- От группы отстали?
- Нет, и не приставал, - ответил Корнилов и подумал: "А где же твоя подружка?.." Он вспомнил: фамилия мужчины была Огнев.
- А мы вот тоже одни гуляли, да теперь Оля решила ягод поискать...
"Ее, значит, Олей зовут", - отметил Корнилов.
- Да какие тут ягоды, - продолжал мужчина, - в лесу сыро, а мы на дождь не рассчитывали. Но вот захотелось ей... Теперь стою поджидаю.
"Эх ты, ноги боишься промочить, - подумал Корнилов, - а она небось в туфельках пошлепала по мокрой траве".
- Вы знаете, что это за сооружение? - спросил мужчина у Корнилова. И, не дав ему ответить, продолжал: - Белый скит, здесь вызревала самая северная вишня в мире. Монахи выращивали. Мудрецы! Сад у них вдоль южной стены был, а стена-то белая, солнце отражала, давала саду тепло... За это монахи даже получили медаль на Всемирной выставке в Париже... - Он хотел что-то еще сказать, но в это время послышался треск веток, звонкий голос крикнул: "Миша-а-аня! Иду-у!" - и на поляну выскочила давешняя спутница Огнева, приглянувшаяся Корнилову.
Она шла к ним, улыбаясь. В руках был огромный белый гриб. Такие большие Корнилов вообще редко видел.
Сейчас, днем, девушка показалась ему еще красивее. Мокрые прядки волос прилипли ко лбу, большие голубые глаза смотрели внимательно.
- Оленька, какой чудо-гриб! - крикнул Огнев. - Колосовик, наверное. А мы тут встретились, разговорились, - мужчина показал на Корнилова. Игорь Васильевич усмехнулся. Он-то и слова не успел сказать. - Этот товарищ нас вчера выручил.
Оля усмехнулась:
- Это я и без тебя заметила. Ты хоть познакомил бы...
Огнев развел руками:
- Да мы и сами еще незнакомы, я как-то не сообразил. - Он протянул руку: - Огнев Михаил Петрович. А это Оля.
Корнилов назвал свою фамилию.
- Фамилия у вас известная, - сказал Огнев. - Генеральская!
Оля улыбнулась и внимательно посмотрела на Корнилова.
- Фамилия у меня самая простая, - почувствовав этот пристальный взгляд и потому раздражаясь, ответил Корнилов. - А уж если в историю заглядывать, то каждый берет из нее то, что его больше интересует. Один белого генерала, другой - героя Севастопольской обороны.
Фраза прозвучала зло, но Огнев не обиделся, а добродушно улыбнулся:
- Ну конечно, конечно. Разве в фамилии дело... Был бы, как говорится, человек хороший, правда, дочка?
Корнилов почувствовал, что краснеет. "Так она с отцом... А собственно, чего я здесь баланду развожу с ними? - подумал он. - Надо идти".
- К поселку эта дорога? - спросил он у Огнева. - Вы, наверное, так же хорошо, как историю, географию острова знаете?
Огнев усмехнулся:
- Знаю. В поселок, к Спасо-Преображенскому собору, надо брать левее, вот по этой тропке, - он показал на еле приметную дорожку, уходившую в сосновый бор. - Но учтите, молодой человек, ничего достойного внимания там вы не найдете. Собор малоинтересный, в псевдогреческом стиле... - Огнев хотел что-то еще сказать, но Корнилов перебил его:
- Спасибо. Собор меня мало волнует. Мне в поселок надо по делу.
- А-а... - протянул Огнев огорченно, словно жалел, что не сможет поподробнее рассказать Корнилову об этом соборе в псевдогреческом стиле.
Чем дальше шел Корнилов по тропинке, тем больше одолевало его беспокойство. Он вспоминал слова Иннокентия о болезни матери и думал о том, в каком состоянии ее застанет. А вдруг у нее что-нибудь серьезное?
Неожиданно лес кончился, и Корнилов увидел невдалеке, километрах в двух, большой белый собор на взгорке, несколько невысоких домиков среди зелени. Слева, в небольшом заливчике, покачивались у пирса потрепанные рыбацкие суденышки. На одном из маленькой трубы струился легкий дымок, да на баке было развешано белье.
Неожиданно на тропинке, сбегавшей от собора, появился безногий парень на тележке с колесиками. Отталкиваясь зажатыми в руках деревяшками, парень ловко скатился с горы. Ему было лет двадцать пять, не больше. Парень посмотрел внимательно на Корнилова, почему-то улыбнулся и спросил:
- У вас что курить есть?
- "Ява", - отозвался Корнилов, - закуришь?
- От "Явы" не откажусь, - сказал парень, подъезжая к Корнилову. - А то у нас тут одни "Южные". Нас ведь Петрозаводск снабжает. Из Ленинграда не привозят.
Он взял у Корнилова сигарету. Игорь Васильевич отметил, какие сильные и темные от загара у парня руки.
- Турист? - спросил парень, закурив.
- Да не совсем, - ответил Корнилов, глядя на инвалида и думая о том, где же его, бедолагу, угораздило потерять ноги: под трамваем, под поездом? - Совсем я не турист. Хотел как раз у тебя спросить... Дом престарелых где здесь размещается?
Он специально сказал "дом престарелых", а не инвалидов, боясь произнести при парне это слово.
- Здесь! - махнул парень рукой на собор. - В монастырских постройках. Мы тут прямо как монахи живем. А вы что, проведать кого приехали?
- Да у меня мать здесь, - начал Корнилов и увидел, как посуровело вдруг у парня лицо, а глаза, смотревшие мгновение назад так приветливо и доверчиво, стали злыми.
"Откуда я знаю это лицо? - подумал Корнилов. - Такое недоброжелательное, недоверчивое? Не по делу ли об ограблении в Гавани он проходил?"
- Ма-а-ать у вас здесь, - сказал парень, растягивая слова. - Понятное дело. Сходите проведайте... - Он отвернулся и собрался уезжать, а Корнилову стало так обидно от этого холодного тона, от этого несправедливого подозрения, что он неожиданно для самого себя сказал:
- Ничего тебе не понятно! Забрать я ее приехал. И знать не знал, что ее сюда отправили...
Слова прозвучали как оправдание, совсем по-детски, но Корнилов не мог не сказать их безногому парню.
Парень снова повернулся к Корнилову и присвистнул:
- Вон у вас какие дела... Чего же вы балакаете тут со мной? Мать-то знает?
- Нет, - сказал Корнилов. - Не знает... Сказали, что она тяжело больна... Может, ты знаешь ее? Корнилова Вера Николаевна... Такая худенькая, совсем седая.
- Чудак вы, - улыбнулся инвалид. - Да они здесь все седые и худенькие. А Веру Николаевну я знаю. Как же. Да она ведь и недавно на острове. Месяца три...
Корнилов склонился к парню:
- Вот-вот: Месяца три. Как она? Здорова?
- Да вроде здорова, - пожал плечами парень. - Полчаса назад на обеде ее видел.
Но Корнилову почудились какие-то нотки сомнения в голосе у парня.
- Да чего вы волнуетесь? - сказал инвалид, заметив состояние Корнилова. - Пойдемте разыщем Веру Николаевну. Вот радость-то будет ей. Вот радость... - Он резко оттолкнулся и покатил вверх по тропинке, к собору. Корнилов пошел рядом.
- Вас как звать? - спросил парень.
- Игорь Васильевич.
- А меня Лешей. Алексей Федосеич Рымарев. Два года островник.
"Ну конечно, - вспомнил Корнилов. - Рымарев. Ограбление пьяных. Сколько ему тогда дали? Лет пять. А несчастье наверняка с ним в колонии приключилось. Ну и ну!" Корнилову вдруг стало не по себе, словно сам он был виноват в Алешином несчастье. - Как же он меня-то не признал? Забыл?"
Они прошли сквозь ворота в толстой монастырской стене. За воротами открылся заросший травой дворик. Дорожка, выложенная известняковыми плитами, привела Корнилова и его спутника к флигельку. Маленькие оконца, сплошь заставленные геранью в белых жестяных банках.
- Я сейчас, - бросил парень и с ходу перескочил невысокий порожек. Дверь сильно хлопнула. Корнилов постоял секунду и тоже решил зайти в дом. Он открыл дверь. Навстречу Корнилову, глухо грохоча своими колесиками по дощатому полу, катился Леша.
- Нету ее в палате, - сказал он. - Соседки говорят, гуляет... Да мы сейчас разыщем.
Они выбрались из монастырского дворика уже через другие ворота и очутились на высоком берегу. На озере ветер гнал нескончаемые белые барашки, и казалось, что остров плывет навстречу этим барашкам, навстречу низким облакам. Пронзительно кричали сварливые стремительные чайки.
Недалеко от стены, среди кустов сирени, стояла скамеечка, и на ней сидела мать. Корнилов сразу узнал ее, хотя и сидела она спиной к нему. Маленькая, сутулая, с непокрытой белой головой, она сидела одна и смотрела вдаль, на озеро.
- Вот... - начал было обрадованно Леша, но замолчал, посмотрев на Корнилова, и только показал глазами на мать. Но она, услышав Лешин возглас, обернулась. Скользнула взглядом, не задержавшись на Корнилове, кивнула Леше и отвернулась.
- Не узнала, - прошептал Корнилов. И подумал: "Ну откуда же? Ведь она и думать не думает..."
Но мать обернулась снова. Она несколько секунд пристально вглядывалась в Корнилова и вдруг, тихо охнув, рывком поднялась. Игорь Васильевич быстро пошел ей навстречу.
- Игорек... Приехал... - только и сказала она и заплакала, уткнувшись ему в грудь.
Потом они сидели вдвоем на скамеечке, и Корнилов рассказывал матери про свои дела, беспокойно вглядываясь в ее лицо и отмечая, что она еще больше постарела за эти несколько месяцев. Морщин на лице было не так уж и много, но кожа стала совсем сухой и тонкой и вся была усеяна мелкими-мелкими веснушками. И глаза словно выгорели... "Я тоже хорош, думал Корнилов, - последнее время выбирался в Батово раз в три месяца. Только денежки слал... Мало ли что мне у Иннокентия не нравилось. Мать-то чем виновата?"
Когда Корнилов сказал, что приехал забрать ее с собой, мать снова заплакала. Потом достала из рукава пальто платок, аккуратно утерла слезы и, подняв глаза на Игоря Васильевича, улыбнулась ему виновато.
- Ну вот видишь... Все плачу. Больше не буду. - И, вздохнув, сказала: - Ну зачем я поеду, Игорек? Здесь ведь совсем неплохо. И кормят прилично. И живем мы в комнате втроем... Вот только скучно. - Она помолчала в раздумье, глядя отрешенно на озеро. - А тебе я только в тягость. Опять болеть буду. Здесь-то климат для сердечников хороший. И все время под присмотром. Врач Тая Федоровна у нас очень знающая. И обходительная. А дома... Ты все на работе. Да и свои у тебя заботы. Ну как, если надолго слягу?.. Как у Кеши в последний раз... - Она всхлипнула, но сдержалась, не заплакала. - Я ведь, сынок, Кешу не виню. Трудно им со мной было... С последним приступом я месяц пролежала... "Неотложку" сколько раз вызывали. И ночью и днем. Татьяна даже отпуск за свой счет брала... А у них хозяйство. - Она посмотрела на Корнилова, словно призывая его внять разумным доводам. Потом вздохнула тяжело. - В тягость я им была... Да и мне с ними тошно. Кеша ведь до чего дошел? На службе у себя яйца и кур получит - и в Гатчину на рынок. И на "Москвиче" своем подрабатывал. Как что, соседи стучат в окно: "Иннокентий Васильевич, выручите, подбросьте до города..." И все за рублики. Стыдно людям в глаза смотреть!
"Эх и шляпа же я, - с горечью думал Игорь Васильевич, слушая мать. Своего родного брата упустил... Уголовный розыск! Как я перед матерью виноват!"
- Что ж, мама, поедем домой, - сказал он твердо. - Как-нибудь проживем вместе. А будешь много болеть - вместе сюда вернемся. Скит под квартиру приспособим, и точка. Буду работать участковым, - он засмеялся.
Мать тоже засмеялась и словно засветилась вся.
Она показала Корнилову свою комнату. Там и впрямь было чистенько и довольно просторно. Три кровати, аккуратно заправленные, тумбочки, и на каждой по большому букету цветов в жестяных банках, обернутых кусками обоев. Но только и здесь, как и в коридоре, воздух был какой-то затхлый, с примесью лекарств. Потом они прошлись вокруг собора. Корнилов бережно держал мать под руку, а она все рассказывала ему о своем житье-бытье, чопорно раскланивалась со встречными старушками. Корнилов чувствовал, с каким любопытством и, может быть, завистью приглядываются к нему эти старушки, как хочется, наверное, узнать, кто это приехал к Корниловой. Не сын ли? А мать шла гордая, голос у нее окреп, стал тверже. И все говорила, говорила.
Оказалось, что увезти мать сегодня нельзя. Надо было выполнить целый ряд формальностей, а заведующего не было. Он уехал в Сортавалу. Вернется только завтра, в воскресенье, а теплоход отправлялся сегодня вечером. "Ну ничего, - подумал Корнилов, - как-нибудь переночую, а завтра поедем". Мать сказала, что пароходик на Сортавалу ходит каждый день.
Корнилов отправился на теплоход за портфелем да еще предупредить, чтобы не искали.
У дебаркадеров было шумно и весело. Гремела музыка, отдаваясь эхом в скалах. На теплоходах уже зажгли свет.
Спускаясь по трапу с теплохода, Корнилов встретил Олю. Она была одета в темный спортивный костюм, а в руках несла букет брусничника с начинающими краснеть ягодами. Корнилов уступил ей дорогу. Она, в сумерках не признав его, прошла сначала мимо, но тут же обернулась:
- Ой, я вас и не узнала... Что это вы? Не поздно ли на прогулку?
- Да я остаюсь... - тихо ответил Корнилов. - Понимаете... В общем, надо задержаться на день...
- Задержаться на день? - удивилась девушка. - А как же... - она, видимо, хотела сказать: "А как же вы доберетесь обратно?" Но догадалась. Ну конечно, здесь же поселок. Люди на чем-то ездят... И вы знали, что останетесь? - спросила она неожиданно.
- Да нет, думал, этим же теплоходом вернусь. Но так уж получилось...
- Возьмите меня с собой, - вдруг сказала Оля. - Так не хочется от этой красоты уезжать! Нет, правда... На работу мне не надо. Я отпуск догуливаю. Вот папуля удивится! Только его предупредить надо, а то ведь он начнет паниковать, теплоход задержит.
- Да я... - начал Корнилов и почувствовал, что безбожно краснеет. - Я был бы рад, но еще и сам не знаю, где мне придется заночевать... Я по делу.
- Вас зовут Игорь? Да? - сказала Оля. - Я правильно запомнила. И вы, наверное, сыщик. Папа мне сказал, когда вы ушли от нас в лесу: "У этого человека очень пристальный взгляд". Ну признавайтесь, вы сыщик?
- Да что вы? Вот уж не угадали... - запротестовал Корнилов. - А вы, Оля, можете опоздать. Уже объявили посадку...
- Значит, не хотите брать с собой такую взбалмошную женщину? Все мне про вас ясно. Хоть и сыщик, а струсили. И вообще я вас знаю. Вы из уголовного розыска и большой зазнайка! А в поликлинику нашу ходите только зубы лечить. И не обращаете внимания на других врачей. Ваше счастье, что не болеете. Вот придете ко мне, я вам самой толстой иглой уколы буду делать... - Она выпалила все это остолбеневшему Корнилову и быстро пошла на теплоход.
"Вот чертовщина! - только и подумал Корнилов, глядя, как Оля легко взбежала по трапу, ни разу не обернувшись. - Так она из нашей поликлиники!"
Один из теплоходов протяжно загудел. Лес отозвался ему дробным эхом. "Словно леший захохотал", - подумал Корнилов. По радио раздалась команда отдать швартовы, и первый из теплоходов бесшумно стал отходить, словно его сносило течением. За ним второй, и через несколько минут третий. Разбуженные чайки с осатанелыми криками кружили над теплоходом.
Корнилов почувствовал, что ветер стал пронзительным и холодным, услышал, как недружелюбно-глухо шумит лес, как веет от него сыростью. "Не заблудиться бы", - мелькнула у него мысль. Но когда он вошел в лес, все опасения его исчезли. Несмотря на тучи, темно не было. Серая мгла. Светлая полоска неба между вершинами деревьев указывала ему путь.
Корнилов шел быстро, изредка спотыкаясь о корни или попадая в наезженную колею. Кругом было тихо, только лес шумел. Потом он услышал какое-то поскрипывание впереди, шелест. "Может, воз едет?" - мелькнула мысль. Он прибавил шагу и вскоре догнал своего нового знакомого. Леша ехал очень быстро, резко отталкиваясь своими колодками. Корнилов окликнул его.
- А, это вы... - узнал его Леша. - Сигареты еще не все выкурили?
- Ты что так далеко забрался? - спросил Корнилов. - Сигарет на теплоходе купить хотел?
- Нет. Просто так, - ответил парень. - Двинулись, что ли... Я к теплоходам каждое воскресенье хожу, - сказал он через некоторое время, и Корнилов подумал, какую же дорогу приходится парню "ходить". Он так и сказал - "хожу", а не "еду".
- Только к дебаркадеру не спускаюсь. Стыдно. Один раз за нищего приняли. Мужик рублевку сунул. Я ему кричу: "Забирай!" - а он только рукой махнул... Так я теперь не спускаюсь, нет. На утесе пристроюсь в кустах и смотрю.
- Как у тебя случилось-то? - наконец решился спросить Корнилов.
- Несчастный случай, - как-то уж чересчур бодро ответил Алексей. - В армии чего не бывает. На ученьях под танк попал. Два года по госпиталям. Одну ногу хотели спасти. Да вот, видите, не спасли, однако.
Они миновали каменный мостик, свернули влево.
- Осторожней, сейчас мочажина будет, берите левее. Не споткнитесь, булыжники какой-то тетеря на тракторе разворотил...
Видно было, что дорогу он знает досконально, до каждой крохотной выбоинки.
- У меня ведь и пенсия есть, - все рассказывал Алексей о себе. Вполне приличная. И родители. Мог бы жить с ними припеваючи. Да не захотел. Все жалеют, жалеют. - Он помолчал немного. - А я жалости не хочу. Узнал вот про остров. Попросился. Тут жить можно, это точно. И заработать можно. Меня вот сети научили вязать да чинить. Я теперь вроде бы при рыбаках. Два раза на озеро с собой брали...
Корнилов слушал его и думал о матери. "Хорошо, что не пришлось ей зимовать здесь. Коротать долгие зимние ночи и думать о сыновьях, которых вырастила, отказывая себе во всем, поставила на ноги, и теперь они где-то там, за льдами и вьюгами, бушующими над стылым озером, живут среди друзей своей жизнью..."
- Вы, Игорь Васильевич, можете мою просьбу выполнить? - спросил Алексей.
- Постараюсь. Все, что смогу...
- Да сможете, только не забудьте. А то тут в прошлом году один турист наобещал, а потом и забыл. Дело-то такое... Сигарет бы хороших, ленинградских, послали мне... Хоть пару раз. По блоку. Я вам и деньги дам.
- Да что ты, какие деньги. Адрес только дай, - сказал Корнилов. Сигареты считай что у тебя в кармане.
- Вы и письмишко черкните. Ладно? Как-то там в Питере... Чего новенького. Ну как там на улицах, машины какие новые. Я технику люблю.
- Напишу, Алексей. Обязательно.
В поселке они попрощались. И Алексей, отъехав немного, окликнул Корнилова:
- А мать-то завтра увозите?
- Завтра. Документы оформим и поедем.
- Счастливо. Про сигареты не забудьте!
Он переночевал в пустой маленькой комнате на скрипучей железной кровати. Утром его разбудила мать, они позавтракали вместе в уже опустевшей столовой.