В плане запущенности «Авангард» являл собой один из наиболее показательных примеров. За четверть века футбольное поле успело полностью зарасти деревьями и кустами. И лишь обрамляющая его беговая дорожка да сохранившаяся трибуна давали понять, что мы вступили именно на стадион, а не в заброшенный сквер. Прежде самое заметное место здесь было, конечно же, в центре спортивной арены. Но сегодня, чтобы попасться кому-нибудь на глаза, нам следовало взобраться на самый верх трибуны. Что мы и сделали, хотя буксировать Тимофеича по крутым ступенькам оказалось той еще морокой. Благо, местный «Авангард» был далеко не чета московскому, и высота его единственной трибуны исчислялась всего-то шестнадцатью рядами скамей. Мало-помалу я втащил тяжелую волокушу на огороженную бордюром, узкую верхнюю площадку и, устроив на ней Кальтера поудобнее, устало плюхнулся рядом на обшарпанную скамейку.
Все, баста! Дальше дороги нет. Вот он, персональный «монолит» искателя лучшей жизни Константина Куприянова. Осталось лишь выяснить, осуществит ли он свое заветное желание, или мы проделали весь этот путь, идя на зов призрака. Если верить майору, все должно выясниться через двадцать минут. Что ж, потерпим…
По выходу из кафе «Олимпия» Кальтеру опять стало худо, и мне пришлось ввести ему очередную дозу морфина. Однако, судя по частому и шумному дыханию, плотно сжатым губам и подергивающемуся лицу Тимофеича, лекарство ему уже не слишком помогало. Вдобавок компаньона охватила лихорадка. Его поминутно бросало то в жар, то в холод, но он продолжал стоически терпеть мучения, явно будучи уверенным, что они при любом раскладе скоро прекратятся. Мне было тяжко наблюдать, как этот старый солдат неумолимо проигрывает битву со смертью, но все, чем я мог ему помочь, я сделал. Остальное, увы, было уже не в моей власти.
Дьявольский циклон больше не сыпал нам на головы осадки: ни смертельно опасные, ни безвредные. Судя по тому, как разрослась туча, Буревестник обработал ураганом не только окрестности ЧАЭС, но и остальные территории Зоны. Только последние, надо полагать, испытали на себе не такую свирепую ярость стихии, как Припять. По крайней мере, я не припоминал, чтобы когда-нибудь Свалка или Бар оказывались на метр залитыми водой и выдерживали столь длительную бомбардировку крупным градом.
Не знаю, почему, но я был уверен, что после сказочного снегопада Буревестник вряд ли переменит милость на гнев. И пусть туча упорно не рассеивалась, теперь я ее почти не боялся. Гигантский свинцовый жернов продолжал вращаться над нами, но, кажется, он делал это просто по инерции, словно раскрученный, а потом оставленный в покое маховик. Я пялился на него, надеясь узреть в вышине что-нибудь любопытное, но на фоне унылой небесной серости не вырисовывалось пока никаких предвестников обещанного Кальтером чуда. Он же с момента последнего болевого приступа не проронил ни слова, предпочитая справляться с терзающими его муками молча. Я не сомневался, что доведись ему умереть в сознании, он сделает это так же невозмутимо, без криков и стонов. И потому не спускал с него глаз, надеясь успеть попрощаться с ним перед тем, как он отойдет в мир иной. Да, хотелось бы и мне, когда пробьет мой смертный час, пройти свой последний путь так, как шел по нему изувеченный, но не сломленный майор Куприянов. Получится у меня это или нет, увидим, но теперь я хотя бы знаю, на кого равняться.
За пятнадцать минут до назначенного времени над трубой Саркофага – там, где три часа назад зародился циклон, – в туче образовался разрыв. Небольшой, диаметром чуть шире той же трубы, но не заметить его было нельзя. И все потому, что в брешь тут же ударил багровый луч заходящего солнца. Упав на Саркофаг, этот единственный на многие километры вокруг источник света придал самому мрачному сооружению Зоны неестественно жизнерадостный вид. Казалось бы, дикость, но вот ведь парадокс – именно так оно и было! Даже соседние с Четвертым энергоблоком обычные высотные здания выглядели сейчас бледными и неприметными. В то время как осененная «божьим перстом» железобетонная громадина сверкала багрянцем настолько ослепительно, что я поневоле прищурился, когда смотрел на нее.
А через минуту уже вся ЧАЭС купалась в потоках этого сияния, поскольку разрыв над станцией взялся расширяться теми же темпами, какими прежде разрастался циклон. Только тогда тяжелый серый жернов вращался на светлом небесном фоне, а теперь все происходило наоборот. Огромный, но легкий сверкающий диск выгрызал тучу изнутри, планомерно отвоевывая у нее небосклон и изливая на землю все больше и больше солнечных лучей. Восхитив нас короткой зимней феерией, Буревестник, похоже, решил пойти дальше и разыграть перед нами действо, которое повергло бы в благоговейный трепет любого верующего, неважно, какому богу он молится. Ибо чем еще, кроме вмешательства Всевышнего, эти люди могли бы объяснить столь зрелищную и неоспоримую победу Света над Тьмой?
Спустя еще несколько минут он добрался и до «Авангарда». Двигающаяся от Саркофага световая волна обдала нас остатками вечернего тепла и слегка развеяла мое тягостное настроение. Ощутив ее животворную силу, Кальтер задышал ровнее, а его напряженное от боли лицо расслабилось. Туча, которая напоминала теперь титанический серый бублик, отступала по всем фронтам к периметру Зоны, даруя нам возможность насладиться чистейшим, без единого облачка, закатным небосклоном. Обидно, что самого солнца не было видно. Оно скрывалось за уходящей тучей и, по всем приметам, должно было зайти за горизонт еще до того, как небо окончательно прояснится. Хотя с моей стороны это были уже придирки. Огромное спасибо Буревестнику и за тот подарок, который он нам преподнес, когда мог вполне ограничиться тем, что просто оставил нас в покое.
– Время! – произнес Кальтер первое слово за минувшие полчаса. Он не спрашивал, сколько сейчас пополудни, – майор всего лишь констатировал факт, что отпущенный нам срок истек. Я машинально глянул на часы и с удивлением обнаружил, что, не имея возможности самому следить за временем, Тимофеич ошибся всего на восемь секунд. При том, что в последний раз я отвечал ему на этот вопрос аж в кафе «Олимпия»! Неужто терзаемый адскими болями и лихорадкой компаньон умудрялся вести в уме отсчет до «часа икс», да к тому же ни разу не сбился? Немыслимо! А может, только этот педантичный отсчет секунд и помог Кальтеру сохранить рассудок и не рехнуться от боли? Пожалуй, лишь сейчас я в полной мере оценил железную выдержку этого старого боевого пса. Оценил и чисто по-человечески ею восхитился.
– Время, Тимофеич, – согласился я, а затем поднялся со скамьи и внимательно оглядел с трибуны озаренные мягким багровым светом окрестности. Никаких признаков, что явно или косвенно указывали бы на присутствие вблизи «Авангарда» кого-либо еще. Вряд ли я имел право обвинять девочку из будущего в непунктуальности, но ведь речь шла о такой точной науке, как перемещения во времени. Да и срок, названный Верданди Кальтеру, был оговорен до минуты: восемь шестнадцать. Именно так, а не «примерно в восемь или максимум полдевятого». На таймер ПДА грешить было не резон – он регулярно и автоматически синхронизировал свой ход со временем Интернета. Никакой ошибки – наши с майором часы шли секунда в секунду. Стало быть, Вера действительно задерживается. В лучшем случае. А в худшем… Эх, да сколько можно талдычить об одном и том же – на сей счет все давно высказано, и не единожды.
– Наверное, произошла какая-нибудь техническая накладка, – спокойным голосом предположил Кальтер через десять минут бесплодного ожидания, в ходе которого я, кажется, изнервничался куда больше, чем он. – Оборудование будущего тоже далеко не безупречно и подвержено сбоям. А особенно эти чертовы темпоральные генераторы, которые совершенно не приспособлены для условий Зоны. Но Вера непременно справится со всеми трудностями. Раз пообещала, значит, справится. Я учитывал возможность такой задержки. Поэтому готов ждать столько, сколько потребуется. Или пока не подохну – для меня выбор невелик…
Превосходно понимая, какие чувства обуревают и без того едва живого дядю Костю, я предпочел оставить его слова без комментариев. Хотя, опять-таки к чести майора будет сказано, он даже полунамеком не выдавал собственное волнение. Разве что снова крепко сжал губы, но это могло быть и из-за рвущей Тимофеича изнутри боли. Истинный самурай, честное слово. Таких сегодня в Зоне – один на тысячу, если не меньше. И крайне прискорбно, что при этом они так же смертны, как остальные сталкеры.
Удивительные, однако, мысли лезут последнее время в голову. Не тот ли это самый Кальтер, который равнодушно отвернулся от смертельно раненного Бульбы в Диких Землях? Весь год я питал к ублюдку-майору стойкую и жгучую ненависть, а побегав с ним двое суток по Зоне, вдруг проникся к Тимофеичу уважением. В то время как он относился ко мне не сказать чтобы очень уважительно. Даже когда компаньон изредка снисходил до откровенного разговора, он делал это под давлением с моей стороны, идя на уступку, но вовсе не горя желанием посвящать меня в свои тайны. И вот я сижу здесь и почти искренне горюю, глядя на то, как этот двуличный тип медленно умирает и постепенно прощается с главной надеждой в своей жизни. То есть практически переживает две смерти одновременно. И при этом остается совершенно бесстрастным, в то время как я на его месте уже давно сломался бы и морально, и физически.
Мое, на первый взгляд, беспочвенное уважение к Кальтеру не исчезло и тогда, когда он выдал мне свое последнее откровение. На сей раз по собственной воле, без какого-либо принуждения с моей стороны. Выслушав его, прежний Мракобес плюнул бы в такого дерьмового компаньона и, развернувшись, не оглядываясь ушел бы прочь. Но нынешний странный Леня воспринял слетевшую с уст Тимофеича горькую правду невозмутимо – точно так же, как майор свыкался сейчас с крахом своей мечты. Я-вчерашний попросту впал бы в шок от такого собственного поступка. Но Я-сегодняшний вдруг обнаружил, что отношусь к нему как к чему-то вполне естественному, и проявил невиданное по моим меркам великодушие. Стоило мне поступиться былыми принципами, и эти устаревшие мерки вмиг самоустранились, а на их месте возникли новые. И знаете что? Они импонировали мне гораздо больше. Потому что подлинное великодушие – это удел сильных духом, и я был безмерно рад, что, когда судьба вдруг подкинула мне такое испытание, Леня Мракобес с честью его выдержал.
Мой судьбоносный разговор с Кальтером состоялся спустя полчаса с того момента, как отпущенное нам Верой время истекло. Тучи на горизонте так до конца и не рассеялись – видимо, это были уже самые обычные «вечные странники», и на них власть Буревестника не распространялась. Короче говоря, насладиться закатом нам сегодня не довелось. Зато небо над нами оставалось кристально чистым, словно цейсовская линза, и на нем начали проступать первые звезды. Я стоял, облокотившись на парапет, и продолжал всматриваться в багровые сумерки, когда доселе недвижимый Тимофеич воздел к виску кулак и, оттопырив указательный палец, сымитировал то, что дети вдобавок сопровождают выкриком «пиф-паф». Комментариев к этому жесту не требовалось: майор проверял, хватит ли у него сил нажать на спусковой крючок, чтобы поставить решительную точку и своим мучениям, и несбывшимся надеждам.
– Зря тренируешься, старик, – заметил я в ответ на эту скупую, но выразительную пантомиму. – Я профукал в «Полесье» оба пистолета. Осталась только твоя большая «шептунья», но с ней тебе однозначно не совладать. А на меня даже не смотри. Во-первых, я грех на душу брать не намерен. А во-вторых, много будет чести паршивому мотострелку приставлять ствол к голове ветерана внешней разведки, даром что нарушителя присяги.
Кальтер шумно и с явной досадой вздохнул, после чего опустил руку и так же молча поманил меня к себе.
– И не уговаривай, Тимофеич! Если на то пошло, давай я лучше похороню тебя потом, как настоящего солдата. Но только прошу: воздержись от суицида, потому что не по-человечески это, – выдвинул я встречное предложение, но к умирающему все-таки подошел и, усевшись рядом с ним на скамью, обратился в слух.
– Неужели печешься о моей душе? – вяло ухмыльнувшись, поинтересовался майор надтреснутым голосом. И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Что ж, может, ты и прав: сейчас самая пора придать ей чуток товарный вид. Только какой в этом смысл? И мне, и Всевышнему прекрасно известно, что представляет собой душа Кальтера и какова ей красная цена. Так что дороже, чем она стоит, я ее при всем старании не отдам… Однако перед тем, как состоятся эти торги, я должен попросить у тебя кое в чем прощения. Не потому что чувствую себя виноватым, а просто в знак признательности за все то, что ты для меня сделал. Согласен, дерьмовая благодарность, но лучше тебе узнать правду от меня, чем самому. Так справедливее, и ты не будешь потом думать обо мне, как о совсем последней сволочи…
Компаньон прервался, переводя дыхание и собирая остатки теплившихся в нем сил. Я молча развел руками: дескать, поступай, как знаешь. Но что ни говори, а Кальтер, приносящий извинения на смертном одре, – это наверняка будет посильнее «Фауста» Гете.
– Я тебя обманул, – продолжил Тимофеич, глядя мне прямо в глаза. – Нет у меня никакого Полынного Слитка и никогда не было. Просто мне требовалось найти сильный стимул, который заставил бы тебя пойти со мной в Припять. И я его нашел, когда подслушал ваш разговор с Черепком. Уловка сработала. Ты клюнул на ложную приманку и оказался в дураках. Извини.
Видит Бог, я еще в Баре заподозрил, что тут кроется какой-то подвох! И позже не однажды усомнился в честности компаньона, пусть ему и удавалось пудрить мне мозги своими бреднями про Колумба и чайку. Поэтому нельзя сказать, что обнародованная Кальтером правда сбросила меня с небес на землю. Нет, потому что крылья, которые я успел отрастить, были не настолько размашистыми, чтобы унести меня в заоблачную даль с привязанной к ногам гирей сомнений. Впрочем, и с той небольшой высоты, куда я воспарил, падать было не слишком приятно. Зато весьма поучительно.
– А как же твоя идеально зажившая культя и тот целебный артефакт, который хранится сейчас у Бармена? – спросил я. – Они что, тоже фальшивые?
– Ничуть. Самые что ни на есть подлинные. Я потерял руку, когда помогал Вере чинить тайм-бот, и она вылечила меня при помощи продвинутого медицинского оборудования будущего. И артефакт, что лежит в Баре вместе с другими моими вещами, тоже настоящий. Только он, как я уже сказал, вовсе не Полынный Слиток, а какая-то дурацкая красная подкова, описания которой я не нашел в сетевом справочнике. Поэтому и решил повременить с ее продажей до того, как покажу эту дрянь ученым – кто знает, а вдруг она окажется очень ценной? Сам я обнаружил у нее лишь способность вызывать у человека нестерпимую чесотку. Она не опасна, но и здоровья тоже не прибавляет – проверено и то и другое… Ну так что? Плюнешь мне в лицо или, может, все-таки пустишь пулю в лоб?
– Ишь, размечтался! – проворчал я. Мое и без того поганое настроение было вконец омрачено. – Пускай ты, Тимофеич, подлец, каких поискать, но плевать в тебя я все равно не буду. Можешь считать, что тоже из уважения к твоим сединам. Я и ты за эти три дня столько дерьма на пару без ложек расхлебали, сколько мы с покойным Бульбой порой за три месяца не видывали. И ты, несмотря ни на что, добрался до своего «исполнителя желаний», пусть он в итоге тебя и продинамил. Но как бы то ни было, не каждому сталкеру удавалось бросить вызов Зоне и выиграть у нее главную битву в своей жизни. В какой-то степени я тебе даже завидую, старик. А вот мне до победы в решающей битве еще воевать и воевать. Да и не факт, что, собрав комплект артефактов для Полынного Слитка, мы с Болотным Доктором создадим панацею. Даже в теории ее приготовления есть много спорных нюансов, не говоря уж о том, во что это может вылиться на практике.
– Готов поспорить, ваша затея выгорит, – подбодрил меня Кальтер, хотя кто кого и должен был здесь подбадривать, так это я его, а не наоборот. – Но если насчет Слитка я тебе солгал, то в остальном – нет. Все мои вещи отныне твои. Помимо «чесотки» у меня есть еще дюжина неплохих артефактов и немного наличности. Пускай они станут компенсацией за моральный и материальный ущерб.
– Что ж, и на том спасибо, – кисло улыбнулся я. – Надеюсь, мне повезет обменять их хотя бы на один из недостающих компонентов Слитка, как только любой из этих редчайших артефактов будет выставлен на продажу. Вот тогда я, возможно, скажу тебе огромное спасибо. А сейчас, извини, не буду. Все-таки ты меня сильно огорчил, Тимофеич.
– Отрадно, что всего лишь огорчил. Я-то был уверен, что наживу себе перед смертью еще одного врага, – с нескрываемым облегчением признался майор. – Все-таки Вера в тебе не ошиблась. А вот я сомневался и, к счастью, оказался не прав. Видишь, какими мудрыми станут дети через сто семьдесят лет. Не знаю, как ты, а я за их будущее совершенно спокоен…
Через четверть часа скрытое тучами солнце полностью село за горизонт, а у Кальтера усилилась лихорадка, и он начал бредить. Я коснулся его лба – тот пылал. Мне удалось найти в куприяновской аптечке инъекторную ампулу с жаропонижающим, но препарат растворился в кипящей крови Тимофеича без какого-либо видимого эффекта. Сокрушенно покачав головой, я отошел к парапету и, облокотившись о него, задумчиво отвернулся в сторону Припяти, что утопала в быстро сгущающихся сумерках.
Что ж, вот и конец истории беглого майора Куприянова. Если ему повезет дожить до полуночи, то утро для него уже не наступит, это как пить дать. Бросать его тело на трибуне я, разумеется, не стану, а похороню его спозаранку где-нибудь среди деревьев на футбольном поле, раз уж Кальтер пожелал непременно остаться на стадионе. В Бога он не верил, хоть изредка и поминал его в разговорах. Так что вместо креста на могиле Тимофеича будет вполне уместно смотреться большая красная звезда. Ее, оторванную вместе с железным листом, видимо, от ворот какого-то воинского гарнизона, я видел неподалеку от стадионной ограды, когда мы подходили к «Авангарду». Лучшего мемориального памятника для ветерана поблизости просто не сыскать. А затем мне надо брать ноги в руки и шустро проваливать из Припяти, пока ее не начало заселять новое поколение аномальной фауны.