— Бокалы наливаются, в них отблеск янтаря, и лица разгораются, как вешняя заря. Нам в дружбе нет различия, живя семьей одной…
Откуда-то сбоку к Дмитрию с Анной заскользил официант с подносом, и бокалы с шампанским оказались у них в руках, как раз когда баритон запел:
— К нам приехал наш любимый, Дмитрий Александрович да-ра-гой!
Самолетовых обступили со всех сторон, и десятка два актеров и режиссеров хором затянули:
— Митя, Митя, Митя…
Этот дружелюбный и такой русский застольный ритуал так тронул Дмитрия, что в горле у него образовался комок и повлажнели глаза. Чтобы справиться с собой, он одним махом опорожнил бокал шампанского, лихо шваркнул его об пол и, раскрыв объятия, пошел обниматься и целоваться со всеми, кто вышел ему навстречу. Он уже не замечал ни Анны, которая занималась тем же самым, по очереди прикладываясь своей персиковой щечкой к таким же розовым от возбуждения щекам знакомых дам, ни сияющего, как яйцо Фаберже, роскошного банкетного зала. В ушах у него все еще звучало: «К нам приехал наш любимый…», а сумбурное кратковременное ликование в душе сменилось тихой радостью и благодарностью ко всем этим замечательным, симпатичным людям — его друзьям.
Изъявление признательности затянулось надолго. Самолетов переходил из рук в руки, от одной компании к другой, приветствовал старых и знакомился с новыми коллегами, с каждым непременно выпивал фужер шампанского, рюмку коньяку или водки и болтал, болтал, болтал. Он рассказывал анекдоты, удачно острил, направо и налево сыпал замысловатыми комплиментами… В общем, блистал. Но фонтанировал Дмитрий лишь до тех пор, пока не ощутил, что больше не в состоянии ни пить, ни говорить. Более того, Дмитрий давно заметил, но все никак не мог сконцентрироваться на этой мысли, что его давно никто не слушает. При встрече Самолетова фамильярно хлопали по спине, вежливо улыбались и, сказав какую-нибудь дежурную фразу, отходили. Некоторые удалялись заранее, лишь угадав его намерение подойти. Другие быстро отводили взгляд или отворачивались. И Дмитрий наконец понял, что опять здорово набрался.
После этого неприятного открытия Самолетов вдруг почувствовал, что смертельно устал. Сияние зала померкло, люди сделались ему неинтересны, как, впрочем, и все, что здесь происходило. Ему захотелось вернуться в гостиницу и забраться в постель.
Дмитрий поискал глазами жену, но не нашел. Перед глазами все двоилось, троилось и четверилось, словно мир распадался на простые составляющие. То, что он видел — совершенно посторонние кучкующиеся люди, — вызывало в нем непреодолимую скуку и желание закрыть глаза.
Самолетов качнулся было к выходу, но именно в этот момент к нему подошел Березняков, который сильно опоздал на празднество. Директор, он же генеральный продюсер крупнейшей в стране кино-компании, поздоровался, похлопал Дмитрия по спине и насмешливо произнес:
— Я никогда не видел памятника Вене Ерофееву, но, по-моему, он выглядит именно так. Что ж ты так нажрался?
— Вожжи выронил, — мрачно ответил Самолетов.
— Не пей больше, — осматриваясь по сторонам, сказал Березняков. — Завтра вручение. У тебя очень большие шансы.
— Больше не буду, — покорно проговорил Дмитрий. — Поеду в гостиницу. Ты Анюту не видел?
— Я только вошел, — ответил Березняков. — Кстати, я. договорился, Анюте дадут одну из главных ролей в «Дневнике вора» по Жану Жанэ. У Козлова уже готов сценарий. Так что ей повезло, Козлов снимает только стильное кино. А с тобой мы еще завтра поговорим. Есть очень интересное предложение.
— Спасибо, — равнодушно поблагодарил Самолетов.
— Из спасиба платья не сошьешь, — рассмеялся Березняков.
— Из моего можно, и не одно. Извини, я в сортир хочу. Где он здесь?
— Выйдешь из зала, направо, — ответил Березняков и добавил: — Не пей больше. Анюту я сейчас найду и пришлю сюда.
— Присылай, — сказал Дмитрий и, не удержавшись, рыгнул.
— Фу! — махнул рукой Березняков и поморщился. — Ну, ты и скотина. Прямо мне в лицо. Не пей больше.
Березняков медленно удалился, а Самолетов выбрался из зала и некоторое время пытался сориентироваться, в какой стороне находится туалет. Затем свернул направо, подошел к двери и взялся за ручку. Только после этого он поднял глаза и посмотрел на надпись. На двери висела табличка: «Посторонним вход воспрещен».
Надпись почему-то возмутила его.
— Это кто здесь посторонний? — набычившись, пробормотал Дмитрий, но ломиться в дверь не стал. Здравый смысл, остатки которого едва теплились в нем, подсказывал, что этого делать не стоит. Он лишь пнул дверь ногой и пошел дальше.
На обратном пути Самолетов снова набрел на злосчастную дверь с табличкой, отшатнулся от нее и выругался.
Когда Дмитрий вернулся в зал, Анна уже ждала его у дверей. Она выглядела утомленной, но вполне счастливой и еще поэтому не стала читать ему мораль. К тому же Самолетов был настолько пьян, что упрекать его было совершенно бесполезно.
— Машину поведу я, — сказала Анна.
— Не возражаю, — с трудом выговорил Дмитрий. На прощанье, не глядя, он помахал рукой в пространство, и они отправились к выходу.
Всю дорогу до гостиницы Самолетов спал, уронив отяжелевшую голову на грудь. Сон его был темным и душным, как и сама субтропическая ночь. Иногда Дмитрий тихонько стонал во сне, и тогда Анна поворачивала к нему свою красиво слепленную головку и смотрела на него странным отрешенным взглядом, в котором не было ни осуждения, ни досады, ни хоть какого-нибудь признака чувств. Она смотрела на него, как на предмет, чем он, собственно, сейчас и являлся.
У гостиницы Анна позвала на помощь служителя, и тот помог ей вытащить Самолетова из машины. Пока Анна получала у портье ключ, дюжий парень довел мировую знаменитость до лифта, и только когда открылись двери, Дмитрий проснулся. Он отпихнул от себя помощника, зашел в лифт и, не оборачиваясь, проговорил:
— Я сам.
Они с Анной поднялись на третий этаж.
Номер Самолетовых находился метрах в десяти от лифта. Дмитрий довольно крепко держался на ногах, и Анна немного обогнала его, чтобы открыть дверь. По дороге она уронила пластиковый ключ, затем приложила его к замку не той стороной. В общем, замешкалась. Дмитрий же, держась за стенку, медленно брел по коридору. В какой-то момент рука его соскользнула в дверной проем, и он взялся за ручку. Подняв глаза, Самолетов увидел табличку «Посторонним вход воспрещен». Неизвестно, что больше возмутило Дмитрия, то, что его, всенародного любимца, считали здесь посторонним, или сам запрет входить в эту обыкновенную, ничем не примечательную дверь.
Анна не успела ему помешать. Она бросилась к мужу, но Самолетов уже повернул ручку и настежь распахнул запретную дверь. То, что Дмитрий увидел, вначале озадачило его. В небольшой комнатке, нашпигованной всевозможной аппаратурой, в двух рядом стоящих креслах полулежали мужчина и женщина с поразительно знакомыми чертами лица. Самолетов не сразу догадался, что это они с Анной. А когда понял, стал стремительно трезветь. Головы у обоих были облеплены металлическими пластинами из тусклого металла. Глаза у двойников были закрыты, словно бы они спали. Выражение лица близнеца Самолетова было напряженным и каким-то туповатым. У двойника Анны на лице внезапно отразилось отчаяние. Последнее, что Дмитрий услышал у себя за спиной, это слова жены:
— Что ты наделал?!
После этого свет в его глазах померк, и Самолетов провалился в темноту.
2.После того как Дмитрий с Анной очнулись в лаборатории Института мозга, испуганная немолодая лаборантка позвонила руководителю проекта, доценту кафедры виртуального взаимодействия полов, и сообщила, что испытуемые пришли в себя. Вместо южного солнца за окном все так же моросил холодный осенний дождь, который не прекращался вот уже несколько месяцев. На обоих Самолетовых были голубые комбинезоны с бахилами, и те восемь с небольшим лет звездной жизни, что они за каких-нибудь две недели пережили в состоянии гипнотического сна, сохранились в памяти лишь в виде необыкновенно яркого, пронзительного воспоминания.
И Дмитрий, и Анна восприняли пробуждение чрезвычайно болезненно, хотя физически чувствовали себя прекрасно. В первые минуты их состояние можно было сравнить с рождением, когда ребенка, помимо его воли, неведомая сила выталкивает из утробы матери на свет, хотя и Божий, но такой холодный и враждебный, что хочется кричать. Когда же Самолетовы освоились, вспомнили, кто они и что здесь делают, оба ощутили огромной силы разочарование и горькую обиду.
В лабораторию резко вошел руководитель проекта профессор Парамонов и, не глядя на Самолетовых, обратился к лаборантке:
— Вы получили уайтспирит?
— Да, — кротко ответила женщина.
— Смешайте один к одному со спиртом, — распорядился Парамонов и только после этого кивнул Дмитрию и Анне на дверь. — Идите за мной.
— Вы получили уайтспирит?
— Да, — кротко ответила женщина.
— Смешайте один к одному со спиртом, — распорядился Парамонов и только после этого кивнул Дмитрию и Анне на дверь. — Идите за мной.
В кабинете руководитель проекта даже не предложил Самолетовым присесть. Тем не менее они устроились на диванчике и застыли в ожидании неприятного разговора. О том, что разбирательство будет крайне неприятным, легко было догадаться по выражению лица Парамонова — оно было злым и даже каким-то брезгливым. Ученый муж едва сдерживался, чтобы не сорваться и не наговорить этой парочке гадостей.
Плюхнувшись в кресло, профессор открыл сейф, достал бумаги и швырнул на письменный стол. Это демонстративное проявление недовольства произвело и на Дмитрия, и на Анну сильное впечатление. Оба почувствовали, что стоит кому-нибудь из них произнести хотя бы одно слово, и руководитель проекта взорвется, как атомная бомба. Поэтому они молчали и покорно ждали.
Наконец Парамонов поднял глаза и, едва сдерживая себя, спросил:
— Почему вы скрыли свою генетическую предрасположенность к алкоголизму?
— Ничего я не скрывал, — удивился Самолетов. — Я не алкоголик.
— Я не говорю, что вы алкоголик, — сделав ударение на «вы», сказал руководитель проекта. — Перед началом эксперимента во время собеседования вас спрашивали, были ли у вас в роду алкоголики, со стороны матери или отца — неважно. Вы ответили «нет».
— У меня не было в роду алкоголиков, — начиная нервничать, проговорил Дмитрий. — Я знаю точно. Мой отец…
— Не надо мне рассказывать свою родословную, — раздраженно перебил его Парамонов. Затем он сделал над собой усилие и монотонно продолжил: — Меня это уже не интересует. Вы сорвали нам дорогой эксперимент. В самом начале вы нарушили пункты договора 2.2 и 2.7. Первый — о кодовых фразах, второй — об употреблении спиртных напитков. Фразами мы блокировали ваши воспоминания о том, кто вы есть на самом деле. Надеюсь, что такое пьянство, говорить не надо? — Голос профессора набирал силу, и каждый произнесенный слог он четко отстукивал карандашом, словно читал лекцию по теории стихосложения. — Вас предупреждали, что если что-то запрещено, — значит, это запрещено. Вы читали договор и подписали его. А затем наплевали на него. Так что все, голубчик. Вы не выполнили условия договора, значит, никаких денег не получите. И скажите спасибо, что мы не требуем от вас компенсации за срыв эксперимента. Хотя, насколько я знаю, взять с вас нечего. Так что можете переодеваться в свое и отправляться домой. — Он швырнул бумаги назад в сейф и добавил: — Свой экземпляр договора можете засунуть… можете порвать.
— А я? — не свойственным ей фальцетом воскликнула Анна,
— Что вы? — не понял руководитель проекта.
— Я же ничего не нарушала, — подавшись вперед, с трагизмом в голосе произнесла она.
— Это не важно, — с досадой проговорил Парамонов. — Одна вы мне не нужны. Кроме того, что мы изучаем влияние виртуального времени на старение организма в реальной жизни, мы еще наблюдаем взаимодействие полов. Да что вы мне морочите голову? Вы тоже вошли в комнату.
— Что ж мне теперь делать? Я из-за вашего эксперимента уволилась с работы, — тихо сказала Анна, попутно пытаясь вспомнить, так ли это.
— Это не мое дело, найдете другую, — еще больше разнервничавшись, проговорил руководитель проекта и встал. Вместе с ним поднялся и Дмитрий. — Обратитесь по месту жительства в отдел социальной защиты. В бюро по найму, наконец. Я не занимаюсь трудоустройством. Жили же вы как-то две недели назад до начала эксперимента.
— Это было не две недели, а восемь с лишним лет назад, — едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться, поправила его Анна.
— Для вас, — всем своим видом показывая, что разговор закончен, ответил Парамонов. — А для всех остальных две недели. Все, я больше вас не задерживаю. — Он подошел к двери, раскрыл ее и в ожидании, когда они покинут кабинет, закатил глаза к потолку.
— Две недели, — изумленно проговорил Дмитрий и пошел к выходу. — Неужели прошло всего две недели?
— Да, голубчик, — напоследок сказал профессор. — Так что вы немного потеряли.
После долгой нудной процедуры получения вещей из камеры хранения и молчаливого переодевания Дмитрий и Анна вышли из здания института и остановились под козырьком подъезда. Старая одежда, от которой они успели отвыкнуть, казалась им неопрятной и чужой, словно они вынуждены были надеть обноски с чужого плеча. Оба выглядели подавленными, и осенний дождь лишь усугублял отвратительное настроение. Дмитрий взглянул на жену и вдруг поймал себя на мысли, что не такая уж она молодая и красивая. Он вспомнил ту молодую красавицу Анну, встретился с женой взглядом и с досадой подумал, что после стольких лет пребывания в несуществующем мире, обживание этого будет нелегким.
Улица, где находился институт, была совершенно пустынна, порывистый ветер срывал с деревьев последние желтые листья, и те, прочертив в воздухе замысловатую кривую, шлепались на мокрый асфальт.
Подняв воротники плащей, Дмитрий с Анной молча разглядывали этот тихий печальный уголок реального мира, куда они неожиданно вернулись, и думали примерно об одном и том же.
— Не верится, что мы здесь пробыли всего две недели, — наконец произнесла Анна. — Я даже забыла, куда нам ехать.
— Да, — мрачно согласился Дмитрий. — Возвращеньице не из приятных. — Он нащупал в кармане ключи от квартиры, погремел мелочью и, обращаясь к самому себе, спросил: — Надеюсь, деньги остались те же?
— Две недели, — удивленно посмотрев на мужа, напомнила Анна.
— Две недели, две недели, — раздраженно повторил Дмитрий. — Нет, не две недели, а восемь с лишним лет! И все эти годы я просыпался каждое утро и чувствовал, что существую. По-настоящему живу. Я помню каждую прожитую секунду, потому что не воображал, что живу, как считает этот идиот профессор, а работал, работал, работал…
— Во сне, — вставила Анна.
— Не знаю, — сразу потеряв интерес к разговору, проговорил Самолетов и шагнул под дождь. — Может, это тоже сон, и из этого мира есть такой же выход через какую-нибудь дверь с дурацкой надписью.
Эта часть города, где находился институт, разительно отличалась от тех мест, откуда они вернулись каких-нибудь сорок минут назад. Дмитрий вдруг осознал, что давно привык передвигаться на собственных автомобилях и машинально крутит головой в поисках новенького лакированного «ланкастера». Он давно позабыл, как отвратительно выглядит бесконечный железобетонный забор с глупыми надписями вроде «Kiss-kiss» или «Бротва очистим город от коней». Идти пешком под холодным дождем вдоль такого ограждения было почти невыносимо. Внутри у Дмитрия клубился гнев, но виновником возвращения был он, и изливать злость на ни в чем не повинную Анну было просто неуместно и несправедливо. И тем не менее, когда Самолетов наступил дырявым ботинком в глубокую лужу, он сорвался.
— Зараза! — по-кошачьи тряся ногой, громко выругался Дмитрий.
— Могли бы заплатить хотя бы за две недели. За это время я бы давно нашел себе работу.
Не удержавшись, Анна скептически хмыкнула, и Самолетова прорвало:
— Заткнись! Я, по крайней мере, пишу, и меня иногда публикуют…
Анна едва удержалась, чтобы не хмыкнуть еще раз, но в том, как она резко отвернулась, Дмитрий уловил не прозвучавшую насмешку и распалился еще больше.
— А ты сколько лет… — Более чем восьмилетнее пребывание в виртуальном мире сбивало Самолетова с толку, он совсем запутался со временем и потому сделал паузу и смачно сплюнул на асфальт. — А ты все мечтаешь устроиться по профессии! Но такой профессии не существует, чтобы ни черта не делать и получать хорошую зарплату!
— В этом году… — начала Анна и остановилась, засомневавшись, в этом ли году это было. — В этом году я заработала больше тебя.
— Больше, — пробурчал Дмитрий, мысленно пытаясь перебросить временной мост между двумя далекими берегами настоящего, разделенными восемью годами фантастического сна.
Насчет заработка Анна сказала правду, и Самолетову ничего не оставалось делать, как перекинуться на Парамонова и его лабораторию.
— Если они изучают старение, зачем нас сделали кинозвездами? — продолжал он. — Зачем? Почему не инженерами, водителем и официанткой, наконец? Черта с два! Они хотели узнать что-то другое!
— Какая теперь разница? — устало проговорила Анна.
— А такая! — закричал Дмитрий. — Нас обманули! Мы согласились стать подопытными кроликами, крысами, и нам не заплатили! Это был другой эксперимент…
— Ну и что? Все равно мы никогда не узнаем, чего они хотели. А если и узнаем, что это даст?
— Сволочи! — продолжал неистовствовать Самолетов. Дмитрий прекрасно понимал, что жена абсолютно права, но его распирало от обиды, и он ничего не мог с собой поделать. — С людьми так не поступают. У нас денег только на дорогу и на хлеб.