— Желательно вам поплясать? Ну вот и музыка… — Дон Курро, с уже чуть посоловелым взглядом, приканчивает четвертый стаканчик анисовой и взводит курки.
* * *Когда ворота Монтелеона закрываются за Луисом Даоисом, лейтенант Рафаэль де Аранго, который следит, как переносят и складывают в безопасном месте возле входа заряды пороха для пушек, видит, что Веларде идет навстречу начальнику и оба о чем-то негромко спорят, причем Даоис показывает подбородком на четыре выкаченных к воротам орудия на лафетах — недавно вычищенные и смазанные, они сияют надраенными до блеска стволами.
— Становись! — командует Даоис.
Несколько удивленные, Аранго, Веларде и остальные офицеры вместе с шестнадцатью артиллеристами и волонтерами короны из тех, что остались во дворе, выстраиваются возле пушек. Сверху, из окон, высовываются капитан Гойкоэчеа и его люди. Даоис делает три шага к шеренге, бесстрастно обводит ее взглядом, будто всматриваясь в каждого. Потом обнажает саблю.
— До этой минуты, — говорит он раздельно, отчетливо и громко, — за все, что происходило здесь, отвечал исключительно я один. Отвечал и отвечу перед начальством, перед отчизной и перед своей совестью… Но с этой минуты дело обстоит иначе. У тех, кто подхватит слова, которые я сейчас произнесу, путь назад будет отрезан. Ясно?
Повисшую на плацу тишину, которую принято называть мертвой, нарушает доносящая откуда-то издали барабанная дробь. И все знают, что это — французские барабаны.
— Да здравствует король дон Фердинанд Седьмой! — кричит Даоис. — Да здравствует свобода Испании!
Лейтенант Аранго, разумеется, кричит вместе со всеми. Он знает, что с этой минуты уже не сможет сослаться на то, что всего лишь исполнял приказы, но офицерская честь не позволяет поступить иначе. И из остальных не промолчал ни один — ни офицер, ни рядовой: в ответ Даоису по плацу дважды раскатывается громовое «ура!». Веларде, не в силах, как всегда, сдержать нахлынувших чувств, сломав строй, выбегает вперед, выхватывает шпагу, скрещивает ее с воздетой саблей Даоиса.
— Лучше смерть, чем рабство!
И третий офицер выходит из рядов. Лейтенант Хасинто Руис, пошатываясь от слабости, приближается к капитанам и, молча обнажив саблю, тоже пересекает лезвием их скрещенные клинки. Снова гремит «ура». А Рафаэль де Аранго остается в шеренге и саблю из ножен не вынимает. Он смиренно и безмолвно принимает свою судьбу. Во рту — сухо и горько, словно он жевал зернышки пороха. Да, конечно, если ничего другого не остается, он будет драться. Придется — сложит голову, если таков уж его долг. Но умирать здесь нет ни малейшего желания.
* * *Разинув рты, оцепенев и онемев, угольщик Космэ де Мора и его люди в приливе сильных чувств наблюдают сквозь зарешеченные оконца в дверях, через отверстия в закрытых ставнях за приближением французов. Пятнадцать человек, среди которых братья Антонио и Мануэл Амадоры вместе с малолетним Пепильо, сидят на складе плетеных изделий, занимающем нижний этаж дома на улице Сан-Хосе, примыкающего к монастырю Маравильяс.
— Матерь Божья, Царица Небесная, спаси и помилуй… — бормочет, обретя дар речи, плотник Педро Наварро.
— Да заткнись ты, чтоб тебя…
Со стороны улицы Фуэнкарраль идут французы — много французов. Никак не меньше роты полного состава, прикидывает привратник Феликс Тордесильяс, в молодости получивший кое-какой боевой опыт. Идут они строем, под развернутым трехцветным знаменем, под барабан, неукоснительно держа равнение. Мадридцев, наблюдающих за солдатами из укрытия, больше всего удивляет, что они хоть и в высоких киверах, как все лягушатники, однако не в синих, а в белых мундирах. Впереди — несколько саперов с топорами, человек пять-шесть с ручными бомбами в руках и два офицера.
— Ну, эти дадут дрозда… — шепчет Космэ де Мора. — Смотри, ребята, не стрелять! Затаись как мышка, не то пропадем…
Барабан смолк. Сквозь щели видно, как офицеры подходят к воротам, кричат, стучат в них кулаком, потом оглядывают улицу из конца в конец. Один отдает приказ, и человек двадцать принимаются бить в них топорами и прикладами. Прильнув к щелке ставни, бельевщик Бенито Амехиде-и-Мендес, стоящий на коленях за грудой новых рогожных мешков, проводит языком по пересохшим губам, шепчет соседу — цирюльнику Морасе:
— Неужто те, кто внутри, не…
Оглушительный грохот обрывает его. Дух захватывает, когда ударная волна трех разрывов, прогремевших чередой, отдавшись о стены соседних домов, выбивает стекла в окнах, высоко взметнув и закружив в воздухе, далеко и во все стороны расшвыривает тучу обломков, щепок, осколков, кирпичной и гипсовой крошки. Космэ и его люди в ошеломлении выскакивают на улицу и замирают от неожиданности: ворота в парк Монтелеон исчезли, а из-под железной арки свисают на петлях измочаленные, раскуроченные доски. А перед ними на пространстве в пятнадцать — двадцать футов земля залита кровью, завалена обезображенными, разорванными на куски телами французов, тогда как уцелевшие нестройной толпой в полнейшем беспорядке, давя и толкая друг друга, убегают прочь.
— Они ударили по ним из пушек у входа!
— Да здравствует Испания! Давай вдогон! Не давай уйти!
Горожане, заполнив улицу, стреляют вслед французам, преследуют их почти до фонтана Нуэва-де-лос-Посос, что на углу улицы Фуэнкарраль. Вокруг царит бешеное ликование. Мужчины, женщины, дети выскакивают из домов, подбирают брошенное неприятелем оружие, палят вдогонку бегущим французам, ударами ножей и навах добивают раненых, сдирают с убитых все, что может пригодиться, — патронные сумки, перстни с пальцев или одежду, если не слишком пострадала, выгребают деньги из карманов.
— Победа! Победа! Мы их прогнали! Смерть лягушатникам!
Неискушенная в военном деле толпа, к которой присоединяются новые и новые горожане, рвется в погоню за французами и готова теперь преследовать их до самых казарм. Лейтенанту Аранго, посланному вместе с несколькими артиллеристами удержать людей, стоит большого труда привести их в чувство и убедить не трогаться с места.
— Поймите, — срывая голос, кричит он, — враг не разбит! Перестроится, подтянет свежие силы и вернется! Вернется!
— Ура, Испания! Да здравствует король дон Фернандо! Смерть Бонапарту!!! Долой Мюрата!!!
Наконец Аранго и его артиллеристам едва ли не силой удается восстановить порядок. Им помогает необыкновенно вовремя подоспевший отряд горожан во главе со слесарем Бласом Молиной Сориано, который после длительных блужданий по городу, дав кругаля, чтобы разминуться с французами, и благоразумно обождав на улице Пальма окончания схватки, привел наконец своих сподвижников на защиту Монтелеона. Его проводят к Даоису, и это от него капитан узнает, что поблизости находятся еще весьма значительные силы императорской армии — они очень спешно двигаются от Пуэрта-де-Санта-Барбара. А капитан Веларде, как офицер генерального штаба, знакомый с организацией наполеоновских войск, в свою очередь оглядев обмундирование и знаки различия десятка убитых на улице, определяет их принадлежность. Это солдаты первой гренадерской роты вестфальского батальона, насчитывающего в общей сложности полтысячи штыков. Того самого, который, если верить Молине, беглым шагом направляется сейчас к Монтелеону.
* * *А на Пуэрта-дель-Соль, возле фонтана Марибланка, Дионисьо Сантьяго Хименес, который в окрестностях загородного королевского дворца в Сан-Фернандо, откуда он, кстати, и родом, известен под прозвищем Горбушка, видит, как французская пуля только что снесла полчерепа его другу Хосе Фернандесу Сальседо, 46 лет.
— Не лезьте на открытое место, чтоб вас!.. Залечь!
Горбушка и прочие вокруг него — из тех дюжих и на все готовых парней, что явились вчера в испанскую столицу высказаться в поддержку короля Фердинанда VII, а сегодня, оказавшись вдали от дома, сражаются на улицах с отчаянным упорством людей, которым бежать некуда и скрыться негде. Таков жребий этого довольно многочисленного — человек под сто — отряда, полтора часа кряду державшегося на подступах к площади, разбегавшегося врассыпную при каждой новой атаке французской конницы и вновь собиравшегося воедино. Здесь принарядившийся по случаю воскресного дня шестидесятилетний Хосе Перес Эрнан де ла Фуэнте, с сыновьями Франсиско и Хуаном прибывший вчера из Мирафлорес-де-ла-Сьерры, и садовник маркиза де Сантьяго — Мигель Факундо Ревуэльта Муньос, 19 лет, которого сопровождает отец и тоже садовник из Аранхуэса Мануэль Ревуэльта. Поблизости врукопашную отбиваются от французов братья Рехон — их бурдючок с вином давно уже пуст, а лезвия навах покрыты запекшейся кровью, — и плечом к плечу с ними у дверей в госпиталь Буэн-Сусесо дерутся актер Исидоро Майкес, типограф Антонио Томас де Оканья, вооруженный допотопным мушкетоном, Франсиско дель Посо и Франсиско Марото из Пералес-дель-Рио, Томас Гонсалес де ла Вега и Хуанито Виэ Анхель, соответственно 15 и 14 лет. Последний — не один, а с отцом, бывшим — и уж давным-давно — валлонским гвардейцем, Хуаном Виэ дель Кармен.
— Гляди, еще скачут!
Четверо польских улан и сколько-то драгун, крутя саблями над головой, во весь опор приближаются к ним с намерением в очередной раз рассеять этот маленький отряд, уже разогнанный и только что вновь соединившийся у фонтана Марибланка. Но печатник Оканья, выскочив из-за угла Буэн-Сусесо, разряжает мушкетон в грудь передней лошади, и та падает, придавив всадника. Он еще не успевает выпростать запутавшуюся в стремени ногу, как на него с ножами набрасываются братья Рехон, а перезарядивший пистолет Майкес стреляет в остальных кавалеристов. Полосуют воздух сабли улан и драгун, гремят слитные залпы французских пехотинцев, подбирающихся для броска в штыки на улице Алькала, и в криках, воплях, брани, проклятьях кипит свирепая скоротечная схватка. Сабельный удар выводит из строя Матео Гонсалеса, и он уползает, обливаясь кровью, к центральному входу. Трещат выстрелы, множится число французов, падает, сбитый пулей, типограф, с пронзительными воплями отступает Франсиско дель Посо, которому разрубили плечо, а остальные ищут спасения внутри монастыря Буэн-Сусесо, где истошно голосят, мечутся женщины, меж тем как французы штурмуют вход.
— Все, зарядов нет, — говорит Исидоро Майкес, — и, пожалуй, с меня хватит.
Выскользнув к монастырю Виктория, актер бежит к своему дому, невдалеке от Санта-Аны. Братья Рехон, которым он предложил спрятаться у себя, устремляются следом. Увязавшемуся за ними Франсиско Марото пуля попадает в спину, и он растягивается на мостовой, как раз напротив винного погребка Ла-Каноса. Бывший солдат Хуан Виэ дель Кармен, таща за руку сына, бросается в противоположную сторону, к улице Карретас, не обращая внимания на то, как жужжат в воздухе, щелкают о камни тротуаров, о стены домов пули.
— Наддай, Хуанито! Наддай! Подумай о матери! Живей, живей!
Взлетев вверх по Карретас и уже готовясь свернуть направо за зданием почтамта, мальчик вдруг разжимает пальцы, спотыкается, падает.
— Отец!
Похолодев, Хуан дель Кармен замедляет бег, оборачивается. Пуля пробила его сыну бедро. Отец, закрывая его собой, подхватывает на руки, хочет унести в безопасное место, но в тот же миг они оказываются в кольце французов, а те очень молоды, в перепачканных мундирах, с почерневшими от пороховой копоти лицами. С методической жестокостью они насмерть забивают обоих прикладами.
* * *— Еще идут!
На улице Сан-Хосе, перед парком Монтелеон капитан Даоис сдерживает горожан, рвущихся навстречу французам, которые на этот раз идут хоть и без барабанного боя, но, по сведениям разведчиков, бегом вернувшихся доложить, — в изрядном количестве.
— Не торопись, ребята. Подпустим поближе и тогда уж…
Такое дружеское обращение приходится по сердцу добровольцам, которым лестно, что капитан разговаривает с ними как равный с равными. Слесарь Молина, прежде предлагавший устроить засаду возле фонтана Нуэва, теперь убеждает своих, что сеньор офицер дело говорит, надо его слушать. И Луис Даоис, еще раз посоветовав сохранять спокойствие, на рожон не лезть, патроны беречь, посылает Молину и еще нескольких человек засесть в домах на углу улицы Сан-Андрес. Считая с новоприбывшим пополнением, у капитана под началом чуть больше четырехсот человек: артиллеристы, волонтеры короны, мирные жители и примерно десяток решительно настроенных женщин. По приказу Даоиса на улицу вытаскивают четыре пушки, так славно поработавшие при штурме ворот. Их ставят так, чтобы перекрыть Сан-Хосе во всех направлениях: жерло одной смотрит направо, на Сан-Бернардо и фонтан Маталобос, второй — налево, на фонтан Нуэва, третью наводят прямо, в створ улицы Сан-Педро, которая от ворот парка идет перпендикулярно к самому монастырю Маравильяс. Беда в том, что имеется лишь по тридцать зарядов на орудие — пакетов же с самодельной картечью всего несколько штук — и, кроме того, придется вести огонь с открытых позиций, под огнем французов, не имея иной зашиты, кроме стрелков, засевших в окнах главного корпуса, на мостках у ворот и на балконах соседних домов, да при том следует учесть, что как ни торопятся волонтеры и артиллеристы под присмотром сержанта Ластры отмерять порох по картузам, пока у них выходит не больше двадцати — тридцати патронов на ружье.
— Жду распоряжений, Луис. Пушки готовы.
Даоис, озабоченно оглядывая перекресток улицы Сан-Хосе и пытаясь угадать, откуда появится неприятель, оборачивается на голос Педро Веларде. Тот, исполняя приказ, следил за установкой орудий: три поставили на возможных осях движения французов, четвертую пушку — так, чтобы в случае надобности развернуть в нужную сторону. Прислуга усилена горожанами, которым надлежит подносить заряды и ворочать лафеты. Замысел состоит в том, что Веларде будет руководить обороной изнутри парка, Даоис же при содействии лейтенантов Аранго и Руиса — тот сам вызвался, поскольку, как выяснилось, в свое время служил в крепостной артиллерии на Гибралтаре, — непосредственно управлять огнем на улице. В руках четырех фейерверкеров дымят пальники, и все взоры выжидательно обращены к Веларде и Даоису. Слепая, нерассуждающая вера, горящая в устремленных на него глазах этих людей, исполненные бравады и уверенности улыбки у них на устах и беспечность бойких женщин, которые, переходя от орудия к орудию, угощают вином солдат и подносят патроны тем, кто засел в монастырском саду или в окнах соседних домов, — все это тревожит капитана. Не знают, думает он с горечью, не ведают, что их ждет.
— Ну что, послал мальчугана? — спрашивает Веларде.
Даоис кивает. Скорее уступая настояниям друга, чем потому, что верит в успех затеи, он отправил кадета волонтеров короны Хуана Васкеса Афана де Риберу, дабы тот с мальчишечьим своим проворством промчался как олень по Сан-Бернардо и доставил капитан-генералу Мадрида донесение, в котором Даоис, в качестве коменданта Монтелеона, излагает, по каким причинам решил драться с французами, сообщает о намерении стоять до конца и просит прислать подкрепление «ради того, чтобы жертвы военнослужащих и гражданских лиц, оказавшихся под моим началом, были принесены не напрасно».
— Ступай внутрь, Педро, — говорит он Веларде. — И да поможет нам Бог.
Веларде с улыбкой вроде бы собирается что-то сказать — быть может, давно уже заготовленную про этот случай фразу. Даоис, зная его, как самого себя, не удивился бы, прозвучи она сейчас. Но тот лишь пожимает плечами:
— Желаю удачи, капитан.
— И я тебе, друг мой.
— Да здравствует Испания!
— Да будет так… Ну, давай отправляйся, не тяни…
— Слушаю.
Даоис смотрит, как скрывается в парке фигура Веларде. «Верен себе…» — думает он. Потом поворачивается к тем, кто ждет возле орудий. С балкона кто-то кричит, что французы вот-вот вывернут из-за угла. Даоис сглатывает слюну, вздыхает, обнажает саблю.
— По местам! — приказывает он. — Огонь по моей команде!
* * *На углу улиц Пальма и Сан-Бернардо кадет 2-й роты 3-го батальона волонтеров короны Хуан Васкес Афан де Рибера останавливается перевести дух. С донесением капитана Даоиса за левым обшлагом мундира он вихрем, как и положено в двенадцать лет, промчался вниз от парка Монтелеон и сейчас должен будет пересечь открытое пространство. И то, что перекресток пуст — даже люди на балконах куда-то попрятались, — томит его дурным предчувствием. Однако Даоис, отправляя его с депешей, подчеркнул всю важность этого поручения.
— От вас, молодой человек, зависит, придут ли к нам на помощь.
Юный кадет проводит рукой по взмокшему лбу, по взлохмаченным волосам. Шляпу он оставил в казарме, чтобы не снесло на бегу, но прихватил тесак на ремне, полагающийся кадетам по форме. Хуан Васкес тревожно озирается, снова убеждаясь: никого, ни души. Двери закрыты, ставни на окнах задвинуты, все лавки заперты. И царит гнетущая тишина, время от времени прерываемая отдаленной стрельбой.
Нужно решиться, думает он. Депеша с просьбой о помощи, кажется, жжет ему рукав. Вспоминая, чему учили на занятиях по тактике, он соображает, как ему пересечь предстоящий отрезок пути: по улице — вон до той тумбы, оттуда — к брошенной у ворот постоялого двора карете. Дай бог, чтобы не оказалось поблизости французских стрелков. Он трижды глубоко вздыхает, пригибается, втянув голову в плечи, и вновь бросается бежать.
Сначала он ощущает толчок в грудь и лишь затем слышит негромкий хлопок. Но боли не чувствует. «Кажется, по мне, — думает он. — Надо выбираться отсюда. Боже, помоги». И внезапно сознает, что лежит лицом вниз и белый день вокруг стремительно меркнет. Донесение надо передать, с неясной тоской проносится у него в голове. Собрав остаток сил, он пытается привстать — и умирает.
* * *По Сан-Херонимо и от дворца прибыло еще несколько пехотных батальонов, и держаться на Пуэрта-дель-Соль стало попросту невозможно. Земля завалена трупами людей и лошадей, засыпана обломками, залита кровью. Опустевшие балконы, побитые оспой картечи фасады — площадь переходит наконец в руки французов. В последних схватках, отступая по соседним улицам, огрызаясь, как свора зажатых в угол псов, погибают Андрес Кано Фернандес, угольщик, 24 лет, Хуан Тирадо, 80 лет, поденщик Феликс Санчес де ла Ос, 23 лет, а многие другие, не успевшие скрыться, ранены и взяты в плен. Ружейный залп укладывает бегущих вверх по улице Монтера ткача Хоакина Руэсгу, 70 лет, манолу из квартала Лавапьес Франсиску Перес де Паррагу, 46 лет. Последний выстрел со стороны испанцев произвел — из карабина, с балкона собственной квартиры, находящейся на углу улицы Ареналь и Пуэрта-дель-Соль, — Хосе де Фумагаль-и-Салинас, 53 лет, лотерейщик, и от ударившего в ответ залпа французов пал мертвым на железные перила, чему свидетельницей была его жена. А внизу, у самого фонтана Соледад, зарублен драгунами учитель фехтования Педро Хименес де Аро, двоюродный же брат его и коллега Висенте Хименес обезоружен и взят в плен. Французы, осыпая его пинками, гонят прикладами к подвалам собора Сан-Фелипе, где собраны другие пленные. И там он вместе с ними ожидает решения своей судьбы.