— Братья и сестры мои и ты, служитель Господа, помогите мне искупить грехи мои! Спасите мою душу! Спасите ее от вечной погибели! Вырвите ее из когтей сатаны!
Мальчики обнажили плечи кающегося грешника. Апостол подошел к нему и три раза топнул ногой по его затылку, приговаривая:
— Господи, отпусти ему грехи его и воззри на его смирение! — потом, взяв плеть, трижды ударил гиганта по плечам и сказал: — Прими это бичевание, которое для твоего искупления от первородного греха претерпевал Господь наш Иисус Христос, Спаситель мира, единородный Сын Божий; и Он, ведающий грехи мира, отпустит тебе твои прегрешения!
То же самое повторили поочередно вслед за апостолом и все присутствующие.
Тут вышел на середину залы молодой человек с бледным изнуренным лицом и блуждающим взором. Он бросился на колени и воскликнул:
— Наденьте мне на голову терновый венец, бейте меня по щекам, дайте мне испытать все страдания моего Божественного Искупителя!
В одно мгновение руки добровольного мученика были связаны веревками, которыми были подпоясаны одежды сектантов, девушка надела ему на голову терновый венок и дюжина женских рук придавила его с такой силой, что кровь ручьями заструилась по лицу юноши. Третий фанатик попросил пригвоздить его к кресту и проколоть ребро копьем. Одна из женщин раскаленным железом сделала себе раны на руках и ногах, ничем не обнаруживая своего страдания. Мало-помалу все притихли и, стоя на коленях, стали молиться. Апостол снова подошел к алтарю, простер руки к небу и произнес звучным голосом:
— Возрадуемся о Господе, братия мои, и прославим Творца небесного!
При этих словах он сбросил с себя верхнюю одежду, и остался в белоснежной тунике, в какой изображают ангелов. Все присутствующие последовали его примеру и, стоя в этом ангельском облачении, хором запели хвалебный гимн. Девушки украсили головы венками, взяли в руки зеленые ветки и под звуки тамбуринов начали плясать вокруг алтаря.
Было уже совершенно темно, когда Эмма подъехала к шинку и хлыстом постучала в окно.
— Хорошо ли ты провела время? — спросил Казимир, садясь на лошадь.
— Да, очень хорошо, — сухо ответила девушка, и они шагом поехали по дороге.
— Мне нужно поговорить с тобой, — начала Эмма после долгого молчания, — и поговорить откровенно… Скажи, хочешь ли ты на мне жениться?
— Можешь ли ты в этом сомневаться? Да я так счастлив, что…
— Я согласна сделаться твоей женою, но только с одним условием, которое ты можешь принять или отвергнуть по своему усмотрению.
Выслушай меня… Ты, вероятно, в детстве читал волшебные сказки… Вообрази, что перед тобой стоит гений: добрый или злой — неизвестно, и требует твоего безусловного повиновения его воле, обещая тебе за это самую счастливую будущность… Гений этот — я… Будешь ли ты мне повиноваться?
— Конечно, буду… Ведь ты мой ангел-хранитель?
— Я люблю тебя, Казимир, и желаю, чтобы ты был счастлив не только в продолжение твоей земной жизни, но и на том свете… Я постараюсь спасти твою душу от вечных страданий и ввести ее в царство небесное.
— Эмма, я уже давно догадался, что ты сектантка.
Девушка устремила на него взор полный страдания, но не возразила ни слова.
— Я охотно буду тебе повиноваться, — продолжал Ядевский, — но прошу тебя, выскажи мне все, что у тебя на сердце.
— Изволь… Ты не будешь мучить меня мелочными подозрениями?
— Никогда!.. Клянусь тебе!
— Не будешь ревновать?
— К кому же?
— Да, например, хоть бы к графу Солтыку?
— Опять загадка, прелестный мой сфинкс!
— Нет, милый, я говорю серьезно… Если в тебе есть хоть тень сомнения, я готова отказаться от твоей любви. Теперь я предоставляю тебе полную свободу выбора; после венца будет уже поздно, я буду требовать твоего повиновения… Обдумай мои слова, прежде чем ты решишься сделать этот важный шаг.
— Я уже решился! — вскричал пылкий юноша. — Ничто на свете не разлучит нас, моя Эмма.
XXV. Ледяная Венера
Граф Солтык приглашал всю киевскую аристократию на костюмированный бал. Не только юные сердца трепетали от радости — пожилые люди с напряженным любопытством ждали этого бала, зная, что завзятый выдумщик наверняка готовит им какой-нибудь сюрприз.
Просторные залы барского дома превратились в волшебные сады, гроты, палатки и т. п. Казалось, что все страны света наперебой помогали графу в исполнении его фантазий. Хозяин дома в безукоризненном, выписанном из Парижа бальном туалете принимал гостей, стоя на верхней площадке мраморной лестницы. Родственник графа Тараевич и патер Глинский вводили их в залу и оставляли восхищаться необыкновенной роскошной обстановкой.
Вдруг снизу раздался сигнальный свисток, возвещающий о приезде Огинских. Солтык встретил их у подъезда, и с удовольствием заметил, что вместе с ними приехала и Малютина. Рассыпаясь в комплиментах, радушный хозяин повел старуху Огинскую вверх по ступенькам украшенной экзотическими растениями и изящными коврами лестницы. За ними шли Огинский под руку с Эммой и Анюта — с Сесавиным.
Огинская была в черном бархатном платье; в ушах, на шее и на руках ее блестели фамильные алмазы. На Анюте было креповое платье золотистого цвета, отделанное крошечными колибри, и такая же птичка была приколота у нее в волосах брильянтовой шпилькой. Ее обнаженные плечи прикрывала ротонда из темно-красного плюша, подбитая чернобуркой. Эмма была поразительно хороша в легком розовом платье, усеянном букетами мелких роз. Шею ее обвивало дорогое жемчужное ожерелье.
Граф ввел своих гостей в зал, утопающий в зелени и цветах: колонны, поддерживающие свод, были обвиты гирляндами, фонтаны обрушивались в серебряные бассейны с золотыми рыбками. На эстраде за стеной из зелени оркестр играл полонез, под звуки которого прохаживались взад и вперед нарядные дамы и кавалерами.
За огромным танцевальным залом шли анфиладой пять комнат меньшего размера, каждая из которых изображала одну из частей света. Там были устроены уединенные уголки для людей, не любящих шумной толпы. Обширная столовая была украшена картинами, изображающими сцены охоты, оленьими рогами, чучелами зверей и охотничьим оружием. Старинный резной буфет был заставлен серебряными подносами и вазами, на которых грудами лежали экзотические фрукты и конфеты. В следующей за тем передней гости надели свои шубы и вышли на террасу. По обеим сторонам ее стояли чучела белых медведей с пылающими факелами в лапах; ступеньки были устланы медвежьими шкурами. Широкая сосновая аллея вела к пруду: воздух был пропитан запахом смолы, ветви деревьев — увешаны разноцветными фонариками. Гости ступали по мягким, оленьим шкурам, которыми была выстелена мерзлая земля аллеи.
Все это было прелестно, точь-в-точь картинка из волшебной сказки!
Посреди озера красовался ледяной храм, наподобие знаменитого ледяного дома на Неве, построенного в царствование императрицы Анны Иоанновны. Внутри храма стояла ледяная статуя Венеры с венком из цветов на голове. Вдоль берегов замерли ледяные дельфины. Из их открытых пастей извергались фонтаны горящей нефти, ярко освещая это искрящееся ледяное великолепие. Эскимосы катались в санях, запряженных оленями, собачья упряжка промчала салазки камчадалов; на украшенной зеленью эстраде играли музыканты в костюмах белых медведей; на берегу юрты из звериных шкур так и манили влюбленных на свидание с глазу на глаз.
Граф Солтык заметил, что Эмма стоит на берегу одна и как будто ищет кого-то глазами в толпе гостей.
— Вы, вероятно, потеряли вашего кавалера, — сказал он ей, — позвольте предложить вам свои услуги?
Девушка взяла его под руку.
— Вот ваша эмблема, — продолжал граф, указывая на ледяной храм.
— В каком смысле?
— Вы ледяная богиня любви.
— Лед тает под первыми лучами весеннего солнца.
— Совершенно справедливо… Но когда же настанет для вас эта весна? Какое солнце совершит над вами это чудо?
— Я слышала об одном чародее, легко покоряющем женские сердца…
— Скажите лучше чародейке, то есть любви… Но вы неспособны полюбить кого-нибудь.
— Мне и самой так кажется.
— У вас нет сердца.
— Есть… но ледяное.
— О, если бы пламя моей любви могло растопить его!
— Мое сердце не игрушка, граф, — серьезно возразила Эмма.
Граф прикусил губу… В эту минуту к ним подошла Анюта, и разговор прекратился.
«Он мой, — думала Эмма, входя под руку с Анютою в танцевальную залу, — я употреблю всю свою хитрость и все свое кокетство; буду дразнить его своей неприступностью… Думаю, это то, что нужно. Бедный граф! Для меня тем легче будет завлечь и погубить его, что он не возбуждает во мне ни малейшей симпатии».
— Мое сердце не игрушка, граф, — серьезно возразила Эмма.
Граф прикусил губу… В эту минуту к ним подошла Анюта, и разговор прекратился.
«Он мой, — думала Эмма, входя под руку с Анютою в танцевальную залу, — я употреблю всю свою хитрость и все свое кокетство; буду дразнить его своей неприступностью… Думаю, это то, что нужно. Бедный граф! Для меня тем легче будет завлечь и погубить его, что он не возбуждает во мне ни малейшей симпатии».
Думая об этом, она заметила, что Казимир Ядевский задумчиво стоит у колонны и пожирает глазами Анюту. Какая-то мысль промелькнула у Эммы в голове — она незаметно вышла из зала, воспользовавшись тем, что ее юная соперница с кем-то вальсировала.
В конце коридора находились уборные для дам, желающих переменить костюм в продолжение бала. У одной из дверей стоял Борис с огромной картонкой в руках. По приказанию своей барышни он отворил дверь комнаты, но стоило Эмме ступить за порог, как ее обхватили две нежные ручки и пара прелестных голубых глаз приветливо заглянули ей в лицо.
— Наконец-то я поймала вас, моя милочка! — воскликнула Генриетта. — Теперь уж я с вами не расстанусь!
— Нам поневоле придется расстаться, — возразила Эмма, — я затеваю маленькую маскарадную интригу и пришла сюда, чтобы переодеться. Надеюсь, вы не помешаете мне осуществить эту невинную шалость.
— Боже меня сохрани! Я никому не выдам вашей тайны. Позвольте мне помочь вам переодеться.
Девушки вошли в уборную и заперли за собою дверь. Картонка с костюмом уже стояла в углу, у окна. Эмма подошла к зеркалу и начала раздеваться, между тем как Генриетта, вынимая одну за другой различные принадлежности костюма, громко выражала свой восторг. Когда красавица была одета, юная пансионерка, вскричала, влюбленно глядя на нее:
— Не знаю, почему все, даже Анюта Огинская, считают вас загадочной, опасной личностью! Я же с первого взгляда полюбила вас всем сердцем!
— Берегитесь, — улыбнулась Эмма, — быть может, под этой юбкой скрывается рыбий или змеиный хвост.
— Вы необыкновенное неземное создание! Вы обладаете таинственной властью привлекать и покорять сердца. Я испытываю эту власть на себе… Меня влечет к вам непреодолимая сила… Примите меня в число ваших союзниц… Я буду вашей сестрой… вашей самой покорной ученицей!
— Вы говорите это, не шутя? — пристально глядя на Генриетту, спросила сектантка.
— Я готова следовать за вами, куда бы вы меня ни повели, без малейшего страха и колебаний…
— Ну, это мы увидим. У вас будет возможность доказать вашу покорность и смирение А сейчас, для начала, наденьте на меня чулки и башмаки.
Генриетта немедленно опустилась на колени и принялась исполнять приказание, а Эмма смотрела на нее с величественным равнодушием гордой повелительницы.
XXVI. Маскарадная интрига
В танцевальную залу вошла высокая стройная женщина, в роскошном костюме турецкой султанши. Лицо ее скрывалось под густой вуалью, сквозь которую так и сверкали большие голубые глаза. Костюм ее состоял из широких желтых атласных панталон и коротенькой юбочки, поверх которой были надеты голубой, вышитый серебром и отделанный горностаем кафтан и короткая жилетка из ярко-красного бархата; на шее висело монисто из кораллов, жемчуга и дукатов; тюрбан был украшен великолепной брильянтовой брошкой.
Мужчины толпами следовали за ней, осыпая ее комплиментами, но она не обращала на них внимания. Наконец у буфета в столовой она увидела того, кого искала, подошла к нему, положила руку на плечо и сказала:
— Здравствуй, Казимир Ядевский, отчего ты сегодня так грустен и задумчив?
— Меня ничто не радует.
— Помилуй, есть так много способов разогнать тоску!.. Да вот самый лучший из них, — добавила она, беря с буфета бокал с шампанским и подавая его офицеру.
— Что это, сладкий яд или любовный напиток?
— Ни то, ни другое.
— За твое здоровье! — и Казимир залпом осушил бокал.
— Есть еще и другое средство.
— Какое же?
— Ухаживай за мной.
— На это я не способен.
— Потому что ты влюблен.
— Может быть.
— Ты любишь двух женщин… обе они здесь… о которой из них ты сейчас мечтаешь?
— Это инквизиторский допрос?
Султанша засмеялась.
— Теперь я узнал тебя! Ты Эмма Малютина.
— Не выдавай меня, — шепнула она, крепко сжимая его руку, — за нами следит граф Солтык, а мне хочется заинтриговать его.
Действительно, граф стоял у дверей, устремив взор на прекрасную султаншу. Кровь клокотала в его жилах от зависти и ревности. В то же самое время другие, прелестные, подернутые слезами глаза робко, со страхом, смотрели на Казимира. Это была Анюта; она узнала Эмму, и сердце ее болезненно сжалось.
Султанша сделала несколько шагов в сторону графа Солтыка, но в эту минуту к нему подошел патер Глинский и шепнул на ухо:
— Я считаю своим долгом предостеречь вас, граф… Эта султанша — Эмма Малютина… Заметили ли вы, как она разговаривала с офицером и пожимала ему руку?
— Что с того?
— Кокетка опутывает вас сетями…
— Вы ошибаетесь, — с иронической усмешкой возразил граф, — эта девушка холодна как лед.
— Я знаю, что Ядевский часто бывал у нее…
— Как и Сесавин.
— Она одинаково дурачит их обоих.
— Тем лучше!
— Вы добровольно стремитесь к своей погибели! Я вижу, что спасти вас уже невозможно.
— Послушайте, мой любезный патер, если ад населен такими красавицами, как Эмма, то вы первый убежите из рая в царство сатаны.
Солтык устремился вслед за удаляющейся султаншей и догнал ее на пороге комнаты, изображающей Азию.
— Здесь твое царство, — сказал он ей, — позволишь ли ты своему рабу войти вместе с тобой?
Султанша ответила легким кивком головы.
Стены и потолок комнаты были обиты персидскими коврами, в центре возвышался шатер, увенчанной золотым, осыпанным драгоценными камнями полумесяцем; пол был покрыт индийскою тканью белого цвета, в которой ноги тонули, как в мягком снегу. С потолка спускался красный фонарь; там и сям лежали подушки; сильный, одуряющий запах благовоний струился в воздухе. Все это располагало к отдохновению, неге и мечтательности.
Эмма прилегла на диван, покрытый шкурой пантеры. Граф остановился перед ней, с трудом сдерживая порывы бушевавшей в нем страсти.
— Выслушайте меня! — начал он дрожащим от волнения голосом. — Ободрите меня хоть одним словом, иначе я не решаюсь…
— Неужели вас до такой степени смущает и страшит разговор с женщиной?
— Да, потому что эта женщина вы, Эмма!
— Вы ошибаетесь.
— Нет, я узнал вас… Возможно ли вас не узнать, не различить, даже и под маской, между тысячами женщин?.. Да, это вы, Эмма, всегда надменная, холодная и жестокая.
— Это не жестокость, а лишь благоразумие.
— Чем я заслужил вашу ненависть? За что вы с таким убийственным недоверием относитесь ко мне?
Коварная улыбка скользнула по губам красавицы.
— Какая оскорбленная невинность! — воскликнула она. — А как же ваше прошлое… Поступки Дон-Жуана в сравнении с вашими кажутся проказами неопытного школьника.
— Уверяю вас, что моя репутация в этом отношении слишком преувеличена, хотя я не безгрешен в известном смысле. Что же я за человек по вашему мнению?
— Вы злодей, потому что ухаживаете за мной, будучи влюблены в Анюту Огинскую.
— Меня хотят женить на ней, — это правда.
— Иезуитская тактика! Вы сделаетесь орудием для достижения каких-нибудь политических целей; вот зачем необходимо это соединение двух могущественных польских фамилий.
— Быть может, вы и правы, но я вовсе не гожусь для этих целей.
— Следовательно, вы не любите Анюту?
— Нет… Я люблю вас! — добавил он, становясь на колени.
Громкий смех был ответом на это признание.
— Вы смеетесь… Вы мне не верите… Клянусь, что до встречи с вами мое сердце было свободно! Я ухаживал за женщинами, но никогда не увлекался ими. То были мимолетные юношеские забавы, и больше ничего… Я не умею определить то чувство, которое вы возбуждаете во мне. Оно для меня так ново, так необъяснимо. Я не влюблен в вас, не ослеплен вашей красотой, но мне кажется, что мы созданы друг для друга, что жизнь вдали от вас была бы для меня адом. Если это не любовь, то что же тогда?
Эмма с непритворным участием смотрела на его красивое выразительное лицо.
— Бедный граф, — вздохнула она. — Я начинаю верить, что вы меня действительно любите.
— И вам жаль меня, потому что вы не можете ответить мне взаимностью… Сердце ваше принадлежит другому.
— Я не люблю вас, но сердце мое свободно, попробуйте покорить его. Скажу вам более: из всех моих поклонников вы один нравитесь мне, — прибавила она, расстегивая толстую золотую цепь, обвивавшую ее руку.