Сержант Байкова и сержант Лузов шли вперед, однако шаг их, как заметил Мещерский, заметно ускорился. Территория парка была их патрульным маршрутом, однако задерживаться на этом маршруте они, видимо, особого желания не имели. Внезапно сзади хрустнула ветка. Сержант Лузов – этот увалень, этот заторможенный амбал (как успел уже окрестить его Мещерский) быстро обернулся в ту сторону и направил туда свой карманный фонарик.
Никого. Только дрогнувшие ветки кустов. Словно кто-то всего мгновение назад прятался там, в зарослях, сторожа, выжидая. И пропал, не желая являть себя раньше срока.
– Парк какой неокультуренный, – Мещерский постарался, чтобы голос его звучал как можно увереннее. Эти качающиеся ветки… черт, ветра-то нет совсем, ни дуновения… А такое ощущение, как будто их кто-то только что коснулся, раздвинул и отпустил, наблюдая за аллеей, за ними троими. – Мы вчера с приятелем зашли, так полное запустение тут у вас. Даже странно. Мне в гостинице сказали, тут в парке несколько лет назад убийство произошло?
– Тут много чего было в этом парке. – Сержант Байкова шмыгнула носом. – Я в школе училась, так нас, девчонок, уже тогда предки гулять сюда не пускали. Тут мужик один взял да и повесился на карусели. Сторож.
– Повесился? – Мещерский споткнулся. – Это там, где аттракционы?
– Ничего он не повесился. Случайно все произошло, его в механизм тросом затянуло, – возразил сержант Лузов, – бухой он был, не просыхал. Его Пал Осич, дежурный, знал хорошо. Он сколько у нас лет-то в дежурке, лет пятнадцать уже или больше? Так в тот вечер, когда ту девчонку здесь, в парке, маньяк прикончил, этого, ну который потом повесился… тьфу, которого в карусель затянуло, в отделение привезли в качестве главного свидетеля. Видел он якобы того, кто за девчонкой шел, опознал его, а потом это свое опознание похерил, сказал, что не тот был, кого уже взяли тогда как убийцу. Совсем не тот. Тот, мол, не похож на того, которого он видел.
– Тот, не тот, того, не того – мелешь ты, Славка, не пойми чего, – бросила Байкова.
– Да ты Осича сама спроси. Он, между прочим, до сих пор убежден, что нечисто было и то дело с убийством, и та фигня с каруселью.
– Ну, ты давай еще то вспомни, что потом в городе болтать стали.
– Про что это стали болтать? – спросил Мещерский.
– Да тебе-то, московский, что? А впрочем, ты ж туристов к нам возить намылился. – Байкова усмехнулась. – А туристы любят такое-всякое.
– Какое?
– Ну, с душком. Жуть с местным колоритом.
– Что может быть ужаснее убийства? – Мещерский пожал плечами.
– Да вот некоторые у нас считают, что кое-что есть и пострашнее. Чего здесь, парком-то, не ходят? Дрейфят.
– Почему?
– Ну, мало ли. Вот тот свидетель-то взял вдруг и гикнулся – здесь ведь, в этом самом парке, среди бела дня. Кое-кто болтать стал потом – я сама в школе училась, а помню – увидел он что-то здесь. Такое, понимаешь? Такое…
– Такое, – Мещерский усмехнулся, – мы вот тоже с товарищем вчера тут на пса какого-то наткнулись страхолюдного. Бродячего.
– Где вы его видели? – хрипло и напряженно спросил сержант Лузов.
– Да на аллее. Нет, там рядом что-то вроде бревен было – остатки старой беседки для шашлыков.
– Здесь?
Сержант Лузов остановился и посветил карманным фонариком в кусты. Байкова тоже замерла. И тоже зажгла карманный фонарик – суетливо зажгла и как-то нервно. В свете двух желтых пятен Мещерский увидел черную листву. Черную чащу – ничего больше, только непроглядную, непролазную чащу. Это здесь они вчера бродили с Фомой? Он не узнавал этого места. Ночью все совсем другое. Да и свет луны все меняет, искажает. «Какой-то совсем не парковый – кладбищенский пейзаж», – подумал он, а вслух спросил:
– А что не так с тем псом-то? Ведь что-то не так? Бешеный, что ли, он?
Сержант Лузов отвел фонарик – желтое пятно уперлось в грунт под ногами.
– Пошли дальше, – сказал он.
Сержант Байкова молча двинулась за ним, дернула Мещерского за рукав: не отставай. Все было вроде как и прежде – они просто шли по маршруту. Милицейский патруль, молодые, хорошо экипированные напарники. И вместе с тем в их поведении что-то изменилось. Байкова больше не окликала Мещерского: «Эй, москвич!» Он ловил на себе ее взгляд. И во взглядах этих было что-то такое, от чего так и подмывало спросить: «Ну что ты уставилась, на мне что – рога вдруг выросли?»
Что это были за «рога», выросшие так внезапно? Мещерский тряхнул головой: черт, морок и бред какой-то. Полнейшая чушь. И чем он вообще занимается, о чем говорит? Ведь только что, всего каких-то пару часов назад, в ресторане «Чайка» произошли такие события – Фома встретился лицом к лицу с убийцей своей сестры и едва не порезал его в драке. А тут какой-то полусгнивший на корню парк, какой-то бродячий пес… На собаку Баскервилей эта дворняга точно не похожа. А на кого она вообще была похожа? На овчарку? Вроде нет. На московскую сторожевую?
Заросли внезапно сошли на нет. Аллея кончилась. Впереди затеплились тусклые огни. Парк остался позади. Это все же был городской парк, а не чаща дремучего леса, полного чудовищ. Мещерский невольно почувствовал облегчение. Наконец-то! Они перешли через дорогу и свернули направо. Это была обычная тихогородская улочка. И снова их шаги в этот поздний час эхом отзывались в темноте. Но эта темнота была уже совсем иной. Миновали церковь – ту самую, которую осматривали днем, церковь Василия Темного (Мещерский подумал, глядя на ее силуэт, что словечко «темнота» как-то очень уж живуче, популярно здесь, так и просится на язык). Прошли еще улочку, и впереди открылась Спасская площадь, та самая – знакомая, центральная.
– Тут уж мне совсем близко до гостиницы, – сказал Мещерский. – Спасибо, ребята, что проводи…
– Глянь, Славка, пьянь какая-то. – Сержант Байкова смотрела в сторону продуктового магазина – того самого, где Мещерский покупал сигареты. – Никак у Натахи Куприяновой отоварилась паленкой? А что, Слава, накроем обоих? Натаха вконец оборзела, по ночам водкой торгует, а водка вся из Удельного.
– Слушай, это вроде тетка. – Сержант Лузов всмотрелся в темноту.
Мещерский увидел в центре площади фигуру. Она приближалась странной какой-то, нетвердой, ковыляющей походкой. Внезапно ее резко повело в сторону, и она едва удержалась на ногах. Это, кажется, и правда была женщина – пьяная в стельку (так и ему в тот момент тоже показалось). Она брела с усилием, точно ноги ее не слушались, отказывали. И направлялась она прямиком к ним. Сержант Байкова и они следом за ней поспешили вперед. Мещерский не понял – он-то вдруг чего рванул, ему же надо было идти к гостинице. И тем не менее…
Он увидел, что это та самая продавщица Наталья Куприянова, которая продала ему сигареты, а позже так заполошно вломилась в салон красоты с вестью о приезде в город типа, так похожего на Хоакина Феникса в роли римского императора-маньяка из голливудского «Гладиатора», типа, который назвал там, в «Чайке», сестру Фомы «крысой» и получил за это ножом…
Продавщица сделала еще два спотыкающихся неловких шага, протянула руки, словно моля о помощи, и рухнула на колени. Они бросились к ней со всех ног. Она поднялась, шагнула. Мещерский обогнал сержанта Байкову и оказался впереди. Продавщица шагнула прямо к нему. Вцепилась в него судорожно, страшно. Он ощутил исходящий от нее запах – и это не был запах алкоголя. Это был другой – тяжелый, смертный запах… Буквально сдирая с него пиджак, продавщица Куприянова начала сползать вниз, на асфальт. Он подхватил ее под мышки, но почувствовал, что не удержит. Она хрипела ему в лицо, как будто пыталась что-то сказать – очень важное, последнее. Но вместо слов выходило какое-то сплошное «хрррррр». Подскочили патрульные.
– Она не пьяная, Лузов, вызывай «Скорую», быстро! – крикнула Байкова, помогая Мещерскому.
Но Куприянова уже сползла на землю. Тело ее внезапно дернулось, выгнулось, пятки стоптанных кроссовок уперлись в асфальт. Она захрипела и вдруг обмякла. Ее грудь и живот, вся ее одежда спереди была залита, пропитана чем-то, казавшимся в обманчивом свете луны похожим на черную жижу. Мещерский поднес руку к лицу – черное на ладони, нет… красное. Он снова ощутил тот животный, солоновато-сладкий страшный запах. И понял, что это – кровь.
Глава 14 Свидание
На первом этаже кирпичного двухэтажного дома (четвертый по счету по улице Чекистов) в окнах горел свет. Час был поздний, но соседи не удивлялись. В этом доме в двухкомнатной квартире, полученной по ордеру еще в бытность своей ударной комсомольской работы, проживала Вера Захаровна Бардина. Она уходила из дома на все свои «работы» – в райком, потом в исполком, на огород, в библиотеку, потом в мэрию – рано, возвращалась поздно. И частенько засиживалась до ночи. Особенно после того, как осталась в квартире совсем одна – ее мать– старуха и старуха-тетка умерли друг за другом в один и тот же год. Когда Вера Захаровна работала у Шубина, бывшего тогда еще не мэром Тихого Городка, а вполне успешным предпринимателем, ей на какое-то время пришлось перебраться в областной центр, где у Шубина был бизнес. Но эта квартира в кирпичном доме на две семьи, который строили добротно и на совесть для тогдашнего партактива еще в пятидесятых годах пленные немцы, сохранялась за ней как приватизированная частная собственность.
Итак, час был поздний. Но в квартире в обеих комнатах, на кухне, в коридоре, в ванной и в уборной – везде горел свет. Вера Захаровна не любила темноты. Как только спускались сумерки, она зажигала люстры, настольную лампу, ночник. И прежде свет у нее горел до полуночи, но как-то совсем по-другому: только на кухне, например, где она готовила себе и матери с теткой ужин, или в «зале», где она этот самый ужин съедала перед телевизором. Все прочее электричество экономилось – экономия была особенно жесткой в те годы, когда выгнанная из исполкома, как и все прочие «советские власти», Вера Захаровна сажала на своем огороде картошку и заполняла формуляры в местной библиотеке. Но с некоторых пор вся эта световая экономия сошла на нет. Свет в квартире Веры Захаровны стал гореть практически всю ночь. Любопытные соседи все это, естественно, заметили (в городке любое событие, выходящее за рамки, становилось предметом пересудов). Но причины понять не могли. Эта перемена произошла практически сразу же после того, как Вера Захаровна вдруг зачастила в салон красоты к Кассиопее Хайретдиновой.
Вот и в эту ночь в квартире горели все лампы. Вера Захаровна сидела на разобранном диване в халате. Волосы свои она заплетала на ночь в косы. И эта прическа школьницы совсем не вязалась с ее лицом – лицом пятидесятилетней женщины, где годы и одиночество отпечатались в каждой морщинке и в каждой складке. Вера Захаровна думала о том, что произошло.
Шпионами-соглядатаями она и водитель служебной «Волги» оказались никудышными. Шубин дал ей задание не упускать Германа Либлинга из виду. И они честно помчались это самое задание выполнять. «Волга» устремилась за машиной Либлинга.
Шофер с завистливым вздохом лишь констатировал:
– Ох, Вера Захаровна, «бээмвуха» ж, куда нам с нею тягаться?
И практически сразу безнадежно отстали. Они потеряли «БМВ». Можно было сразу же возвращаться несолоно хлебавши. Однако Вера Захаровна не привыкла сдаваться так легко. Она приказала водителю поездить по улицам города. И они колесили добрых сорок минут. А потом нелегкая вынесла их на проселок, ведущий к берегу водохранилища. И там, на крутом обрывистом косогоре над большой водой, они увидели «БМВ». Он стоял очень близко от края обрыва. За темными тонированными стеклами было не видно, там ли его водитель. Шофер предложил сходить проверить. Но Вера Захаровна запретила ему отлучаться.
Они сидели и ждали. «БМВ» был как на ладони. В небе над водохранилищем тлел, как костер, закат. Вера Захаровна смотрела на опускающееся за горизонт прямо в воду солнце, похожее на красное НЛО, и с тревогой думала о том, что же будет, когда совсем стемнеет. «Он настоящий маньяк», – вспоминался ей возглас Шубина. Здесь, на пустынном берегу ночью, как ей чудилось с испуга, она и пожилой шофер были в полной власти Германа Либлинга.
Там ли он, в машине? Чего ждет? Господи, она и видела-то его лишь издали, из окна… Похож ли он на того, кто сидел на той больничной каталке, кусая губы от боли? И да, и нет. Нет, нет, скорее нет, совсем не похож. А все-таки… что-то есть, что-то осталось – неуловимое. И самое главное.
Кончились все эти раздумья банально – Вера Захаровна до смерти захотела в туалет. Но нырнуть «в кусты» она так и не решилась (и вовсе не из-за своего статуса сотрудника городской администрации). Терпеть же было сущей мукой.
Солнце зашло, и словно этого самого момента и ждал тот, кого они стерегли. Мощный мотор «БМВ» заурчал (значит, водитель все это время находился в машине), автомобиль плавно развернулся на опасном пятачке над обрывом и погнал обратно в город.
Вера Захаровна все сильнее хотела в туалет. «БМВ» остановился перед рестораном «Чайка». Герман Либлинг вышел из машины и направился к дверям. Взволнованная Вера Захаровна вышла из машины и приказала шоферу не отставать от нее ни на шаг. Либлинг поднимался по лестнице. Вера Захаровна замешкалась внизу возле гардеробной. Природа властно напоминала о себе, мочевой пузырь едва не лопался. Сдавшись, она послала шофера в зал, а сама, узнав у гардеробщика, где туалет, юркнула в кабинку. Она слышала доносившуюся из зала музыку – звуки аккордеона. А потом вдруг разом все смолкло. И эта тишина ударила Веру Захаровну по нервам. Кабинка так и осталась неапробированной, зов природы неисполненным. Вера Захаровна бегом, подвертывая каблуки, кинулась в зал.
Драка… Она увидела Германа Либлинга и его противника – плотного блондина в костюме, того самого, кого она заметила еще на площади рядом с Кассиопеей. У него – такого представительного, такого благонамеренного с виду – в руках был нож. И этим ножом он бешено полоснул Либлинга и попал, задел. Вера Захаровна увидела кровь на белой рубашке. Сначала – алую полоску, вмиг расплывшееся пятно, потом вскинутую для отражения атаки мускулистую руку, потом профиль… Его лицо… Глаза…
Точно молния сверкнула. Черная молния…
Не помня себя, она бросилась вперед. Герман Либлинг был совсем близко от нее. Тот и не тот. Другой. Тот мальчишка, подросток, ученик («Не забирайте, не отнимайте его у меня!» – учительница Вербицкая точно воскресла из небытия в дымном зале ресторана и снова просила, умоляла, заклинала). Дрянной, испорченный, жестокий. Местная притча во языцех и герой городской легенды. Фредди Крюгер из тинейджерских снов. Но обликом своим похожий на античную статую, на прекрасного вероломного Антиноя. И еще на кого-то… Обвиненный в зверском убийстве, но так и не преданный суду. Фредди Крюгер, Антиной-потрошитель, мальчик с пальчик и взрослый двойник того, безымянного, кто однажды ночью, после сеанса при свечах в салоне Кассиопеи, явился Вере Захаровне во сне, напугав ее до икоты, до холодного пота и одновременно изумив, ранив в самое сердце.
Ранив в сердце…
Вера Захаровна закричала: «Немедленно прекратите!» Шофер бросился разнимать дерущихся. Подоспели другие посетители ресторана. Началась свалка, суматоха. В этой суматохе Вера Захаровна на мгновение оказалась лицом к лицу с Германом Либлингом. «Уходите, бегите отсюда, у него нож, он вас убьет!» – она не помнила, что лепетала. Бормотал язык, а мозг, сознание ее в этом словно не участвовало. Она ощущала боль внизу живота, мочевой пузырь ее жгло огнем. И она чувствовала его взгляд на себе. Он крепко сжал ее запястье. И бедная Вера Захаровна, вот уже почти двадцать лет не пробовавшая мужских прикосновений на вкус и на цвет, едва не грохнулась в обморок.
«Вызывайте милицию!» – голосила официантка, грохотали опрокинутые стулья. Герман Либлинг отпустил Веру Захаровну. Он был уже возле самой лестницы. И вот он уже внизу. Дверь за ним захлопнулась. Вера Захаровна тяжело оперлась о перила – пятидесятилетняя женщина в строгом деловом костюме государственной служащей, хозяйка и устроительница своей судьбы, одинокая… одинокая… никому не нужная баба… старая дева…
По ноге по лайкровым колготкам ползла теплая струйка. Вера Захаровна заковыляла вниз. Туалетная кабина. Вот и все. Унитазом закончился весь этот вечер. Фантастический. Колдовской. Столь непохожий на все ее прочие «тихие» вечера.
Шофер довез ее домой. Была уже ночь, и где было им снова искать черный «БМВ»? Шпионство провалилось с треском. Вера Захаровна хотела было тут же из дома позвонить Шубину и рассказать ему про драку в ресторане. Она даже взяла телефон, но… Что-то ее остановило. Она не стала звонить своему шефу. Впервые не отчиталась о данном ей поручении.
Когда раздевалась, глянула на запястье. Рука словно все еще чувствовала то пожатие – сильное, мужское. Вера Захаровна пошла в ванную и начала с мылом, с мочалкой тереть кожу.
В ее квартире горели все лампы. Она машинально разобрала диван, но не ложилась. Китайский «говорящий» будильник на кухне проквакал: «Два часа». Она и представить себе не могла, что прошло уже столько времени. В ванной на полотенцесушителе висели выстиранные колготки. Обоссанные колготки…
Вера Захаровна сгорбилась на своем диване. Закрыла ладонями лицо. Электрический свет померк, и, как только она оказалась во тьме, перед глазами ее возникла картина – оплывшие свечи в бронзовом шандале. Черный ватман и белая окружность. Буквы, буквы, буквы… Лица собравшихся за столом, похожие на гипсовые маски. Маска прокурорши, маска мэрши, маска медиума Кассиопеи, маска юности и глупости по прозвищу Канарейка, маска ее собственная. Вера Захаровна увидела свое лицо, словно перед глазами ее поставили зеркало. Белые буквы отделились от черного ватмана. Буквенный круг начал вращаться в воздухе над столом, словно мельничное колесо, словно карусель, все быстрее и быстрее, все быстрее и быстрее. Буквы складывались в слова и мгновенно рассыпались. И складывались опять. Тот, кого они вызывали так бездумно, так настойчиво и так неосторожно, вошел во вкус – он жаждал общения, сыпал фразами как горохом, что-то пытался сказать, донести до них. Что-то очень важное. Чрезвычайно важное. Нельзя угадать, кто придет на зов. Может быть, тот, кого уже вызывали, а может, и кто-то совсем другой.