Речь шла о том, о чем в этом сезоне не умолкали во всех гостиных и салонах, – о спиритизме.
– Добрые католики не должны интересоваться такими вещами! – пылко восклицала сицилийская кузина князя Салины – та, что вдова.
– Дорогая синьора Беатриче, надо шире смотреть на вещи, – возражал Эмиль Ожье.
– Все это веяния моды. Очередное модное увлечение, – говорил князь Фабрицио Салина. – Я никогда не поверю, что духи мертвых могут приходить по чьему-либо вызову, по чьей-то прихоти.
– Однако аббат Тритем в присутствии императора Максимиллиана вызвал в черной комнате призрак супруги императора Марии Бургундской. Это исторический факт. Его занесли в придворную хронику императорские секретари, – заметил Эмиль Ожье.
– Я смотрю, вы поклонник спиритизма, – сказала Либби.
– Я открыт для любой области знаний, мадам. – Эмиль Ожье улыбался. – Новый опыт вдохновляет поэтов. Рождает идеи.
– Уж не хотите ли вы сказать, что в Париже участвовали в чем-то подобном? – спросила кузина князя Салины – одна из старых дев.
– Участвовал, и не раз.
– И что? И как? – воскликнули две кузины в один голос. – Как все прошло? Было очень страшно?
– Было интересно и… я бы сказал, необычно. Да… странные ощущения. – Эмиль Ожье чувствовал себя в центре внимания. – Медиум на одном нашем сеансе оказался очень сильным. Для начала он прочел заклинания из гримуара «Красный дракон».
– Это что, колдовская книга? – спросил князь Фабрицио Салина.
– Это богопротивная книга! – возвестила кузина Беатриче. – Дорогой Эмиль, как вы только могли читать и участвовать…
– А разве вам, дорогая моя синьора, ни разу после смерти мужа не хотелось увидеть его вновь? – спросил Эмиль Ожье.
– Да… то есть нет… Ну конечно же да! Я обожала своего мужа. Но он теперь на небесах. И нет таких сил, которые вызвали бы его оттуда.
– А может, твой Джузеппе в аду, – хмыкнул князь Салина. – Тот еще был грешник, милая сестрица.
– Ты его никогда не любил.
– Сицилия оказалась слишком мала для нас двоих. – Князь Салина глянул на входящего в гостиную Йохана Кхевенхюллера.
– Мой муж был вспыльчив, но добр душой, – голос кузины Беатриче дрогнул. – Я до сих пор оплакиваю свою потерю.
– Но вы могли бы попробовать, – тихо сказала мадам де Жюн.
– Что?
– Поговорить с ним через медиума. Вызвать его.
– На спиритическом сеансе?
– А почему бы и нет? – спросил Эмиль Ожье.
– Я не считаю это возможным.
– Но отчего, дорогая Беатриче? – Мадам де Жюн потянулась к ней и мягко взяла за руку, украшенную браслетами из крупного жемчуга. – Вы могли бы… да что тут такого? Мы могли бы проделать это все вместе, прямо сейчас!
– Вызвать дух моего покойного мужа?
– Я не раз участвовала в спиритических сеансах и знаю, как это происходит. Потому могла бы предложить свои услуги в качестве медиума.
– Вы, Анриетта?
Мадам де Жюн, шурша кринолином, встала из-за рояля и подошла к круглому столу из флорентийского мрамора в углу обширной гостиной.
– Идите все сюда, садитесь вокруг стола. Мы сейчас погасим свечи, задернем шторы на окнах, возьмемся за руки. – Она достала из расшитой золотом сумочки, висящей на сгибе локтя, грифель и записную книжку и вырвала из нее несколько листов. – Эмиль, вы будете записывать. Код, как всегда, простейший: один стук – это А, два – это Б, три – это В и так далее.
Все замерли в замешательстве. Йохан смотрел на лицо кузины Беатриче – целая гамма чувств: испуг, женское любопытство, желание участвовать и недоверие к происходящему.
– Ну же, господа! – искушала собравшихся мадам де Жюн. – Князь Фабрицио, я рассчитываю на вас.
– Я не верю в спиритизм.
– Но мы просто попробуем.
– Ну, хорошо. – Князь Фабрицио Салина по прозвищу Леопард из Палермо никогда не мог отказать женщине.
Он встал с кресла и пересел за круглый стол. Это и решило проблему. Его кузины, колыхая юбками, тоже заняли места за столом. Эмиль Ожье сел рядом с мадам де Жюн.
– А вы? – обратилась она к Либби и Йохану, занимая место медиума.
– Извините меня, – Либби развела руками, – я отлучусь, мне надо проверить Франца в детской.
И тихо выскользнула вон. Как тень.
– А вы, Йохан?
– Я пас. – Йохан Кхевенхюллер в роли хозяина подошел к окну и задернул плотные синие шторы, затем проделал то же самое у второго окна. – Я абсолютно не верю в спиритизм и в духов с того света. Если останусь, своим скепсисом я вам все испорчу. Я сейчас погашу свечи и оставлю вас. Лучше узнаю, как идет подготовка к ужину.
Неспешно обойдя гостиную, он погасил свечи во всех канделябрах.
– Беритесь за руки, – сказала мадам де Жюн, – нас за столом сейчас шестеро. Это идеальное число для вызова духов. Дорогая Беатриче, вашего мужа звали Джузеппе?
– Да, – голос кузины Беатриче дрогнул.
– Для начала мы все должны глубоко сосредоточиться. И пожелать, чтобы дух дона Джузеппе явился. Затем я прочту заклинание.
В темноте Йохан Кхевенхюллер вышел из гостиной, плотно притворив за собой дверь.
Они остались в темноте за круглым столом, крепко держа друг друга за разом вспотевшие от волнения руки.
Он пошел по коридору и увидел свою жену Либби. Она не ушла в детскую к малышу.
Она стояла в коридоре и разговаривала с горничной Франческой. Та несла пустой таз и фаянсовый кувшин из спальни Готлиба.
Йохан впоследствии думал: если бы они не столкнулись с Франческой тогда в коридоре! Если бы она не покинула спальню больного… Если бы они с Либби не ушли из гостиной…
Столько этих «если»…
– Найдешь в кладовой уксусную эссенцию. Зайди ко мне в спальню, возьми со столика синюю склянку с миндальным маслом – добавишь все это в воду для компрессов. Затем на кухне тщательно отмеришь в стакан горькой настойки, которую прописал молодому князю доктор. Да, и пойди в бельевую, возьми чистые простыни и наволочки для подушек. Ему надо сменить постельное белье.
Йохан заметил, что жена дает горничной слишком много заданий для одного раза.
Франческа сделала книксен и засеменила выполнять указания хозяйки.
Либби обернулась к мужу. Ее глаза…
Йохан ощутил, что сердце у него в груди глухо ударило, а потом бешено забилось.
Ее глаза…
Прозрачные, как лед.
Затуманенные и вместе с тем ясные.
Что в них?
Мольба? Приказ? Решимость? Страх?
Либби подхватила свои юбки, свой необъятный кринолин и буквально бегом ринулась в спальню Готлиба. А он, Йохан, последовал за ней.
Она тихонько открыла дверь и на пороге снова обернулась к нему.
И на этот раз выражение ее лица – застывшего, с заострившимися чертами – напугало его и…
Нет, он не окликнул ее – Либби, что мы делаем? Зачем?
Он вошел в спальню к своему больному кузену вслед за женой.
В спальне пахло потом, воздух, казалось, сгустился, потому что окна долгое время не открывали. Готлиб лежал на боку, половина его лица тонула в пышной подушке. Одеяло он сбил к ногам, и оно шелковым фестоном свисало с высокой кровати.
Глаза Готлиба были закрыты, и он по-прежнему бредил – губы шевелились, но горло не издавало никаких звуков, кроме слабого сипения.
Однако Йохан Кхевенхюллер по-прежнему слышал «Лесного царя», а может, это звенело, гудело как колокол в его ушах?
Mein Vater, mein Vater, und hörest du nicht…
Лесной царь со мной говорит…
О нет, мой младенец, ослышался ты,
То ветер…
Я ему не отец, – подумал Йохан, – а он мне не сын. Мой сын – Франц, и это он – младенец, а Готлиб, он…
Ослышался ты… То ветер, проснувшись, колыхнул листы…
– Переверни его на живот, – тихо, властно приказала Либби.
Йохан глянул на жену.
– На живот. Быстро. И голову прижми покрепче. – Она схватила юношу за ноги. – Ну?
Йохан точно во сне повиновался жене. Вдвоем они в мгновение ока перевернули Готлиба на живот. Лицо его полностью утонуло в подушке. Он никак не реагировал – беспамятство лихорадки завладело им целиком.
– Голову прижми, – приказала Либби, всем своим весом налегая на ноги Готлиба.
– Дверь, – прохрипел Йохан. – Запри дверь на ключ.
Либби метнулась к двери – чуть приоткрыла ее, выглянула, убедилась, что коридор пуст, и затем закрыла и повернула ключ в замке.
Йохан обеими руками сильно нажал на затылок Готлиба, вдавливая, вминая его лицо глубоко в подушку.
Мгновение… А потом Готлиб закашлялся, и удушье словно привело его в чувство – он дернулся под руками Йохана и попытался высвободить лицо, нос, рот, попытался повернуть голову набок, чтобы дышать. Но Йохан ему этого не позволил. Руки его давили все сильнее и сильнее. Готлиб согнул руки в локтях, царапая пальцами простыни, пытаясь оттолкнуть от кровати. Ноги его сучили, комкая одеяло. Вот он снова дернулся.
Либби от двери бросилась к кровати как пантера. Она всем своим телом навалилась на ноги кузена, сковывая его движение, не давая вырваться из рук мужа.
Готлиб хрипел, тело его выгибалось. По простыням под его телом расползалось желтое пятно – он обмочился, задыхаясь.
– Крепче, – шипела Либби. – Ну?!
Йохан нажал, удерживая голову Готлиба в подушке, потом надавил коленом ему на спину. Пальцы Готлиба царапали простыню, в спальне запахло мочой.
И вдруг его тело разом обмякло.
Йохан все еще держал его, а затем резким жестом убрал руки.
Готлиб не шевелился. Йохан осторожно за волосы повернул его голову.
Глаза юноши остекленели. Он был мертв.
– Никто ничего не заподозрит, – прошептала Либби. – Никто ничего, никто, никто, никто… Уходим, быстро.
Они ринулись к двери – мгновение, и вот уже они идут по коридору.
Йохан Кхевенхюллер не мог описать свои ощущения. Ему казалось, что прошли годы и столетия. На самом деле они находились в спальне Готлиба всего несколько минут.
– Лихорадка, – прошептала Либби. – Он болел лихорадкой. Все подумают, что он умер от лихорадки. Йохан… Йохан, ты слышишь меня?
Он остановился.
– Иди к гостям. Мне надо привести в порядок платье. – Либби указала на свой кринолин. – Потом я буду в детской, у Франца. Все должно выглядеть как обычно.
Она повернулась и, шурша юбками, двинулась прочь. Лиловый лионский шелк издавал при каждом ее шаге звук, похожий на шипение змеи.
Йохан Кхевенхюллер направился в гостиную. Он шел медленно. К счастью, он не встретил в коридоре никого из слуг.
Подошел к закрытым дверям гостиной.
В этот момент он абсолютно забыл обо всем – о том, что там гости, что они заняты спиритическим сеансом, что там темно – все свечи погашены.
Он просто дернул створки белых дверей на себя, распахнул и…
Тьма.
И в этой тьме раздался испуганный женский голос:
– Я вижу! Дух! Дух явился! Пресвятая дева, спаси и помилуй нас, это дух! Это не мой муж Джузеппе!
Другая женщина начала истерически кричать:
– Отпустите мою руку!
– Кто здесь? – раздался напряженный голос Эмиля Ожье.
И только в этот миг Йохан Кхевенхюллер понял, что собравшиеся за столом видят его силуэт на фоне света, падающего из коридора.
– Господа, это я, – произнес он.
– Йохан? – воскликнул князь Фабрицио Салина. – Я сейчас зажгу свет.
Он воспользовался огнивом. Свечи вспыхнули в старинном бронзовом подсвечнике виллы Геката одна за другой.
Все, кроме князя Салины, по-прежнему сидели за круглым столом, но круг уже распался. Кузина Беатриче рыдала в голос, одна из ее кузин закрыла руками лицо, а другая мелко тряслась, словно в припадке. Эмиль Ожье выглядел бледным и встревоженным. У мадам де Жюн был какой-то странный отрешенный вид, словно она спала с открытыми глазами. Лучше всех держался князь Фабрицио Салина, хотя голос его дрожал.
– Йохан…
– Простите, я не хотел вас пугать. – Йохан подумал в этот момент: мертвецы, они выглядят как мертвецы. А как выгляжу я сам вот сейчас? – Я решил, что вы давно закончили сеанс.
– Вы явились в тот момент, когда мы услышали стук, – сказал Эмиль Ожье. – И сочли, что это был утвердительный ответ на наш вопрос: дух, ты здесь?
– Это не мой муж Джузеппе, – всхлипнула кузина Беатриче.
– Похоже на анекдот, – заметил князь Салина.
– Еще раз приношу вам свои извинения, я не хотел вас пугать. – Йохан уже взял себя в руки.
– Мы подумали, что это дух из ада, – срывающимся голосом возвестила кузина – старая дева.
– А это всего лишь я. – Йохан подошел к камину и начал зажигать свечи в канделябрах, отдернул штору на окне.
Ночь заглянула в гостиную виллы Геката.
– На сеансах чего только не бывает, – уже совсем иным тоном сказал Эмиль Ожье. – Анриетта, дорогая, с вами все в порядке?
– Все хорошо, просто отлично. – Мадам де Жюн, казалось, очнулась от забытья.
– Ну просто анекдот. Сюжет для литературного журнала «Послеобеденные чтения», – попытался свести все к шутке князь Фабрицио Салина.
И в этот момент где-то в недрах дома раздались женские крики. Истошно вопила горничная Франческа, призывая хозяев, а за ней и другие, поспешившие на зов слуги:
Несчастье! Какое несчастье! Молодой князь Готлиб…
В темном парке кричали белые павлины.
Сколько ни вглядывайся в темноту, их не увидишь в зарослях до самого рассвета.
А если закроешь глаза… вот так…
Йохан Кхевенхюллер закрыл.
Увидишь, услышишь, узнаешь, обретешь, потеряешь, убьешь лишь Лесного царя.
Глава 3 Лесной царь – после похорон
10 ноября 1863 года. Рим, вилла Геката
Никто ничего не заподозрил. Все подумали, что молодой князь Готлиб Кхевенхюллер скончался от лихорадки.
Заупокойная месса прошла в аббатстве Сан-Пьетро, расположенном недалеко от виллы Геката на Яникульском холме. Стоя на мессе в круглом храме Темпьетто сан Пьетро ин Монторио, воздвигнутом, по преданию, рядом с местом, где был распят апостол Петр, Йохан Кхевенхюллер думал о замке Ландскрон в Каринтии. О своем собственном замке.
О чем думала в эти дни жена Либби, он не спрашивал.
Свинцовый гроб с телом Готлиба поставили в склепе аббатства. Йохан поручил дворецкому нанять слуг для перевозки гроба в замок Ландскрон – сначала из Рима до Милана, а затем по новой железной дороге в Австрию. Готлиб, как последний представитель старшей ветви рода Кхевенхюллер, должен был упокоиться на кладбище предков в замке.
На третий день после похорон прибыл поверенный со своими стряпчими. Поверенный выразил глубокие соболезнования в связи с кончиной Готлиба. Они с Йоханом обсудили процесс его вступления в наследство, начали готовить новые документы. Йохан унаследовал титул князя Кхевенхюллера, его маленький сын Франц тоже.
Спальню Готлиба убрали и закрыли. Йохан с семьей планировал вскоре покинуть виллу Геката. Его ждал замок, ждали неотложные дела, богатство, венский двор и новое положение в обществе.
Вечером десятого ноября – ненастным и дождливым – на вилле Геката впервые после похорон вновь собрались гости. Приехали Эмиль Ожье, мадам де Жюн и князь Фабрицио Салина. Его кузины, присутствовавшие на похоронах, в этот раз от визита отказались, отговорившись недомоганием.
Йохан подумал – уж не заподозрили что-то старые кошелки? Но затем решил, что суеверные сицилийки просто трусят – их пугает, что Готлиб умер в тот момент, когда проводили спиритический сеанс. И теперь они просто боятся плохих воспоминаний.
– Смерть косит молодых, – грустно заметил Эмиль Ожье за ужином, накрытым в малой столовой.
На ужин подавали телячьи отбивные, салат латук, фрукты, жареных моллюсков, вино из подвалов аббатства. Дамы – мадам де Жюн и Либби Кхевенхюллер – были одеты как для глубокого траура: черный атлас необъятных кринолинов, черное кружево, из украшений – только серый жемчуг на золотых нитях, вплетенный в прическу.
– Молодость быстротечна, – сказал князь Фабрицио Салина. – Каждому положен свой предел, но печально, когда это происходит так рано. По крайней мере, он пережил своего отца.
Mein Vater, mein Vater, und hörest du nicht…
Это донеслось до Йохана Кхевенхюллера – нет, не как эхо, и не как зов, и не как шепот спекшихся от жара, посиневших от удушья губ, а как… трудно описать как что – скрежет… царапающий нервы звук, словно где-то кто-то провел острыми когтями по мраморной гладкой плите, оставляя на ней глубокие борозды.
Я ему не отец. Он мне не сын…
Йохан Кхевенхюллер потянулся за бокалом вина и сделал большой глоток.
В этот момент он услышал – уже наяву – еще один странный звук: короткий безумный вопль – что-то среднее между визгом и мяуканьем, долетевший из темного ночного парка. Этот вопль услышали и гости.
– Белые павлины под дождем хандрят, – сказала мадам де Жюн.
– Кто-то охотится на них, – сказал князь Салина. – Не удивлюсь, если вы, Йохан, завтра утром обнаружите в парке парочку этих птиц, выпотрошенных, со сломанными шеями. Тут, на Яникуле, полно одичавших котов.
– На следующей неделе мы покидаем виллу Геката, – сообщил Йохан. – Возвращаемся домой.
– Вас будет не хватать в Риме в этом сезоне. – Князь Салина подбирал слова. – Надеемся увидеть вас в Италии снова.
Свечи в канделябрах потрескивали. Разговор не клеился, и это чувствовали все. Обычная салонная болтовня и сплетни в дни траура неуместны. О спиритическом сеансе никто не упоминал. Хотя Йохан видел по глазам Эмиля Ожье – этого писаки, что он не прочь поднять эту тему. Но правила приличия замыкали говорливому французу уста.
Йохан был уверен: Ожье, как и его сицилийских кузин, глубоко потряс тот факт, что смерть юноши совпала с ритуалом вызова духов. Для человека, увлекающегося спиритизмом, а таковым Эмиль Ожье, по его собственным словам, являлся, это имело глубокий смысл.
Черт с ним, – думал Йохан, – пусть и дальше забавляется этой ерундой. Главное, что он не задает нам с Либби никаких вопросов и не связывает наше отсутствие на сеансе с его смертью.