В этот момент зазвонил телефон, и резкий звук заставил меня вздрогнуть. Это был Максим Заботкин. Он сообщил, что ему позвонил Горячий и назначил встречу на завтра. Естественно, с деньгами. Максим согласился на встречу, как мы и договорились. Теперь оставалось только подключить милицию. Со своей стороны, Тугов тоже был готов поучаствовать в операции – у него руки чесались показать всем свою отвагу в какой-нибудь силовой акции. Хотя, в данное время бравый капитан, по словам Максима, валялся в их квартире на диване – Заботкины купили ему бутылку водки в качестве искупления своей вины, заключавшейся в том, что с шести часов честный капитан мерз у их подъезда, дожидаясь возвращения супругов от свихнувшегося Гайворонского.
Я не заметила, как задремала прямо в кухне, на диване. Мне снился Сева Гайворонский. И даже не в единственном числе.
Директор краеведческого музея раздваивался, троился... Постепенно количество «Сев» достигло двадцати человек. Он и его клоны были в пышных средневековых париках, в коронах и ярко-пурпурных мантиях. В одной руке у этих коронованных особ были учебники по психиатрии, а в другой – портреты Левы Маркова. Боже, что это за бред?!
«Сева, оставьте мысли о короне! Оставьте! – истошно закричали с портретов Марковы. – Давайте лучше вместе заработаем деньги! Неужели вы не хотите денег? Почему вы не хотите зарабатывать деньги?!»
Неожиданно головы двадцати «Сев» зазвонили, как пасхальные колокола.
«Звонят, Сева? – ехидно поинтересовались Марковы. – А ведь вы не заплатили за телефон!..»
Звон усиливался, «Севы» растаяли в тумане, и тут я поняла, что это звонит мой мобильник, оставленный на столе. Я приподнялась с дивана и кое-как дотянулась до трубки.
– Татьяна, прошу прощения за поздний звонок, просто мне нужно прояснить один момент, – проговорил психолог Каменков.
– Какой момент? – сонным голосом спросила я.
– Понимаешь, я не мог этого сказать при Маргарите. Я так понял с твоих слов, что Гайворонский подозревается в убийстве?
– Можно сказать и так, – зевнула я.
– Так вот, я думаю, что, может быть, можно как-то все объяснить... В смысле причин, по которым Сева отсутствовал как дома, так и у родителей.
– Ну и? – моментально проснулась я.
– Помнишь, я тебе говорил, что у Всеволода уже давно образовалась «пауза» в личной жизни, его отношения с женой рухнули... И он... решил эту проблему...
– Неужели все-таки с Мариной Заботкиной? – неприятно поразилась я.
– Ну что ты! – укоризненно произнес Каменков. – Ты не знаешь эту женщину. Гайворонский много раз жаловался на свою неустроенность, на холодность супруги, на отсутствие всякой взаимности со стороны Марины... И вот как-то он оговорился, что вроде бы нашлась женщина, готовая оценить все величие и неординарность его души и ума... Причем, Сева подчеркнул, что настроен он только на серьезные отношения и она сама – тоже.
– Как ее зовут?! – перебила я психолога. – Ты думаешь, что Сева тогда был у нее?
– Ну, я просто предполагаю. У нее комнатка в центре, в одном квартале от краеведческого музея. Кстати, она там и работает, Сева ее туда потом пристроил. Ее никто никуда не брал – у нее, по словам Севы, тоже вроде бы шизофрения... Правда, в латентной форме. Современными препаратами ее болезнь купировали. В общем, рыбак рыбака видит издалека, – усмехнулся в трубку Каменков. – А зовут ее Аэлита Яковлевна. По словам Севы, это миниатюрная брюнетка, просто Дюймовочка.
– Что ж, Роман, спасибо за откровенность! Я непременно все это проверю, – сказала я и попрощалась с Каменковым.
Я встала, сварила себе кофе и задумалась. Неужели моя версия все-таки рушится и Гайворонский здесь ни при чем? Но тогда все придется начинать сначала, буквально с нуля, ведь я отмела подозрения практически ото всех участников этой компании. Впрочем, нужно еще послушать, что скажет Аэлита Яковлевна. Хотя, она может постараться и выгородить Гайворонского, да и больна она, как и он, ей доверять полностью тоже нельзя. Словом...
Что – «словом», я уже не могла додумать, поскольку у меня опять слипались глаза, даже кофе не помог. Не допив чашку до конца, я отодвинула ее, добрела до спальни и рухнула в постель, провалившись в глубокий сон и отбросив прочь абсолютно все мысли...
* * *Хмурый туманный полдень не принес мне ничего нового. Я, преисполненная радужных надежд, вместе с опергруппой во главе с Мельниковым дежурила возле входа в один из корпусов университета, где должна была состояться встреча Горячего с Максимом Заботкиным. Однако ни в час, ни даже в половине второго бандит не появился. Оперативники Мельникова, бродившие в окрестностях и внимательно присматривавшиеся к каждому прохожему, не привлекая к себе внимания, не обнаружили никого, хотя бы отдаленно напоминавшего Маркова-младшего. В четырнадцать ноль-ноль, когда Максим уже изнывал от долгого бестолкового топтания на месте, Мельников вынужденно констатировал провал операции. Он дал отбой, после чего оперативная бригада поехала по своим делам, а я подошла к Заботкину.
– Увы, – развела я руками. – Вы можете отправляться домой под охраной Тугова. На всякий случай, я бы посоветовала вам быть осторожнее, поскольку такое необъяснимое поведение Маркова меня настораживает.
– Меня настораживает больше всего тот факт, что Марина попала в больницу, – нервно сказал Максим. – Ее положили на сохранение.
Таким я его видела впервые. Он поминутно курил, жесты его стали какими-то дерганными, от флегматичности Максима не осталось и следа, и было очевидно, что он сильно переживает. Мне стало его жалко.
– Это еще не означает, что все плохо, – как можно мягче сказала я. – Так бывает со многими женщинами, а потом они рожают нормальных, здоровых детей.
– Но она так много нервничала в последнее время, – снова закурив, сказал Максим. – К тому же, мы столько сил и нервов на это положили... Черт побери! Все эти Гайворонские помешанные, Марковы... даже из могилы достает! Дадут они нам пожить спокойно?!
– Не волнуйтесь так, – посоветовала я. – А лучше всего, не оставайтесь сейчас один, посидите вместе с Туговым. В крайнем случае, выпейте с ним по рюмочке. Извините, но мне уже пора. У меня на сегодня намечено еще одно важное мероприятие. Надеюсь, что оно не сорвется.
На этом я оставила понурого Заботкина, к которому, впрочем, уже поспешил Тугов.
Мне удалось упросить Мельникова поехать вместе со мной в краеведческий музей и устроить Аэлите Яковлевне официальный допрос. Я вспомнила маленькую женщину: она плавно махала руками, словно лебедушка, и поняла, что это, скорее всего, и есть любовница Гайворонского.
* * *– Я найду Чашу Грааля! Я найду и подарю ее тебе! – раздался из-за дверей кабинета директора музея жуткий загробный голос. – А пока – иди ко мне! Я хочу доказать тебе свою любовь... на прощание!
Мы с Мельниковым просто оторопели и изумленно переглянулись.
– Это Гайворонский! – шепнула я подполковнику. – Только я не понимаю, почему он здесь? Он должен быть дома, под домашним арестом, потому что вчера у него случился приступ! И его жена даже взяла отпуск за свой счет, чтобы за ним присматривать.
Мельников, нахмурившись, решительно толкнул дверь директорского кабинета. Нашим глазам открылась живописная картина, от которой мы, мягко говоря, обалдели.
Всеволод Олегович Гайворонский, облаченный в какую-то сермягу пятнадцатого века, в старинный шлем и сапоги со шпорами, сидел верхом на стуле и прижимал к себе Аэлиту Яковлевну, которая, закатив глаза, так и млела от его слов и прикосновений. При этом Гайворонский размахивал каким-то бутафорским мечом, не замечая, что он задевает им Аэлиту Яковлевну по спине. Сама женщина тоже выглядела впечатляюще: на ней было пышное платье не первой свежести, извлеченное, видимо, из каких-то пыльных подвалов краеведческого музея (и невесть как туда попавшее). Голову ее венчала корона. Но больше всего меня впечатлило то, что это платье с корсетом не было застегнуто, и полуобнаженная грудь женщины четко виднелась в разрезах ткани. Кроме того, на ногах ее красовались колготки-сеточки, что уж никак не вписывалось в наряд средневековой дамы. Непонятно было, кого она изображает: то ли королеву Гвиневеру, то ли дамочку легкого поведения из дешевых парижских кварталов?.. Сам же Гайворонский, похоже, чувствовал себя рыцарем Ланселотом, на прощание перед походом дарующим любовь своей прекрасной даме сердца. А может быть, он замахнулся и на самого короля Артура, учитывая его претенциозность…
Гайворонский впился в губы женщины долгим поцелуем. Он, кажется, уже хотел перейти к более активным действиям, но, словно вдруг вспомнив о чем-то, оттолкнул Аэлиту Яковлевну и устремил горящий взгляд в окно.
– А теперь – вперед! – вскричал он. – Нам предстоит долгий путь до Грааля! Пусть враги Тысячелетней империи трепещут! – И он взмахнул кнутом с изящной ручкой, запрыгивая на стул и воображая, видимо, что он вскакивает на коня и пришпоривает его.
– А теперь – вперед! – вскричал он. – Нам предстоит долгий путь до Грааля! Пусть враги Тысячелетней империи трепещут! – И он взмахнул кнутом с изящной ручкой, запрыгивая на стул и воображая, видимо, что он вскакивает на коня и пришпоривает его.
Видимо, все эти средневековые аксессуары были позаимствованы им из запасников или экспонатов музея.
Аэлита Яковлевна зарыдала – не то притворно, не то искренне.
Я не могла вымолвить ни слова, понимая теперь, однако, что реально представляет собой эта болезнь – шизофрения. А Мельников, привыкший на своем веку, видимо, абсолютно ко всему, решительно вторгся в театральное действие этаким матросом Железняком и громко провозгласил:
– Так, конница! Стой! Раз-два!
Аэлита Яковлевна, в ужасе вытаращив глаза, шарахнулась в сторону, Гайворонский от неожиданности не удержался в «седле» и рухнул со стола на пол. Аэлита Яковлевна истошно завизжала. Всеволод Олегович – с весьма недовольным видом – пытался подняться. Женщина кинулась к нему на помощь, одной рукой хватаясь за платье и пытаясь прикрыть свою полуобнаженную грудь.
– Это как называется? – уже встав и приняв свой обычный помпезный вид, проговорил Гайворонский. – У нас проходит производственное совещание, мы репетируем сцену к двухсотлетию музея!
– Вы именно в таком виде в ней и предстанете? – обратилась я к Аэлите Яковлевне, окинув красноречивым взглядом ее скудное облачение.
– Ой, извините, мне нужно в туалет! – метнулась она к двери, но по дороге ее перехватил Мельников.
– Какой еще туалет в наши времена?! Вон, туда идите, в лесок, – заявил грубоватый подполковник, плохо знакомый с особенностями современных авангардных театральных постановок.
Женщина забилась в его руках, закричав:
– Вы не имеете права! Я вызову милицию!
– Отлично, она уже здесь, – не выпуская ее, ответил Мельников, свободной рукой доставая удостоверение. – У нас к вам есть несколько вопросов. Немедленно оденьтесь, и едем в управление!
Аэлита Яковлевна бросила испуганно-вопросительный взгляд на Гайворонского. Мельников, перехватив этот взгляд, заявил:
– А за вами сейчас приедет бригада «Скорой помощи». И если судебная медкомиссия признает вас недееспособным, то вы избежите грустной участи заключенного, проведя остаток дней в психушке!
– Что?! Какая тюрьма?! – растерянно перевела взгляд с Мельникова на меня Аэлита Яковлевна.
– Скажите, где и с кем вы были восьмого февраля этого года? – крепче сжимая руку, державшую женщину, угрожающе спросил Мельников.
– Но... Я не помню.
– Придется вспомнить, – отрезал подполковник.
Аэлита Яковлевна наморщила узкий лобик, но тут – благородным средневековым рыцарем печального образа – вперед выступил господин Гайворонский.
– Оставьте эту женщину! – властно произнес он, но это получилось у него так комично, что я еле сдержалась, чтобы не фыркнуть на весь кабинет. – Я все скажу, – обреченно добавил он.
– Нет уж, мы вначале послушаем вас, – ткнул пальцем прямо в лицо женщине Мельников. – Фамилия, имя, отчество?
– Аэлита Яковлевна К-калачова, – заикаясь, ответила она.
– Ну что, вспомнили?
Она посмотрела на Гайворонского, поняв, видимо, что скрывать дальше что-либо не имеет смысла, и сказала:
– Я была дома.
– Одна? – надавил на нее Мельников.
– Нет, – покраснела она. – С Всеволодом Олеговичем.
– Теперь вы довольны, бессовестные люди? – с гневом обратился к нам с Мельниковым директор музея, скидывая на пол свою сермягу и обнажая безволосую грудь. – Я не убивал Леву, – уже другим, упавшим голосом продолжил он. – Я любил Леву, Лева – замечательный...
– Всеволод Олегович, – осторожно спросила я. – А почему вы здесь? Вы же должны быть дома, со своей женой?
– Я не хочу находиться рядом с этой женщиной, – забубнил Гайворонский, снимая с головы шлем. – Я ухожу от нее к Аэлите Яковлевне! Она сказала мне, что ее прадед ведет свой род от канцлера Бестужева.
– Ну, конечно же, от кого же еще! – скептически фыркнул Мельников. – Калачовы – это ж типичная дворянская фамилия! Ладно, это ваше дело. Кто еще может подтвердить ваше алиби?
Гайворонский вздохнул и сказал:
– Соседи по коммунальной квартире. Они меня видели там каждый день, после того как я поругался с женой. Вы же понимаете, я не мог сказать Рите, куда я иду...
В этот момент у меня в сумочке запищал мобильник. Нажав на кнопку, я услышала встревоженный голос Маргариты Аркадьевны:
– Татьяна Александровна, Сева пропал! Представляете, я утром заглянула к нему, он еще спал, и я не стала его тревожить. А сейчас, открыв дверь, я увидела, что его нет! И окошко открыто! Он вполне мог в него выпрыгнуть, у нас же первый этаж! Господи, я даже не знаю, где его теперь искать! А если он поехал в свою Германию… зайцем?! У него же хватит на это ума! А Альберт еще заявил, что папа попросил его ему помочь и отвлечь маму, потому что мама хочет лишить папу престола! И что скоро они будут жить в замке, и у Альберта будет свой, отдельный замок, и куча игрушек, а маму они с собой не возьмут! Ведь он же так и ребенка с ума сведет! И где он, вообще?
– Успокойтесь, Маргарита Аркадьевна, – прервала я ее. – Он нашелся. Он на работе. И ведет себя смирно. Сейчас мы отправим его к вам.
Всеволод Олегович отошел в угол кабинета и принялся облачаться в свой цивильный костюм, предпочитая не смотреть ни в нашу с Мельниковым сторону, ни на Аэлиту Яковлевну. Он весь как-то поник и двигался вяло, замедленно. Аэлита Яковлевна, дав Мельникову свои показания, мышкой выскользнула из кабинета и растворилась где-то в глубине музейных помещений.
Но, собственно, судьба этих людей больше не интересовала меня. Главное было в том, что, потратив на директора музея и его, мягко скажем, экстравагантные выходки кучу времени и нервов, я так ничего и не добилась. Версия о том, что Маркова убил его сумасшедший друг – из ревности ли, из боязни ли огласки ли или еще по какой-то причине – окончательно рухнула. И теперь необходимо либо отказаться от дальнейшего расследования, либо искать какие-то другие пути.
Мельников заверил, что его люди проверят алиби Гайворонского, но я уже чувствовала, что его подтвердят соседи Аэлиты Яковлевны. Да и, откровенно говоря, не тянул директор музея на убийцу! Пора честно признать, что я попала под воздействие неких гипнотических флюидов, явно исходивших от этого человека. Только в этом случае он меня загипнотизировал некой своей мнимой причастностью к делу. Да и обстоятельства так складывались, что вполне можно было его заподозрить.
Я размышляла над тем, что делать дальше, уже у себя дома. И под вечер я все-таки решила для очистки совести съездить и поговорить с Ларисой Лиманской, бывшей женой Маркова. Она и ее жених Александр были, пожалуй, последним звеном этой компании, с которым я так и не соприкоснулась. Если не считать семейной пары Звонаревых. Но те казались настолько благообразными и законопослушными, что я решила временно оставить их в покое.
* * *Наклон головы, выжидающий взгляд, чуть насмешливый; тонкие черты лица привыкшей соблазнять женщины – вот чем встретили меня в прихожей. Но, быстро придав своему лицу выражение, более подходившее для послушной и старательной девочки-первоклассницы, Лариса Лиманская проговорила:
– Я так понимаю, что вы ко мне? Вы были на поминках Левы, я вас помню. Про-хо-ди-те... – И она сделала жест в сторону тумбочки с обувью. – Обуйте тапочки, а то у меня не очень чисто, – попросила хозяйка. – Вот. – И она вытащила из тумбочки невообразимо мягкие тапочки с помпончиками ярко-красного цвета.
Я переобулась.
– Пожалуйста, проходите, я сейчас принесу кофе, – сделала она очередной, приглашающий, жест в сторону комнаты.
Я прошла в комнату и попутно отметила, что живет Лиманская достаточно обеспеченно. Мебель была куплена наверняка не очень давно, поскольку выглядела она новой, современной. Особенно выделялась массивная белая кровать, отделанная резьбой с разными завитушками. Масса украшений на обеих спинках кровати и зеркало на потолке, прямо над этим ложем. Видео – и аудиоаппаратура, подвесные потолки, дорогие занавески. Картину этого материального благополучия завершали бутылки французских вин в баре, пачка «Парламента» и иллюстрированные журналы на столике.
– А вот и я, – пропела своим сладким голоском Лариса и грациозно вкатила в комнату столик на колесиках. – Фу, опять он разложил тут свои футбольные проспэкты! – недовольно сморщилась она, глядя на письменный стол. – Саша у меня болельщик, а я это просто терпеть не могу. Фи, какая грубая, тупая игра!
Выплеснув свое раздражение, Лариса снова улыбнулась и пригласила меня отведать кофе. Напиток мне не понравился – на мой вкус, он был слишком слабым и переслащенным. Но я не стала, естественно, говорить об этом хозяйке.
– Что привело вас ко мне? – спросила Лариса, сложив губки бантиком, и манерно переплела пальцы.