Где-то минут через пятнадцать группа начала терять интерес.
– Надо бы добавить, – шепнул Федор Снежане Петровне.
– Согласна. Но надо спросить Берту.
– Федор, не знаю, что вы задумали, но я вам доверяю, – откликнулась главная хранительница, которая выросла буквально перед носом водителя и Снежаны.
– Ой, – ахнул Федор, не привыкший к таким неожиданным материализациям.
– И мне, голубчик, плесните, – попросила вдруг Берта Абрамовна.
– Так это ж водка! Уверены? Вам можно?
– Федор, прекратите немедленно. Лейте! Мне столько лет, что уже все можно! И даже нужно.
Федор послушно налил водки, несколько раз предварительно дунув в рюмку. После чего взял из ящика несколько бутылок, засунул их в карманы и поспешил к почетным гостям.
– Снежана Петровна, где вы нашли это сокровище? – спросила главная хранительница.
– На даче, – ответила та. – Он обычный водитель. На «Волге» ездит. Это все из-за Ирины Марковны. Когда я с ней на стремянке сидела, то сама чуть с ума не сошла. Можно сказать, у меня случилась переоценка ценностей.
– Снежана Петровна, вы же образованная женщина! – В тоне Берты Абрамовны сквозил упрек. – Вы же знаете, что не профессия украшает человека, а человек – профессию! Уж простите за пафос, но неужели вам близка идея социального неравенства?
– Мужик что надо. Пирожки будете? С картошкой и грибами. – Рядом оказалась Гуля, которая держала старый коричневый столовский поднос, заваленный домашними пирожками.
– Гуля, где вы откопали этот раритет, прости господи. Возьмите нормальный поднос! – ахнула главная хранительница.
– И где его взять?
– Там, в подвале лежали несколько. По-моему, справа от входа. Когда трубу прорвало, я их видела.
– Что, прямо музейную ценность брать? – уточнила Гуля.
– Ценность – когда она доставляет удовольствие и приносит радость. Когда вещь служит, тогда она ценна. А если пылится в подвале, то это хлам. А пирожки, кстати, вкусные!
– Еще бы! Мы с Иркой всю ночь лепили! Нервы ей успокаивали. А она ничего, рукастая. Нормальная баба. И детишки у нее хорошие, воспитанные. А муж – козел. Мы вчера, пока тесто подходило, вещички его пособирали да в коридор выставили. Так оно лучше будет. Вы не волнуйтесь, я за ней присмотрю. Если тот явится, так я сама его с лестницы спущу пинком под зад.
– Не сомневаюсь в вас, Гуля, – ответила главная хранительница.
Экскурсия прошла на удивительном подъеме – иностранные гости сидели в буфете, пили водку, закусывали пирожками и смотрели на главное чудо – музыкальную шкатулку со стрекозами и бабочками. Ирина Марковна снова и снова открывала и закрывала шкатулку, и все завороженно разглядывали, как трепещут прозрачные крылышки.
– Нам очень, очень понравилось! – восклицала переводчица, пожимая руки всем сотрудникам музея по очереди. Группа дружно кивала.
– Ну, слава богу, – сказала с облегчением Берта Абрамовна, когда наконец закрылась входная дверь. – Вот уж не думала, что доживу до такой экскурсии.
– Берта Абрамовна, все же хорошо, – успокаивала ее Снежана Петровна. – Пойдемте, кофе выпьем.
Сотрудники опять вернулись в буфет и уселись за столами. Гуля откуда-то достала пирог с капустой.
– Гуля, у вас там что, скатерть-самобранка? – спросила Снежана.
Гуля довольно засмеялась. Федор жестом волшебника достал ликер и разлил по рюмочкам.
– Нет, вы не перестаете меня удивлять, – сказала главная хранительница.
Лейла Махмудовна не без удовольствия рассматривала свои ноги в розовых тапочках, явно не желая с ними расставаться.
– Дарю! – воскликнула Гуля и обняла Лейлу Махмудовну, едва ее не задушив.
Ирина Марковна рассматривала серебряные подносы, которые Гуля достала из архива.
– Можете их почистить, – разрешила главная хранительница, – чего они в подвале лежат? Будем пользоваться!
Только Елена Анатольевна сидела в задумчивости, поглаживая свою искусственную косу.
Благостную атмосферу нарушил ворвавшийся в буфет Михаил Иванович. Он едва не вышиб дверь и стоял в проеме, готовый ко всему.
– Михаил Иванович, дорогой! Только вас не хватало! Проходите! Пирог будете? – обрадовалась Берта Абрамовна.
– У вас ничего не случилось? Все в порядке? – взволнованно спросил полицейский.
– Да, а почему вы спрашиваете? – удивилась хранительница.
Михаил Иванович сел на стул. Федор молча пожал ему руку и налил водки. Гуля поставила тарелочку с пирогом.
– Вы мне не звонили. Целый день. Я уже не знал, что и думать. Переживал. Вот. Волновался, можно сказать. И телефоны не отвечают. Приехал проверить, все ли нормально.
– Дорогой вы наш Глинка! – ахнула Берта Абрамовна. – Как это трогательно! Неужели за нас кто-то еще переживает?
– Я тоже переживаю, между прочим, – обиделся Федор.
– А вы знаете? Я хочу сказать тост! – Главная хранительница подняла рюмочку с ликером. – За последнее время в нашем музее постоянно что-то происходит. Необычное. Волнующее. Удивительное. Мы возрождаемся. Ирина Марковна, дорогая, как же хорошо, что вы решили отмыть витраж! Давно было пора смыть пыль прошлого! И труба! Труба! Как же вовремя ее прорвало. Какие прекрасные экспонаты мы нашли в наших завалах. И как же вовремя была разбита витрина! Вы меня понимаете? Теперь у нас есть наш дорогой Глинка! И Федор, простите, не знаю вашего отчества.
– Дмитриевич, – ответил смущенный Федор.
– Федор Дмитриевич. Хочу сказать вам отдельное спасибо. Вы буквально спасли нашу экскурсию. Это, конечно, не совсем музейные методы, но главное – результат! Мне уже звонила переводчица и сказала, что другая группа хочет ехать именно в наш музей! Лейла, дорогая, я хочу поблагодарить и тебя!
– Да что я, это все Гулины тапочки, – отмахнулась экскурсовод.
– Да, давайте выпьем за нас за всех. За то, что в нашем музее появились мужские руки и добрые сердца. За новую жизнь!
– Ура! – закричал Федор.
Снежана Петровна поморщилась, но Берта Абрамовна радостно подхватила и тоже закричала «ура»!
Когда все выпили и закусили пирогом, когда Михаил Иванович смотрел вожделенным взглядом на Елену Анатольевну в русском сарафане, в кокошнике, который она так и не сняла, когда Снежана Петровна соглашалась ехать сегодня к Федору на дачу, в дверях появился Борис. Мокрый, несчастный и обиженный.
– Господи, Борис. А я-то думаю, кого не хватает? – ахнула Берта Абрамовна. Про Бориса действительно все забыли, и от этого было неловко. Федор и Михаил Иванович поднялись, пожали Борису руку, усадили за стол. Гуля, хоть и фыркнув, но поставила перед ним тарелку с пирогом.
– Я ж все понимаю. Ну кто я? Чего я вам? – начал говорить Борис, но Федор быстро протянул ему стопку. Борис выпил, и Федор тут же налил еще одну. Борис послушно выпил вторую, как лекарство.
– Притормози, – толкнула его легонько в спину Гуля.
– Так вот я говорю, что мое дело маленькое, – продолжал Борис, откусив пирог. – Что, я не понимаю, что ли? Мое дело – десятое, как говорится. Я же не он. – Борис ткнул пальцем в Михаила Ивановича. – Я не в обиде. Совсем. Держите здесь и спасибо вам. Куда я еще пойду? Мне много ведь не надо, но я тоже не могу без души. Вот, звали меня стоянку охранять. Так я отказался. А там деньги приличные предлагали. Но не могу я там. Не там мне место. Здесь… Я вот посмотрю на рояль, так красиво. Мне на душе хорошо. А что я в машинах увижу? И часы. Мне сказали их снять, а у меня рука не поднимается. Они же исторические! Как их снять? Я каждое утро, между прочим, с них пыль стираю. И механизм научился заводить. Как я без часов-то? И ноты ваши мне нравятся. Посмотрю на них, так как будто умнее становлюсь. Нравится мне красота. И пейзажи нравятся. Картины всякие. Музыку я чувствую.
– Выпей еще. – Федор налил стопку и протянул Борису.
– Так я что говорю то. Я ж понимаю, что вы все из другого теста, поэтому и не тревожил. Думал, что сам справлюсь. Но не смог. – Борис покраснел и едва не плакал от отчаяния.
– Борис, говорите, что случилось. – До Берты Абрамовны первой дошла причина страданий Бориса.
– Крыша, – выдохнул тот, – протечка. Чердак уже залило. Я пытался забить, но у меня ж ни материалов, ничего нет. Прикрыл картонкой, да разве спасет?
– У нас чердак затоплен? – уточнила Берта Абрамовна.
– Ну, как сказать? Да.
– Нет, я знала, что что-то случится. Чувствовала!
– Так я ни при чем! Я ж за крышу не отвечаю! Дожди ж были. Вот и потекло все.
– Надо же что-то делать! Что? Сколько раз я посылала заявку на ремонт крыши? Сколько! Только обещают. Вот, дождались!
– Так, Берта Абрамовна, спокойно, – строгим голосом отчеканил Михаил Иванович.
Трое мужчин дружно встали из-за стола и ушли. Что они там делали, о чем говорили, женщины не знали. Они сидели, потягивали ликер, ели пирог с капустой и наслаждались женским счастьем – мужчины рядом, они все решат.
– Правда, удивительное состояние, – сказала Лейла Махмудовна.
И никто не смог ей возразить. Даже Гуля.
Но такие удивительные минуты не могут растянуться на часы. Вдруг раздался звук, похожий на взрыв. Берта Абрамовна встала, потом села и опять встала. Гуля охнула и прикрылась подносом.
– Я это чувствовала, еще с утра, – сказала Лейла Махмудовна. – Ноги не болели ночью. Я даже думала, что они отнялись – ниже пояса никакой боли.
– И я сегодня плохо спала, – тихо произнесла Снежана Петровна.
– Это ты от алкоголя плохо спала, – по привычке заметила Ирина Марковна, но как-то по-доброму, по-матерински.
Женщины говорили тихо. И в следующий момент раздался еще один взрыв – более сильный. Казалось, что грохот стоял очень долго.
– Что это? – спросила испуганно Елена Анатольевна.
– Не знаю, Еленочка. Не знаю, – ответила Берта Абрамовна.
Наконец главная хранительница нашла в себе силы встать со стула и пойти к дверям. Тут же исчезла ее способность незаметно и молниеносно перемещаться в пространстве – до дверей Берта Абрамовна шла тяжело и медленно. Так медленно, что, казалось, время остановилось. Дверь она открыть так и не смогла, замерев буквально в шаге от дверной ручки. И всем было понятно без слов, что главной хранительнице просто страшно выйти из этого маленького, тесного буфетика, где всегда стоял неуловимый запах мокрых тряпок и котлет. Где также неожиданно вкусно и до одури терпко запахло ванилином, а здоровенный самовар, давно не чищенный, мутный, не удостоившийся внимания Ирины Марковны, вселял спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. И липкие клеенчатые скатерти, за долгие годы намертво приклеенные к столам, в ярких помидорах, вызывали скорее умиление, чем раздражение. Даже сахар из общей сахарницы, стоявшей рядом с самоваром, с воткнутой в нее ложкой, явно давно не мытой, был слаще и вкуснее. И это помещение, где могло быть только два температурных режима – или душно и жарко, или холодно и промозгло, вдруг стало таким же убежищем для сотрудниц музея, как собственный дом. Они сидели и смотрели на главную хранительницу, которая не могла найти в себе сил открыть дверь в тот, другой мир. Пусть рухнет все вокруг, только сохранится этот буфет, этот закуток мгновенного и такого мифического счастья и покоя.
Берте Абрамовне не пришлось открывать дверь. За нее это сделал Михаил Иванович. Он появился перед перепуганными женщинами, обсыпанный штукатуркой, взлохмаченный, решительный и перепуганный одновременно.
– Быстро. Выходим. Крыша. Рухнула. Вызвал. Вещи. Самое необходимое. Здание. Рухнет, б… – Полицейский мог изъясняться только телеграфным стилем. На последнем слове он просто не сдержался. Но именно это последнее, матерное, сказанное спокойно, как констатация факта, включило пусковой механизм. Женщины подскочили, заголосили, кинулись вон из буфета по кабинетам, собирая личные вещи.
Рано или поздно это должно было произойти. Крыша здания, последние лет двадцать нуждавшаяся в капитальном ремонте, не выдержала сезона дождей и превышения среднесуточной нормы осадков. Температурные рекорды, которая ставила погода в последние дни, перекрывая достижения последних ста лет, сказались на ней так, как и должны были. Крыша просто рухнула, завалив чердак, а потом и само здание дало крен.
– Пизанская башня, б…, но не устоит, мы ж не в Италии. Рухнет все, к чертям собачьим, и завалит живьем! – сообщил главной хранительнице Михаил Иванович.
– Вы правы, – спокойно отреагировала Берта Абрамовна. – Мы не в Италии, это вы точно подметили. Что мне всегда в вас нравилось – вы зрите в корень.
Федор с Борисом помогали женщинам выносить из здания «особо ценные экспонаты». Часть грузили в машину Федора, часть выставляли просто на улицу.
– Зеркало мое! Зеркало! – кричала Ирина Марковна в никуда. – И рояль! Рояль с портретами!
Снежана Петровна собирала партитуры. Елена Анатольевна переносила на флешку архив – то, что успела сохранить в компьютере. Лейла Махмудовна сидела внизу и с удивлением, смешанным с печалью, разглядывала свои ноги в розовых тапочках. Гуля упаковывала продукты из буфета – чтобы добро не пропадало.
Вдруг в кабинет Елены Анатольевны ворвался Михаил Иванович.
– Пойдемте быстрее. – Он выхватил ее из-за стола и, крепко держа за руку, потащил сначала на второй этаж, а потом выше – на чердак. – Смотрите, как красиво!
Зрелище было по-настоящему завораживающим. Темное, черное небо со сверкающими звездами. Такого неба не могло быть в столице, в мегаполисе, где звезды светят тусклее, чем след от самолета. Где над городом опускается желто-красная полная луна, обеспечивающая повышенный магнитный фон и бури. Где невозможно уснуть спокойным глубоким сном, а лишь провалиться в дурную дремоту, не приносящую ничего, кроме кошмаров.
– Красиво, правда? – сказала Михаил Иванович, и Елена Анатольевна заплакала. Это было красиво и страшно. Ощущение наступившего Армагеддона, конца света – ярко пылающие звезды, проглядывающая Большая Медведица и скромная, притушенная луна – тихая, лиричная, желто-серая.
– Никогда такого не видела. Это чудо. Настоящее чудо, – за спинами Елены Анатольевны и Михаила Ивановича неожиданно и внезапно оказалась главная хранительница. И спустя мгновение на чердаке собрались все. Стояли, смотрели в небо и молчали.
– Пойдемте. Пора. – Берта Абрамовна первой начала спускаться. За ней в полном молчании потянулись все сотрудники. Они вышли из здания и стояли, глядя, как музей наполняется водой, тонет, захлебывается, и не могли ему помочь.
Прошло два года.
Музей стоял в лесах, обтянутый зеленой сеткой. На объявлении, приколотом к торцу, было написано, что до конца реконструкции осталось три года.
Объект охранял Борис. За это время он стал неофициальным экскурсоводом. Во всяком случае, его лицо иногда мелькало в кадрах информационных сообщений телевизионных каналов о ходе реконструкции уникального дома – музея, архитектурного шедевра. Борис, приосанившийся, примеривший очки в тонкой оправе, смотрелся солидно и достойно. Иногда к нему заезжал Федор. Он ставил свою зеленую «Волгу» во внутренний дворик, заваленный строительным мусором, и выпивал с Борисом в бытовке.
Елена Анатольевна вышла замуж за Михаила Ивановича и уехала с ним в Нижний. После рождения дочки Мариши о работе она и думать забыла. Сидела дома, гладила рубашки, варила суп. Гладила она плохо, готовила еще хуже, но Михаил Иванович был совершенно счастлив. Это чувство посещало его в те минуты, когда его обожаемая Елена кормила Маришу кашкой и иногда, задумавшись, уходила в себя. Мариша пошла в маму – спокойная девочка, немного сонная, но добрая и ласковая. Михаил Иванович больше не мечтал о переводе в столицу или в какой-нибудь другой город – ему было хорошо в их маленькой квартирке и на работе – на своем участке, где ничего не случалось. Нравится ли такая жизнь его обожаемой Еленочке, он не знал – спросить не решался и просто боялся спугнуть счастье. Но, казалось, что и ей было хорошо и спокойно. Только однажды ему показалось, что Еленочка недовольна. На Восьмое марта он купил билеты на концерт классической музыки. Хотел сделать жене приятное – ведь после отъезда из столицы она нигде не бывала, никуда не ходила, даже в кино. Но Еленочка, увидев билеты, испугалась и обиделась. Идти отказалась наотрез. Михаил Иванович удивился, но и обрадовался.
– Ты не скучаешь по работе? – спросил он, беспокоясь, что жене все-таки не так хорошо, как ему хотелось бы, и чего-то не хватает.
– Нет, – просто ответила та.
– Тут есть музеи, если захочешь, можешь работать. Я не против. Маришу в садик отдадим.
– Нет, – опять ответила Елена, и тема была исчерпана.
И он больше ни о чем не спрашивал и даже перестал беспокоиться, наслаждаясь каждым днем со своей немногословной, задумчивой женой. О таком счастье, как Мариша, он и мечтать не смел. Не надеялся даже. Единственным побочным эффектом этого состояния можно было бы считать невольную и бессознательную веру в потусторонние силы и в судьбу, появившуюся у полицейского после пребывания в столице. Об этом никто бы не узнал, если бы на рынке не задержали гадалку, которая с помощью гипноза отнимала у женщин золотые сережки, цепочки и кольца. Так вот, Михаил Иванович гадалку отпустил с миром, взяв с нее обещание на рынке больше не появляться. И все потому, что она «увидела» судьбу, которая сначала привела Михаила Ивановича в большой дом, где жили привидения, и послала ему женщину с длинной косой. Гадалка же увидела дочь, которая вскоре и появилась на свет.
По ночам Михаилу Ивановичу часто снилась Еленочка в народном костюме и в кокошнике, с приколотой синтетической косой. И если ему чего-то и не хватало, то только того мгновения, как он увидел Елену в сарафане.