– Из каких денег? Выручал за пустые пивные банки?
– Он ежемесячно получал пару чеков. От Ассоциации ветеранов Вьетнама и от Организации помощи обездоленным. Сумма покрывала арендную плату, и немного даже оставалось. Как только он вселился в ту комнату, мы с сестрой договорились с домовладельцем, что если Джордж пропустит месячный взнос, то непременно сами покроем его. Но такого никогда не случалось. Видите, что получается. У вас перед глазами грязный бродяга, валяющийся в парке на скамейке, и вы сразу думаете, что он ни на что не годный и безответственный тип. А этот тип вносил плату за жилье день в день. И так каждый месяц. Если от него требовалось сделать что-то действительно важное, он непременно делал. В этом смысле он был совершенно нормален.
– Как он сейчас? Держится?
– Более или менее, как мне показалось. Мне разрешили очень короткую встречу с ним вчера вечером. Они держали его на Рикерс-Айленд[8], и я поехал туда, но только уже на месте узнал, что его перевели в тюремную клинику Бельвю для психиатрического обследования. Его держат в подобии тюремной камеры на девятнадцатом этаже. Нам дали побыть вместе всего несколько минут. Мне очень не хотелось оставлять его одного, но вам признаюсь как духу – я был счастлив убраться оттуда и снова вырваться на свободу.
– Какое впечатление он произвел на вас?
– Даже не знаю, как ответить. Кто-то, наверное, сказал бы, что он выглядит лучше, потому что они его помыли и переодели, но я видел только одно: выражение его глаз. Джордж любил пристально смотреть на людей. Это, кстати, было одной из его неприятных привычек, пугавших окружающих. Но теперь у него глаза затравленного и перепуганного человека. До того жалкие, что сердце разрывается.
– Как я понимаю, ему выделили адвоката?
– Да, разумеется. Я сам хотел нанять ему защитника, но, как выяснилось, они уже об этом позаботились. И парень выглядит знающим свое дело. Как он сказал, сейчас ему надо взвесить два возможных варианта. Он может заявить о невиновности брата в силу психического заболевания и общей умственной отсталости или вообще избежать суда, если брат признает вину и согласится отбыть длительный срок в специальной лечебнице. Час от часу, конечно, не легче. Ведь по сути результат будет одинаков в обоих случаях. Его приговорят к большому сроку, но все же не в тюрьме, а в заведении, где он сможет рассчитывать хоть на какое-то снисхождение и помощь.
– А как на это реагирует сам Джордж?
– Он согласен. Говорит, что может, пожалуй, признать себя виновным, поскольку ему кажется, он мог совершить преступление.
– То есть он подтверждает свою вину в убийстве Хольцмана?
– Нет, он только считает, что мог совершить его. Сам он ничего не помнит, но понимает, что все улики против него, а он ведь не глупец. Догадывается, что доказательства собраны неопровержимые. Он берет на себя вину, потому что не может поклясться в невиновности, хотя и в виновности тоже. А потому считает, что они, возможно, правы.
– У него случилось помутнение рассудка?
– Нет, но на его память вообще никогда нельзя полагаться. Он, к примеру, иногда запоминает некоторые события, но путается в их последовательности, или вдруг вспоминает что-то, чего вообще не могло быть. В его изложении почти любое происшествие или разговор приобретают совсем не такой вид, как на самом деле.
– Понятно.
– Вы очень терпеливо выслушали меня, Мэтт, за что я вам весьма признателен. Но за мной это водится. Я долго хожу вокруг да около, прежде чем перейти к сути.
– Невелик грех, Том.
– Проблема, как я ее вижу, – продолжал он, – состоит в том, что всех всё устраивает. Недовольных нет. Копы раскрыли убийство по горячим следам, и прессе в кои-то веки не в чем их упрекнуть. Прокурор округа ожидает либо признания вины, либо суда, где он без труда одержит верх. Джордж готов принять любую участь и поступить по совету своего адвоката, а адвокату только и нужно, что скинуть дело с рук долой как можно скорее и без осложнений, оставшись при этом довольным собой, поскольку угодил и нашим и вашим. Моя сестра говорит: пусть его поместят в тюремную больницу, и ей тогда не придется не спать по ночам, волнуясь, поел ли он, не угрожает ли ему опасность умереть от переохлаждения или попасть под нож какого-нибудь головореза. Моя жена твердит то же самое, добавляя, что по нему психушка плакала уже много лет. Ему там самое место, и так будет лучше и для него самого, и для общества порядочных людей. Нам еще повезло, говорит, что он не убил малолетнего ребенка, а упрятать его за решетку надо было раньше, и тогда Глен Хольцман остался бы в живых.
Словом, они не устают повторять друг другу, насколько все что ни делается – к лучшему, как все прекрасно складывается, и только я сижу, чувствуя себя белой вороной. Я стал бельмом на глазу у них всех. Они считают моего брата сумасшедшим? Но на самом деле это я, видимо, выжил из ума.
– Почему, Том?
– Потому что я не верю, что он виновен, – ответил он. – Понимаю, насколько нелепо это сейчас звучит, но ничего не могу с собой поделать. Я просто не верю, что он мог убить того человека.
Глава 5
– Спасибо, что уделили мне внимание, – сказал он, положил в кофе ложку сахара, размешал и, продолжая говорить, добавил молока, снова размешав напиток. – Знаете, а ведь я тоже почти бросил эту затею. Еще чуть-чуть, и я бы никому не позвонил. Я просмотрел список частных детективов в телефонном справочнике. Знал только, что вас зовут Мэтт, а никого с таким именем в «Желтых страницах» не оказалось, и пришла мысль: быть может, мне не соваться, куда не следует. Оставь мучения и предоставь все в руки Божьи, так ведь говорят?
– Это, скорее, лозунг с наклеек на автомобильных бамперах.
– Но потом я подумал: Томми, сделай хотя бы одну попытку и посмотри, что получится. Не выворачивай себе мозги наизнанку, не нанимай другого сыщика, чтобы найти нужного тебе, но по крайней мере сними трубку и начни действовать. Вдруг из этого выйдет толк? Не переплывай реку, но хотя бы окунись, а потом, кто знает? Быть может, тебя подхватит течение и вынесет куда-нибудь?
И течение вынесло его в кафе «Пламя», где мы заняли кабинку в зале для курящих. Прошли годы с тех пор, как я встречался с потенциальными клиентами в барах и ресторанах. Теперь я назначаю свидания в кофейнях. Получилось, что я и сам отдался на волю течению, и видите, куда меня затащило?
– И я позвонил в Центр АА, – продолжал он, – и попросил дать мне номер кого-то из группы «Будь проще!», потому что знал, что так называется ваша территориальная группа. Хотя был риск, что вы перешли в другое отделение общества, переехали в соседний район или даже в другой город или попросту снова запили – такое ведь случается часто, верно?
– Это точно.
– Так вот. Мне дали номер одного парня. Я позвонил ему и нагородил кучу вранья. Сказал, что познакомился с вами на собрании, вы дали мне свой номер, но я его потерял. А фамилии вашей не знал. Он и сам не знал вашей фамилии, но сразу понял, о ком я веду речь, и я выяснил, что вы по-прежнему трезвенник, а живете по старому адресу. Он дал мне другой номер – парня по имени Рич (его фамилии я тоже так и не узнал), который назвал мне вашу фамилию. После чего найти нужный номер в справочнике уже не составило труда. И я позвонил. Сначала вчера вечером, а потом сегодня утром, а вы перезвонили. Теперь я перед вами. – Он сделал паузу, чтобы набрать в легкие воздуха. – Так что можете в глаза назвать меня сумасшедшим и отправить восвояси.
– А вы действительно сумасшедший, Том?
– Не знаю, – ответил он и спросил: – А вам как кажется?
На вид он находился в здравом уме. Роста в нем было пять футов и восемь или девять дюймов, то есть примерно столько, сколько у боксеров, бой которых как раз шел по спортивному каналу. Только для боксера он выглядел тяжеловатым. В округлой формы лице просматривалось бы даже что-то по-детски наивное, если бы не глубокие морщины на лбу и в уголках рта. Светло-русые волосы он стриг коротко, но все равно было заметно, как они поредели вокруг макушки. Он пользовался очками в толстой оправе, и мне показалось, что они бифокальные, когда он снял их, чтобы изучить меню и заказать кофе.
На нем была голубая спортивная рубашка, заправленная в просторные легкие брюки со сборками у пояса. Дополняли наряд дешевые коричневые мокасины с веревочными подошвами. На свободный стул рядом он положил пиджак цвета морской волны с эмблемой фирмы «Л.Л. Бин»[9]. На соответствующем пальце руки он носил золотое обручальное кольцо, запястье сжимал браслет из нержавейки от цифровых часов «Таймекс», в нагрудном кармане рубашки лежала пачка «Кэмела», и прикуренная сигарета лежала на краю пепельницы. Не слишком стильный облик, но и не выделяющийся из общей массы – типичный житель Бруклина, человек семейный, который много работал, чтобы свести концы с концами. Ни намека на психические отклонения.
– Объясните мне для начала, – попросил я, – почему вы считаете Джорджа невиновным?
– Не уверен, что могу назвать какую-то одну причину. – Он взялся за сигарету, стряхнул с кончика пепел, но потом снова положил на то же место. – Брат на пять лет старше меня. Я уже упоминал об этом? Сначала родился он, потом наша сестра, а затем уже я. И по мере взросления я старался во всем подражать ему. Мне исполнилось четырнадцать, когда его призвали в армию. К тому времени я уже знал, что у Джорджа есть свои странности. Он мог иногда подолгу смотреть в одну точку, часто не реагировал, когда ему задавали вопросы. Я замечал это, но все равно взял его за образец для подражания. – Он погрустнел. – Что я хочу всем этим выразить? Что очень хорошо знаю его и считаю неспособным убить другое человеческое существо? Но это не так. На убийство способен каждый. Однажды я сам чуть не дошел до убийства!
– Как такое могло случиться?
– Скажу сразу, это произошло года за два до того, как я ушел в завязку. И вот, представьте, сижу я в баре. Ничего необычного, верно? Рядом разгорается свара, какой-то парень толкает меня, я толкаюсь в ответ, он хватает меня за грудки, я отвечаю тем же. Потом он бьет меня по морде, а я бью его, и он валится как подкошенный. Но не потому, что мой удар был особенно хорош или силен. Похоже, он сам запутался в собственных ногах. Бах! Он ударяется головой обо что-то металлическое – угол стойки бара или об ограждение, не знаю. Но в результате три дня лежит в коме, врачи не говорят, выживет ли, а если умрет, меня посадят за убийство по неосторожности. Я хочу подчеркнуть, что вовсе не хотел довести дело до такого серьезного оборота. Потому такие случаи и квалифицируют как убийства по неосторожности. – Воспоминание заставило его печально помотать головой. – Это длинная история, но я сразу перейду к концу. На третий день он очухался и наотрез отказался выдвигать против меня обвинения. Слышать об этом не хотел. Проходит пара дней, и я снова сталкиваюсь с ним в баре. Покупаю ему выпивку, он тоже проставляется, потом я, потом снова он, и вот мы с ним уже лучшие друзья. Водой не разольешь! – Он взял из пепельницы свою сигарету, посмотрел на нее и затушил. – А примерно через год его все-таки убили.
– Еще одна драка в баре?
– Нет. Во время ограбления. Он был младшим менеджером в банке, где обналичивают чеки на Ралф-авеню. Тогда пули попали в троих – в него, охранника и в обычного клиента. Но умер только он. Что ж, видно, на роду было написано. Так бывает. Просто ему выпал плохой жребий, но если бы этот жребий выпал ему годом раньше, я бы еще мотал срок, и меня все считали бы последним подонком, склонным к насилию, только потому, что меня толкнули под руку, а я не сдержался и ответил.
– Вам повезло, ничего не скажешь.
– Тут вы попали в самую точку, – закивал он. – Мне всю жизнь везло, а вот от моего бедняги брата фортуна словно нарочно напрочь отвернулась. Он из тех, кто всегда старается избегать конфликтов, отойти в сторону, но все равно его ухитряются втянуть в бучу в силу непредвиденных обстоятельств. При образе жизни, какой он ведет, насилие подстерегает тебя за каждым углом. – Он выпрямился на стуле. – Но то, что произошло на прошлой неделе, совершенно необъяснимо. Это настолько не похоже на Джорджа!
– Что именно не похоже на него?
– Хорошо, – взялся за объяснение он. – Вот полицейская реконструкция событий. Хольцман стоит у углового телефона-автомата и звонит. Джордж подходит к нему и просит дать денег. Хольцман либо вообще не обращает на него внимания, либо отказывает, либо даже в грубой форме посылает куда подальше. Тогда Джордж достает оружие и начинает стрелять.
– И почему вы не согласны с такой реконструкцией?
– Вы сами сказали, что встречались с Джорджем в своем районе. Вы когда-нибудь видели, чтобы он клянчил у кого-нибудь деньги?
– Сейчас что-то не припоминаю.
– Поверьте, и не сможете припомнить. Джордж не был попрошайкой. Он вообще не любил что-то у кого-то просить. Если бы он действительно оказался на мели, то есть без гроша в кармане, и хотел бы наскрести несколько баксов, он бы насобирал бутылок и пустых банок для пункта приема или взялся бы протирать стекла машин на светофоре. Но и тогда он бы не выпрашивал у водителей вознаграждения за непрошеный труд. И уж он точно не стал бы приставать к мужчине в солидном деловом костюме, который говорил по телефону. Джордж всегда старался обходить таких людей стороной.
– Быть может, Джордж просто спросил, который час, и ему не понравился грубый ответ?
– Говорю же вам, Джордж ни за что не заговорил бы с таким мужчиной.
– А если у него помутился рассудок, и он решил, что вокруг снова идет бой?
– Для помутнения рассудка всегда нужна хоть какая-то побудительная причина. Человек, просто разговаривающий по телефону, не мог вызвать у него приступа.
– Мне понятны ваши сомнения, – сказал я. – Но только все это чистая теория, правда же? А вот когда рассматриваешь улики…
– Ладно, если вам угодно, – склонился вперед он, – давайте рассмотрим улики. С моей точки зрения, именно в них и заключается основная слабость обвинения.
– В самом деле? А я считал их достаточно убедительными.
– Они представляются неопровержимыми, но только на первый взгляд, – сказал он. – С этим я согласен. Свидетели видели его рядом с местом преступления, но разве это не имеет простого объяснения? Он живет за углом и проходит мимо того телефона-автомата, должно быть, несколько раз каждый день. У них есть еще один свидетель, утверждающий, что слышал, как он упоминал о пистолетах и стрельбе. Но кто все эти так называемые свидетели? Обычные уличные бродяги, вот кто. Они скажут все, что захотят услышать от них копы.
– А вещественные доказательства?
– Как я полагаю, вы говорите о гильзах?
– Да, найдено четыре, – подтвердил я, – и все соответствуют девятимиллиметровым пулям, извлеченным из тела жертвы. Они должны были автоматически выбрасываться из патронника пистолета после каждого выстрела, но их не оказалось на месте, когда патрульные прибыли туда. Их обнаружили в кармане куртки армейского образца вашего брата при аресте.
– Это очень важная улика, – признал он.
– Более чем важная. Многие профессионалы назвали бы ее решающей.
– Но для меня это только подтверждает уже известный нам факт, что Джордж находился поблизости от того места преступления в то время, когда было совершено убийство. Вполне вероятно, он стоял в тени дверного проема. Тогда его не видел ни сам Хольцман, ни его убийца. Хольцман говорит по телефону. Появляется преступник. Он либо подходит к нему, либо выскакивает из машины, кто может знать. Бах, бах, бах, бах! И Хольцман мертв, а преступник скрывается. Убегает или уезжает – мы опять-таки можем только гадать. И Джордж выходит из своего укрытия. Быть может, он наблюдал всю сцену или же дремал на пороге и был разбужен выстрелами, но он видит, что мужчина у телефона упал, а на тротуаре при свете уличного фонаря блестят четыре кусочка металла. – Он прервался и опустил взгляд в стол. – Но меня заносит. Мне лучше остановиться, пока вы не сочли меня таким же умалишенным, как мой брат.
– Нет-нет, продолжайте.
– Вы уверены? Хорошо. Тогда брат подходит ближе, чтобы получше рассмотреть жертву. Это вполне в его характере. Он видит на земле гильзы. Отслужив в армии, он понимает, что это такое. Помните, что он сказал полицейским? «Вам нужно лучше исполнять свои обязанности, – сказал он. – Нельзя, чтобы медь так просто валялась повсюду».
– Но разве это не говорит о том, что из-за него гильзы там и появились? Что они выпали из его собственного пистолета?
– Мне это говорит только об одном: он полностью запутался. Там был мертвый человек, на земле лежали стреляные гильзы, и все напоминало о Вьетнаме. В армии у них был строгий приказ собирать за собой стреляные гильзы, и потому он так и поступил.
– А не проще предположить, что он пытался убрать улики против себя?
– Да, но куда он их убрал? Положил треклятые латунные цилиндры в карман собственной куртки и таскал с собой целый день до того момента, когда его взяли. Если он хотел избавиться от улик, времени было предостаточно. Они утверждают, что он дошел до реки, чтобы выбросить пистолет, который швырнул с пирса в воду. Почему же он выбросил пистолет, а гильзы оставил? Их вообще можно было выкинуть где угодно. В любую урну, в контейнер для мусора, скинуть в решетку водостока. А он носил их с собой целый день. Где здесь логика?
– Может, он забыл о них?
– Четыре металлических гильзы? Они бы звенели у него в кармане. Нет, Мэтт, здесь какая-то бессмыслица. Полный абсурд.
– Но даже вы не беретесь утверждать, что ваш брат вел себя разумно.
– Пусть даже так, Мэтт. Пусть так. Но давайте тогда обсудим орудие убийства. Оно было совершено из девятимиллиметрового пистолета, верно? Пули, извлеченные из Хольцмана, подтверждают это, как и гильзы, найденные у Джорджа.