По толпе прошла дрожь. Мещерский с ужасом понял, что весь этот истерический бред старого алкаша-аккордеониста для собравшихся словно спичка, поднесенная к бикфордову шнуру.
– Пацаны, у кого бензин найдется? – крикнул в толпе кто-то из молодых да ранних.
Выскочили двое подростков. В руках одного была канистра с бензином. Другой схватил черный ватман и швырнул его на тело Германа.
– Не сметь! – крикнул прокурор Костоглазов.
Но было уже поздно – бензин из канистры хлынул на распростертое тело, как вонючий душ.
«Когда-то это уже было: подростки, канистра, бензин, – пронеслось в голове Мещерского. – Только сжечь заживо хотели собаку, а сейчас…»
В руках одного из подростков вспыхнула спичка. Но зажечь свой живой костер он не успел. Вырвавшаяся из рук сержанта Лузова Вера Захаровна налетела на него, как фурия, ударив скованными руками в живот, отбросив в сторону, как жалкого котенка.
– Нет! – закричала она. – Не дам! Он не убивал Куприянову! Он был у меня в ту ночь, со мной! Не троньте его, не смейте, он не виновен! Да, я признаюсь в убийстве этой развратной дряни, но тут есть и кое-кто другой, кому тоже найдется в чем признаться!
И она ткнула скованными руками в сторону мэра Шубина.
– Вы… Вера… ты в своем уме? Ты что? Ты ненормальная! Что ты несешь? – Шубин сжал кулаки.
– Она звонила ему в тот день – Наташка Куприянова, – звонила несколько раз. И он сам звонил ей – проверьте, проверьте наш телефон в приемной! – кричала Вера Захаровна. – Какие такие дела могли быть у такого, как он, с этой пьяницей? А вот ведь были! Я сама лично все потом проверила и готова под присягой поклясться – Куприянова звонила ему перед смертью, ей что-то было нужно от него, ей всегда что-то от него было нужно! Там в памяти телефона дата и время – проверьте, во сколько он сам звонил ей в тот вечер. Заберите у него мобильный – я уверена, там тоже найдется интереснейший исходящий звонок!
– Что ты несешь, дура проклятая, замолчи! – Шубин шагнул к ней, словно пытался заставить ее заткнуться.
– Да вы посмотрите, вы только гляньте на его лицо!
– А что тут глядеть? – заполошно заорал кто-то из толпы. – Братцы, мужики, что нам глядеть-то на них? Все они, падлы, одного поля ягоды. От них все зло, от них городу нашему скоро конец! Погибель! Смерть им всем! Всех их скопом в огонь вместе с НИМ, и эту тварь, и ее мэра …!
Вопль потонул в общем реве. Шубина и Веру Захаровну схватили десятки рук, казалось, их в мгновение ока разорвут на куски. Перед Мещерским промелькнуло перекошенное лицо Шубина с выпученными глазами, со свежей ссадиной на подбородке, потом взметнулись чьи-то кулаки с зажатой в них монтировкой. Сержант Байкова снова отчаянно выстрелила пару раз в воздух, но выстрелы никого уже не испугали. Только добавили ярости. В окрестных домах зазвенели выбитые стекла. По толпе, передаваясь из рук в руки над головами, проплыла еще одна канистра с бензином. Шубина и Веру Захаровну толкнули к распростертому на земле Герману. Под ноги им полетела канистра. Шубин от толчка не удержался на ногах, упал, пытался на четвереньках отползти, спрятаться. Но каждый раз жестокими пинками его отбрасывали назад.
– Смерть им всем! Долой! Даешь огонь! – бесновался наверху в оконном проеме аккордеонист Бубенцов.
И толпа ревела, ликуя, в едином порыве, и в вопле ее не было уже ничего человеческого. Злость, боль, страх, ненависть, недовольство – все, копящееся годами, десятилетиями внутри, в толще, в гуще, в подсознании под свинцовым спудом, вырывалось наружу, как раскаленная магма, чтобы сжечь, спалить все дотла.
И теперь уже во тьме, объявшей Тихий Городок, вспыхнули сотни зажигалок в поднятых руках.
В ОГОНЬ ИХ! – громыхнуло над площадью.
И тут со стороны улицы Чекистов, рассекая толпу надвое, на площадь ворвался бронетранспортер и грузовик с ОМОНом. С бронетранспортера ударила тугая струя из установленного на нем водомета. Омоновцы прыгали из грузовика и сразу строились рядами, выдвигали вперед щиты. Толпа было попятилась, но замешательство было минутным, а потом черной орущей лавиной устремилась навстречу ОМОНу. Полетели камни, палки, осколки, железяки, все, что нашлось под рукой, – тяжелое и ранящее. И на площади закипело массовое побоище.
Мещерского затоптали бы насмерть, его спас, точнее, выдернул из свалки сержант Лузов. Чуть ли не силой запихнул в милицейский «газик». В лобовое стекло, снося «дворники», тут же ударила тугая карающая водометная струя.
Глава 35 Моторола, срок давности и «влюбленный хозе»
Ночь ушла прочь. Рассвело. Но утро не принесло с собой мира в Тихий Городок. Не добавило и ясности. На улицах дотлевали искры гражданского неповиновения. Город был словно в осаде – то тут, то там опять возникали потасовки, уже без всякого повода, в которых доставалось всем – и горожанам, и ОМОНу. Счет сожженных машин шел уже на десятки. Здания салона красоты и гостиницы были разгромлены. Пострадал и ресторан «Чайка», попавшийся «восставшим» под горячую руку. Досталось и зданию мэрии. Гипсовых львов на фасаде разбили, когда толпа пыталась прорваться внутрь. Но ОМОН встал несокрушимой стеной, и «буза» вынуждена была отступить. Но никто не собирался уступать и сдаваться на Мещанской, на улице Гражданской Войны, в Приреченском и в тупике Николая Второго. Там беспорядки продолжались до утра, и силы были примерно равны. В водомете закончилась вода, камни тоже все израсходовали, щиты погнулись, треснули забрала на омоновских шлемах, из разбитых носов текла «юшка». Потом верх наконец-то взяла усталость. Колокол церкви Василия Темного, некогда созывавший горожан на бунт против узурпатора Шемяки, замолк. Заткнулись и визгливые милицейские сирены.
Ночь ушла прочь. Битый, тертый, жженый, паленый Тихий Городок встречал солнце нового дня.
Это же самое солнце нового дня Сергей Мещерский, врачуя, нет – зализывая душевные и физические раны свои, встречал в здании мэрии, в зале для совещаний. Именно сюда были стянуты основные силы ОМОНа и рассеянной, деморализованной, но снова пытавшейся собраться в единый кулак местной милиции и прокуратуры. До здания ОВД было просто не добраться без потерь сквозь буйный, клокочущий город, поэтому все временно переместилось в мэрию.
Укрылись на втором этаже в зале для совещаний, выходившем окнами на служебный двор. Мещерского привел сюда сержант Лузов. Фактически он спас Мещерскому жизнь в той «бензиновой революции» на площади. Вера Захаровна была тоже здесь, в мэрии, под усиленной охраной. Германа Либлинга «Скорая» увезла в больницу в реанимацию. В больницу попала и Кассиопея. Фома, оправившись от нокаута, вытащил ее из гостиничного бара и среди общего хаоса и побоища на руках (как когда-то Самолетов Киру) понес в травмпункт. В результате все произошедшее на площади осталось для него за кадром. А вот еще не совсем протрезвевший Иван Самолетов был свидетелем всего и тоже прятался в мэрии, в зале для совещаний. Здесь же встрепанный, как галка, в разорванном мундире прокурор Костоглазов допрашивал (если это только можно было назвать допросом) всклокоченного, растерзанного, едва не расставшегося с жизнью в ходе массовых беспорядков мэра Всеволода Шубина.
Мещерский видел, что и сам прокурор не в себе. И не только пережитое на площади было тому виной. Костоглазов только что узнал от подчиненных, что его жену Марину Андреевну с открытым переломом руки спешно увезла «Скорая». И в голове Костоглазова это никак не укладывалось. Он помнил, что после семейного скандала на почве тех фотографий он оставил свою жену дома. Понять, как она оказалась в городской гостинице в одном номере с Германом Либлингом, было выше его сил. И спросить об этом сейчас у них обоих было невозможно. От этого в душе Костоглазова, где до этого царила растерянность, поднималась злость, и эта злость искала для себя жертву. Этой жертвой и стал Всеволод Шубин.
– Ты должен объяснить все – сначала мне устно, потом официально для протокола, все объяснить, полностью! – Костоглазов молотил кулаком по столу для совещаний.
Совсем недавно во главе этого стола восседал Шубин, а теперь он притулился на стуле сбоку – белый как полотно, с разбитыми в потасовке губами.
– Твоя секретарша сказала правду, мы только что проверили здесь, в твоем кабинете: в твоем служебном телефоне зафиксирован номер мобильного Натальи Куприяновой, он зафиксирован дважды. И еще там значится один номер – номер салона красоты. А вот гражданин Мещерский показывает, что ему известно, что Куприянова была в салоне днем накануне убийства и звонила оттуда.
– Покойная Кира могла бы назвать имя человека, с которым разговаривала Куприянова, но не успела, – подал со своего места реплику Мещерский. – Я и шел-то к ней в салон для того, чтобы это узнать.
– Об этом потом, после, – оборвал его Костоглазов. – Погибшая теперь не свидетельница, но налицо и другие данные, которые уже невозможно игнорировать. Вот, Всеволод, твой личный сотовый, который мы только что у тебя изъяли.
– Покойная Кира могла бы назвать имя человека, с которым разговаривала Куприянова, но не успела, – подал со своего места реплику Мещерский. – Я и шел-то к ней в салон для того, чтобы это узнать.
– Об этом потом, после, – оборвал его Костоглазов. – Погибшая теперь не свидетельница, но налицо и другие данные, которые уже невозможно игнорировать. Вот, Всеволод, твой личный сотовый, который мы только что у тебя изъяли.
– Илья, где мои таблетки, скажи, пусть вернут их мне, я должен принять свое лекарство, – глухо пробубнил Шубин.
– Ты должен объяснить мне – прокурору, а не Илье, – Костоглазов скрипнул зубами. – Объяснить мне факт того, что на твоем сотовом зафиксирован исходящий звонок на номер мобильного телефона Куприяновой. Хотя до сих пор нами не обнаружен этот самый ее мобильный, однако номер-то его мы выяснили, причем сразу же. А на твоем телефоне обозначена дата – день убийства 19 августа и время: 23 часа 12 минут. Получается, что ты звонил Куприяновой примерно за час до ее гибели. Ты должен объяснить, чем обусловлены были все эти ваши телефонные переговоры, и в частности – этот твой последний поздний звонок.
– Я не буду ничего говорить, пока мне не отдадут мои таблетки, – Шубин закрыл глаза. – Ты что, не видишь, что мне совсем плохо?
– Я вижу, что ты увиливаешь от разговора, не желаешь идти навстречу следствию. Ты что же, предпочитаешь объясняться там, на площади? – Костоглазов повысил голос. – Там, с ними предпочитаешь объясняться? Тебе мало того, что случилось в городе? Мало тебе этого, мало?!
И в ответ с улицы донесся грохот разбитой вдребезги магазинной витрины, крики, топот, свистки.
– Дело зашло слишком далеко, – прокурор Костоглазов и все в зале для совещаний тревожно насторожились. – И ситуация будет только ухудшаться, если не будут приняты кардинальные меры. Беспорядки были спровоцированы убийствами и общей нездоровой атмосферой. По делу гражданки Киры Гореловой у нас, слава богу, имеется подозреваемая, задержанная практически с поличным. Но до тех пор, пока не будет раскрыто и расследовано убийство Куприяновой, город не успокоится. На какое-то время – на день, на два – все, может, и утихнет. А потом взорвется снова с еще большими негативными последствиями. И я как прокурор этого не допущу. Я доведу это дело до конца, слышишь ты? – голос Костоглазова сорвался. – Я не знаю пока, что там у вас произошло с ней… с Наташкой, то есть с гражданкой Куприяновой, но ведь всему же городу известно, что вы с ней были… В общем, ты, Всеволод, должен все рассказать. Это нужно, это необходимо для города. И ты как мэр, как человек государственный обязан это понять. Итак, я повторно спрашиваю тебя: по какому поводу накануне убийства Куприянова связывалась с тобой, а ты звонил ей – последний зафиксированный звонок в 23 часа 12 минут?
– Это я с ней разговаривала, а вовсе не он! – послышался со стороны двери женский голос.
Мещерский увидел в дверях за спинами омоновцев Юлию Аркадьевну Шубину, с которой некогда провел такую полезную, такую познавательную экскурсию в целях развития туристического бизнеса (об этом самом «развитии» теперь, после ночного побоища и гноища, жутко было даже думать).
– Пропустите меня к мужу. Я все знаю – про этот кошмар на площади, про беспорядки. Сева, я была бы с тобой намного раньше, если бы смогла. На улицах черт-те что творилось и до сих пор творится, я добиралась сюда какими-то задворками. Пустите же меня! Сева, как ты, ты не ранен? У тебя лицо разбито, господи боже, тебя били, да? – Юлия Аркадьевна попыталась силой отстранить со своего пути ОМОН.
Она была мало похожа на ту прежнюю «мэршу» – аккуратную и подтянутую. Кое-как одетая, непричесанная, со странным лихорадочным блеском в глазах, она тоже напоминала больную, как и Вера Захаровна – ее прежняя товарка по «кругу» в комнате без окон, ныне разгромленной и загаженной.
– Юля, уйди отсюда! – Шубин так и вскинулся при виде жены. – Я прошу тебя. Юля, молчи, не говори им ничего, не смей!
– Если я буду молчать, пострадаешь ты.
Прокурор Костоглазов кивнул, и двое милиционеров, схватив Шубина под руки, поволокли из зала через боковую дверь в коридор. Он что-то кричал – нечленораздельно, однако отчаянно.
– Так что вы хотели нам сказать? – жестко спросил Костоглазов Юлию.
Она стояла посреди просторного зала для совещаний. Мещерскому показалось, что она похожа на студентку, сдающую самый последний, самый главный экзамен: страх, тревога, решимость читались в ее глазах, жестах, позе.
– Это я, а не он, звонила Куприяновой в тот вечер, – сказала она.
– По какому поводу?
– Я сообщила ей, что мы согласны ей заплатить.
– То есть? – Костоглазов аж приподнялся со своего места.
– Она шантажировала моего мужа. Она была грязной шантажисткой, неужели вы не понимаете? – Юлия всплеснула руками. – Она добилась от мужа получения новой квартиры, но ей было этого мало. Она… она потребовала с нас денег – тридцать тысяч долларов. Позвонила мужу в тот самый день из салона, потом звонила еще раз – диктовала свои условия: мы должны заплатить немедленно, иначе… В общем, она угрожала мужу. Сначала я ничего об этом шантаже не знала. Сева все скрывал. Но в тот день… в тот день он во всем мне признался, все мне рассказал. Всю правду.
Мещерский смотрел на нее, еще не понимая толком ничего из того, что слышали его уши. «Он во всем мне признался» – эти слова гудели в его мозгу, как новый набат. Рядом сопел Иван Самолетов, тоже все порывался подняться со своего стула, но затем опускался на место.
– Я решила отнести Куприяновой деньги сама, – Юлия продолжала говорить сбивчиво, однако решительно. – Я не хотела, чтобы моего мужа видели там, у нее в магазине, ночью. Муж стал звонить ей с мобильного, но я забрала у него телефон и разговаривала с Куприяновой сама. Куприянова сказала, что она в магазине и ждет, и что если я не принесу деньги, то… В общем, она снова нам угрожала. И я пошла к ней. Она была в магазине одна. Спросила, со мной ли деньги… У нее был такой победоносный, торжествующий вид… Я поняла, что если ей даже и заплатить на этот раз, то получится, как с квартирой. Она не оставит нас в покое, а будет продолжать шантажировать и дальше. Я поняла, что в конце концов она, эта пиявка, погубит Севу, и я решила этого не допустить. Я сказала: «Вот деньги, забирай». Когда она подошла ко мне, я ударила ее ножом. Вот сюда, – Юлия Аркадьевна изящным жестом показала на горло. – Она вцепилась в мою руку, но я вырвалась и ударила ее снова. А потом еще раз.
– Ножом? – переспросил потрясенный прокурор Костоглазов. – Юля? Вы? Ножом? Вы что же – принесли нож с собой в магазин?
– Я взяла его для самообороны на всякий случай. Мой муж ничего про это не знал. Это самый обычный нож – наш, кухонный. Я просто сунула его в сумку.
– В сумку? Это правда? Это действительно вы убили потерпевшую Куприянову?
– Я же говорю вам, Илья, она шантажировала Севу! Он все рассказал мне в тот самый день, это был крик о помощи, поймите же. Этот шантаж длился с тех пор, как он стал городским мэром, и аппетиты этой женщины только росли. Она угрожала погубить мужа, его жизнь, его карьеру, и он долгое время, скрывая все от меня, шел у нее на поводу. А в тот день я все узнала – он сам рассказал мне все. Всю правду. А я сказала, что ему нечего бояться ее угроз, я сказала, что я все понимаю и прощаю, что я его жена и буду с ним в этом до конца. Я не могла допустить, чтобы она… эта гадина, эта проститутка, сгубила его…
– Когда-то она была любовницей вашего мужа. Вы это знали?
– Он мне сам сказал об этом, еще раньше. У нас нет тайн друг от друга, – Юлия выпрямилась. – Но я убила ее вовсе не потому, что она когда-то была с ним… я хотела прекратить этот подлый шантаж. Я обязана была защитить Севу от нее!
Мещерский смотрел из своего угла на Юлию Шубину, а видел перед собой Киру – там, на ресепшен, когда она пересказывала тот подслушанный разговор Куприяновой, как теперь выяснилось, с Шубиным: «Надо встретиться, теперь все по другому. Они оба здесь, думаешь, им не интересно будет узнать то, что знаем я и ты?»
– А почему вдруг Куприянова позвонила вашему мужу в тот самый день? Ни днем раньше, ни днем позже, а именно тогда, когда она узнала о возвращении в город Германа Либлинга и Фомы Черкасса? – воскликнул он.
– Тихо! Не мешать следствию, – Костоглазов снова стукнул кулаком по столу и приказал охране: – Проводите свидетеля Мещерского пока что в коридор.
– Илья, погоди, пусть он останется тут, – властно возразил Иван Самолетов, лицо которого то ли от избытка алкоголя, то ли от волнения пошло красными пятнами.
– Да, почему Куприянова потребовала у вашего мужа денег именно в этот день? – прокурор Костоглазов тут же послушно переиначил вопрос Мещерского.
– Я не понимаю, простите, – ответила Юлия Аркадьевна.
– Вы все отлично понимаете, – возразил Самолетов. – Больше того, дорогая, вы знаете. Он сам все сказал вам.