.
От неожиданности я присел чуть ли не на пол, в то время, как за дверью снова затихли. Наконец, я осознал, что произошло. Ах, подлец! Да ведь он с т р е л я л в меня! Я хотел уже броситься к себе, где в тумбочке тосковал от безделья мой "Смит и Вессон", но с той половины, где почивал хозяин дома, раздались торопливые шаги. Опасаясь, что попаду в пиковое положение меж двух огней, я сдавленным шепотом (чтобы сумасшедший Фундуклиди не мог пальнуть на голос) позвал:
- Савватий Елисеевич, не бойтесь, это я!
В смутном коридорном мраке, чуть разбавленном продолжающим сочиться из-под фундуклидиной двери светом, высунувшийся из-за угла Хряпов был похож на персонаж из персидских сказок.
- Это вы, Петр Владимирович? - спросил он отрывисто. - В чем дело?
- Осторожно! - предупредил я. - Не подходите к двери: он стреляет!
- Кто стреляет?
- Фундуклиди.
- Чушь какая! А что, собственно, случилось?
- Об этом нужно спрсить вашего грека... Если он не сбежал еще через окно.
- Чушь какая! - повторил Хряпов.
Он вышел из-за угла, сунув что-то в карман халата (очевидно револьвер), затем безбоязненно шагнул в разделяющее нас опасное пространство перед дверью с золотистой пулевой дырочкой.
- Михаил Ксантиевич! - постучал он. - Вы здесь?
Знакомый голос пробормотал неразличимое из глубины комнаты.
- Откройте, Михаил Ксантиевич, это я, Хряпов, и со мной Петр Владимирович.
- Берегитесь, Савватий Елисеевич, может он спятил! - предостерег я.
- Бросьте! - тихо, но властно ответствовал Хряпов.
При этих словах последовал скребущий шум, словно двигали тяжелую вещь; раздалось шуршание, сердитый кашель; ключ повернулся, и дверь открылась (из проема пахнуло пороховым смрадом). В ослепительном после сумрака свете кенкета появился Фундуклиди, совершенно одетый, со "Смитом и Вессоном".
- Спрячьте оружие, - сердито сказал Хряпов. - Вы, того и гляди, креститься даже револьвером начнете.
Грек подозрительно посмотрел на меня и убрал руку за спину.
- Ну-с, - произнес Савватий Елисеевич. - Я, господа, не понимаю, почему вы не в постелях в такой час?
- Видите ли, господин Хряпов, - сказал я. - До последнего времени я тоже полагал, что господин Фундуклиди по ночам почивает в царстве Морфея, как предписано природой. Но, оказывается, Михаил Ксантиевич бодрствует при свете да еще постреливает сквозь дверь в своих соседей.
- Как же это вы, Михаил Ксантиевич? - спросил Хряпов. - Ай-яй-яй!
- Я не стрелял в господина Мацедонского, - с напором сказал Фундуклиди, сильней обычного пришепетывая на греческий манер, отчего у него получилось: "Маседоского". - Я стрелял в шпиона (вышло: "спиёна"), который крался по коридору к моей двери.
- Помилуйте! - почти крикнул я, прямо-таки ошеломленный чудовищным поклепом. - Это меня-то вы называете шпионом?!
- Не знаю! - взорвался грек, словно фугаска. - Знаю только, что кто-то подозрительно крался к моей двери!
- А вы-то что делали в коридоре? - спросил Хряпов уже меня.
- Мало ли что я мог делать! - возмутился я. - Как вы думаете, куда я мог направляться с полотенцем в руках?... Вон, кстати, оно лежит у моей комнаты. Видите? А?
- Что же вы не шли мимо со своим полотенцем? - тут же вцепился в меня детектив. - Зачем крались к моей двери?
- Я не крался!
- Крались!
- Ну, крался... Еще бы, если у вас глухой ночью свет горит! Поневоле заинтригуешься: чем вы там занимаетесь?
- Ничем не занимаюсь... Я спал.
- Как спали? При свете? - вырвалось уже у Хряпова.
- При свете, - сердито ответил грек. - Ну и что?
- При свете и с револьвером в руках? - сказал Хряпов и захохотал, а Фундуклиди засопел. - Вы что же - особой йогой занимаетесь?
Глядя, как мы стоим с Фундуклиди друг против друга, словно два индюка, Савватий Елисеевич кончил смеяться и, покашливая, произнес:
- Ну что же, дело ясное, господа. Произошло недоразумение. Ночь еще большая, давайте воспользуемся ее благами.
- Вы предлагаете разойтись? - спросил я.
- Настаиваю на этом! И - прошу, господа - пожалуйста, больше благоразумия и осторожности.
- Легко сказать: благоразумия, когда господин Фундуклиди... - начал было я, но Хряпов похлопал меня по плечу:
- Довольно, Петр Владимирович, довольно. Идемте спать. Спокойной ночи, Михаил Ксантиевич. И, кстати, запрещаю вам спать одетым и при свете. Нехорошо-с! Завтра опять выпейте валерианы.
- Покойной ночи, - сказал грек и затворил дверь.
Хряпов съел подступивший зевок, запахнул халат и повернулся было идти к себе - но я схватил его за рукав и на цыпочках отвел подальше от фундуклидиной комнаты.
- Савватий Елисеевич, - прошептал я, приблизя лицо к хряповскому уху настолько, насколько позволяло приличие - то есть, уважая дистанцию между газетчиком и миллионщиком. - Вы греку доверяете? У меня есть некоторые подозрения...
- Бросьте, - пробормотал Хряпов. - Это он со страху при свете спит. Я его знаю десять лет. Михаил Ксантиевич, кроме как в детективной, в других областях весьма, гм... недалек. Вы разве сами не заметили?
- Заметил. Но у меня есть наблюдения...
- Нервы. Нервишки-с, - сердито сказал Хряпов, которого явно морил сон. - Не ссорьтесь и не ругайтесь, я вас прошу. Ни к чему это сейчас. Прощайте. До утра.
Он запахнул потуже халат и съязвил:
- Кстати, не забудьте: ведь вы, кажется, куда-то шли... с полотенцем?
21.
Как можно догадаться, обстановка поутру за завтраком была не из приятных. Фундуклиди косился на меня исподлобья недружелюбным взором. Я делал вид, что никакого Фундуклиди на свете вообще не существует. Хряпов время от времени вспоминал ночное происшествие и в меру потешался над нами обоими. Мы постными минами давали понять, что шуточки нам не особенно по душе. Но в нашем положении развлечения были редки, и он потешался. Особенно было неприятно то, что хряповские насмешки слышал Степан, который был тут же, подавал и убирал блюда.
- Того и гляди, господа, вы мне эдак весь дом разнесете... Надеюсь, Михаил Ксантиевич, вы не кладете, по крайней мере, на ночь под подушку бомбу?
- Бомбу - нет. Только револьвер, - буркнул грек.
- Ах, только револьвер? Благодарю, благодарю...
- После будете благодарить, - сказал обозленный Фундуклиди и продолжил, набравшись духу: - Когда вас во сне зарежут.
- Зарежут? Кто же? - поинтересовался Хряпов.
Детектив поднял голову от тарелки, где ковырялся без обыкновенного своего аппетита, завращал глазами и вдруг указал в меня столовым ножиком.
- Вот такие господа, которые ночами по коридорам ходят... и зарежут.
- Позвольте! - крикнул я. - Это уже наглость!
От злобы у меня даже заломило в затылке.
- Господа! Господа! - Хряпов постучал вилкой о графин.
- Да мы - ничего, - неуверенно, с подхрипотцой сказал Фундуклиди.
Я оскорбленно вскинул голову - и вдруг натолкнулся взглядом на Степана и замер. Хряповский слуга смотрел, не мигая, на Фундуклиди, и были в его глазах презрение, ненависть - много всего было в этих глазах настоящее злодейское обжигающее варево.
- Позвольте! - крикнул я. - Это уже наглость!
От злобы у меня даже заломило в затылке.
- Господа! Господа! - Хряпов постучал вилкой о графин.
- Да мы - ничего, - неуверенно, с подхрипотцой сказал Фундуклиди.
Я оскорбленно вскинул голову - и вдруг натолкнулся взглядом на Степана и замер. Хряповский слуга смотрел, не мигая, на Фундуклиди, и были в его глазах презрение, ненависть - много всего было в этих глазах настоящее злодейское обжигающее варево.
Фундуклиди, удивившись тому, как внезапно осеклась моя горячность, тоже посмотрел в ту сторону, что и я, и, встретившись со степановым взглядом, заерзал и спешно отвел свои наглые глаза, словно ожегшись. После этого Степан, словно очнувшись, продолжал свои обычные обязанности, а мы с детективом, наоборот, как бы замерли.
- Что это с вами, господа? - спросил Хряпов, изумленный тем, что наш кипяток вдруг остыл.
- Салат... вкусный очень... - проговорил Фундуклиди в тарелку.
Салат!
Я решил, что миндальничать больше нельзя. Положение наше серьезное, а здесь - явно какое-то темное дело. То, что грека и Степана связывает невидимая нить - налицо. И нить эту надобно нащупать! Только подойти следует хитро: эдак с бочка.
Гм... с бочка. Собственно, три случая можно поставить греку в вину. Прежде всего, он меня давеча ночью чуть не угробил. Это раз. Это ужасно и даром ему не пройдет. Потом - в самом начале нашего сидения - он шатался зачем-то по чердаку. Это два. И в-третьих, - шушукался со Степаном тогда за углом... Но это всё не козыри. С шушуканьем он уже один раз вывернулся, так что теперь его на это, пожалуй, не поймаешь... Жаль... Стрелял в меня?.. Скользок он, Фундуклиди, начнет демагогию разводить, еще обвинит меня в личной мести. Что же остается: давний случай с чердаком?...
Всю оставшуюся трапезу я то и дело испытующим взором вдруг упирался в Степана. Тот, однако, не менял своей обычной невозмутимости и продолжал заученно разливать кофей или двигать тарелки. Тогда я еще тверже решился взяться как следует за грека. После завтрака я долго кружил вокруг него ястребом, пока в укромном углу не взял его, наконец, за пуговицу.
Кто бы мог подумать, что мой вопрос угодит в яблочко! А яблочко у толстого грека, очевидно, находилось в оттопыренном животе под жилетом, потому как он скрючился при моих словах.
- Я боюсь, Михаил Ксантиевич, что мне придется рассказать Савватию Елисеевичу про чердак.
Мы с Фундуклиди находились вдвоем в гостиной, а Хряпов ушел "покемарить".
- Про что? - переспросил грек, пытаясь недоумевать. Но прежде, чем первые звуки вылетели из его уст, он уже начал бледнеть и растерялся.
- Что за привычка такая у вас, - отечески ласково пожурил я, - чуть что - дурачка строить.
Фундуклиди "дурачка" пропустил мимо ушей. Какое уж тут самолюбие, когда вся душа, поджав хвост, явно забилась под селезенку.
- Петр Владимирович, - заговорил он тонким и каким-то ранее не слышанным приторным голосом. - Неужели вам доставит удовольствие фискальство? Это на вас совершенно не похоже.
Я чуть не подпрыгнул. Дело нечисто! Но молодчик-то - хорош! Разоблачение предателя, а возможно, и сообщника злодеев, для него, видите ли, фискальство!
- Михаил Ксантиевич, - напитываясь негодованием, сказал я, - за кого вы меня принимаете? За осла? Если вы замешаны в преступлении, то я все равно не смогу воспринять это как гимназическую шалость.
Я всё время следил за жестами грека, готовый предпринять необходимые действия, если он вздумает пустить в ход оружие. Уж охладить его пыл в таком случае я сумел бы. Фундуклиди, однако, вел себя удивительно смирно, лишь потел и боялся.
- Какое же это преступление, Петр Владимирович? - воскликнул он. Помилуйте!
- Самое настоящее, - сурово отрезал я.
- Я ведь только желал восстановить справедливость!
Наступила пауза, во время которой я с изумлением посмотрел на грека: что он такое несет? Может, просто напускает туману? Надвинувшись, я не то прохрипел, не то прорычал:
- Что за чушь? О какой еще справедливости толкуете вы... Вы... Знаете, кто вы?
- Но-но-но! - заверещал детектив, отскакивая петушком. - Держите себя в рамках, Петр Владимирович! Ишь как вас разобрало. Ага! Теперь-то я вижу, что прав в своих предположениях!
- В предположениях... - шипел я змеей, сгребая за лацканы его тушу. Вы в них ошиблись, милостивый государь...
- Нет, не ошибся! - страдальчески выкрикнул Фундуклиди мне в лицо. Вы с Хряповым меня надули! Потому я и взял ложки!... Чтобы восстановить справедливость!
"Что за черт? Какие ложки?" - подумал я, но, чтобы не дать Фундуклиди опомниться, продолжал уже не только уверенно, но и зловеще:
- Ах, ложки!!
- Петр Владимирович! - вдруг зашептал грек. - Я с вами поделюсь... Я вам дам две ложки... Три! - тут же добавил он после того, как я еше раз непроизвольно тряхнул его за пиджак.
- А?... Как?... Три... что?
Фундуклиди, очевидно, по-своему понял мое замешательство.
- Да-с, - повторил он с оттенком непонятной грусти и высвободил пиджак из моих рук. - Три ложки... Идемте, пока Хряпов спит. Они ваши... На чердаке их можно очень ловко спрятать, там много закутков.
Несколько секунд я безмолвно смотрел на него.
- Значит... тогда, на чердаке... вы прятали ложки?
- Ей-богу, только ложки, Петр Владимирович! Больше ничего не брал, клянусь!
Я меленько засмеялся и похлопал его по плечу.
- Что это с вами, Петр Владимирович? - грек даже отшатнулся, чтобы получше меня разглядеть, словно диковинный экспонат. Он явно недоумевал, куда девался мой прежний гнев.
- Ничего, ничего... - пробормотал я, все так же гадко хихикая. - Дело в том... хе-хе... что я подозревал вас в сношениях с разбойниками.
Фундуклиди всё еще стоял в позе индюка, но понемногу начал понимать, ч т о произошло.
- И вы не знали... про ложки?
- Даже не подозревал.
- О-о! - простонал грек горько, как Тезей, съевший собственного сына.
- Да что за ложки, Михаил Ксантиевич? Откуда?
- О-о! Катастрофа! - стонал и бормотал Фундуклиди, из надутого карася, из пестрого индюка становясь вдруг серым обмякшим толстячишкой. О-о!...
- Тэ-эк, - весело сказал я, давая детективу время прохныкаться, а после заметил: - Я думаю, вам придется выложить всё начистоту. О каких ложках вы говорили?
- О десертных, - прошептал бедный грек.
- Ложки, конечно, из хозяйского буфета?
- Да... двенадцать штук.
- И, ясное дело, серебряные?
- Угу, - кивнул грек. - Серебряные... золоченые...
- Михаил Ксантиевич, мне кажется, что вас больше расстраивает не уличение в воровстве, а угроза расстаться с этими ложками?
- Это не воровство. Это - ради справедливости!
- Да что вы всё таддычите какую-то ерунду! Утащили ложки - так скажите прямо: да, утащил-с, виноват!
- Я не виноват! И не утащил-с! Вы с господином Хряповым меня обманули!
- В каком смысле?
- В самом нечестном!.. Сколько вам господин Хряпов заплатил?
- Я вам уже говорил... Впрочем, вы же сами видели: в авансе суммы были равные...
- Слышал, уже слышал! - истерично перебил Фундуклиди (от волнения он вновь зашепелявил и говорил: "слысал"). - Лоз и надувательство! Вам дали больсэ, а меня хотели обмануть. Потому я и взял лозки... О! Я знаю!... И вообсе, - продолжал он, взмахивая руками и отводя от меня глаза. - Я не понимаю такого: мне - спесиалисту! - суют какую-то тысячу рублей, а целовеку с улиси... Сколько вам дали? Сколько?
- Вы угадали, я получу бльше, - сказал я, проклиная Хряпова с его крохоборством и посылая в душе к чертям просьбу держать в секрете сумму нашей сделки.
- Ну так лозки я не отдам! - торжественно объявил грек. - Ни вам, ни ему!
- Успокойтесь, - посоветовал я, - а не то, глядишь - Савватий Елисеевич прибежит на крик.
Фундуклиди тут же успокоился.
- Скажите, Михаил Ксантиевич, я о чем вы перешептывались со Степаном? - миролюбиво спросил я.
- Это мое дело, - сказал детектив; нормальное произношение шипящих, жужжащих и прочих согласных вновь вернулось к нему.
- Может быть и ложки тоже ваше личное дело?
- Не понимаю.
- На суде, говорю, вы скажете, что ложки - ваше личное дело?
- На каком суде? Причем тут суд? - прикинулся непонимающим Фундуклиди.
Я рассвирепел.
- Надоели мне ваши фокусы, Михаил Ксантиевич! Кстати, как на блатном жаргоне будет "строить дурачка"? Вы, верно, знаете?
- "Ваньку ломать"... - рассеянно сказал детектив, - или "вколачивать баки".
- Так вот-с, не ломайте Ваньку, Михаил Ксантиевич, не вколачивайте баки и валяйте всё начистоту: о чем вы шепчетесь по углам со Степаном? Почему он на вас смотрит зверем? В противном случае вам придется отвечать на некоторые вопросы Савватия Елисеевича.
Грек безмерно закручинился.
- Этот Степан... этот грубый человек... хам... Он подозревает, что это я взял ложки.
- Ах, нехороший человек! И что же? Он вам высказывал свои подозрения?
- Он невоспитанный лакей. Он требует, чтобы я вернул их на место.
- А вы сознались в содеянном?