Эрнест Маринин Мир для себя
С юга донесся нарастающий гул. Павел нехотя приподнялся, посмотрел, защищая глаза рукой от солнца, и со вздохом опустился обратно на траву.
– Опять колбаса…
Колбаса чуть сбавила скорость, плавно изогнулась на кольцевом съезде, несколько секунд тянулась мимо, подрагивая раздутым лоснящимся боком, наконец кончилась, фыркнула и умчалась под мост, на запад, удовлетворенно дорыкивая на басах. Павел перевалил голову налево и покосился на часы.
– Ровно четыре минуты, – констатировал он.
Над дорогой повисло сизое марево выхлопных газов. Кусты у обочины медленно зашевелились, свернули толстые мохнатые листья воронками и направили их раструбами к проезжей части. Марево, вытягиваясь струйками, поплыло к обочине и исчезло в кустах. Воронки не спеша раскрылись в большие круглые копыта и вывернулись наискосок, глянцевой зеленью к солнечным лучам.
– А хорошие тут селекционеры, а, Роб?…
– Да, – отозвался Михайлов.
Павел снова посмотрел на часы.
– По графику сейчас должна быть сороконожка.
Сороконожка появилась почти сразу – проскочила под мостом, вывернулась вверх по кольцу и через мост укатила на юг. Снова сработали экологические кусты.
– А сороконожки – это те же колбасы, только пустые, – сказал Михайлов. Емкость сжалась и подтянула колеса одно к другому.
– Ну и что?
– Они где-то там сливают груз.
– Сливают… А почему ты думаешь, что это жидкость? – проснулся у Павла дух противоречия. – С тем же успехом может быть газ!
– Емкости эллиптические – они мягкие, их жидкость растягивает своим весом. А газ раздувал бы равномерно, цилиндром, – пояснил Роберт.
– Убедительно. На Земле было бы абсолютно убедительно, а здесь… Понимаешь, дед, меня все преследует мысль, что все тут совсем не то, за что мы его принимаем. Мы ко всему подходим с земной меркой…
– А с какой еще меркой мы можем подходить? Господи, ну видели мы десятка полтора чужих планет, но сами – все те же люди-человеки, земные, и нет у нас пока другой мерки.
– Елки-палки, но это же совсем новая планета, чужой, непонятный нам разум, и тут все может быть совсем иначе. А мы пытаемся искать аналоги чему-то земному, какие-то подобия – что за глупая предвзятость!
– Предвзятость всегда глупая… Но, кстати, – Михайлов ухмыльнулся, – твердо верить, что на другой планете все обязано быть не как на Земле – тоже предвзятость. Павлинчик, не морочь голову: обыкновенная машина, даже старомодная, с обыкновенной цистерной – и не пытайся уговорить меня, что это самоходная картофелечистка. Едем!
– Опять едем… Куда?
– На запад.
– Ну вот, теперь на запад… Зачем?
– Посмотрим.
– А может, еще полежим? Надо это… накапливать статистический материал.
– Жир ты так накопишь. Можешь в машине полежать. – Роберт встал и потянулся.
Павел с завистью вздохнул:
– Как тебя много!.. А ты мог бы донести меня до машины?
– Нет, но я мог бы погрузить тебя манипулятором.
– А вот этого не надо, он ведь железный, знаешь, какой твердый? Ну ладно, хоть подними меня.
– Пожалуйста, Поль. – Роб наклонился и резко ткнул Павла пальцем под ребро. Тот вскочил с воплем и, набычившись, ринулся на агрессора.
Михайлов поспешно выставил вперед ладонь:
– Пауль, дитя мое, веди себя достойно! За нами наблюдают сотни незримых глаз!
– …и незрячих ушей, – буркнул Павел, успокаиваясь. – Нужны мы тут кому-то… Идиотская планета! В промышленном районе, в двух шагах от шикарного шоссе, садится корабль инопланетян, мимо прут одна за другой машины, и хоть бы одна собака обратила внимание!
– Допустим, они невнимательны. Или им не до нас. А может, еще никто не знает – машины-то все автоматы, без кабин… – Роберт оглядел сзади брюки и стряхнул травинку. Подумал и добавил: – И вообще, ты ждешь нормальной человеческой реакции, а это все же не Земля, и людей тут нет. Только что сам меня убеждал, что нельзя подходить с земными мерками…
– Да уж очень тут по-земному. Такое все… пушистое, домашнее…
– Во-во. Настолько, что мы и думать забыли о бдительности.
– А какая тут, к черту, бдительность нужна? Переходя улицу, оглянись по сторонам – вот и вся бдительность. Дача! Справа садись, я поведу.
– Ты же спать хотел? – удивился Роберт.
– Раздумал. Ты меня разбудил. Теперь рулить буду.
Павел пощелкал клавишами и придавил акселератор. Негромко заворчали моторы, вездеход, переваливаясь, выполз на шоссе. Проплыла по прозрачной крыше кабины тень от моста. Вездеход быстро разгонялся. Навстречу, взорвав воздух, пронеслась очередная сороконожка. Роберт поморщился:
– Шумно у нас здесь… И припекает. Сделай тень, Паблито.
Павел затемнил крышу:
– Так хорошо?
– Более-менее. Хоть солнце в глаза не бьет. Посмотреть можно… Э-э! Гляди, что-то новое катит. Тормозни, Паш, а то не успеем разглядеть.
По встречной полосе, за грядкой невысоких кустиков, ехали, неистово лязгая, трубы – огромный пакет трехдюймовых труб, схваченных толстыми кривыми зажимами. Трубы опирались на две далеко разнесенные шестиосные тележки.
– Опять сороконожка, только распополамилась, – догадался Павел. – Вот идейка: сказка о том, как сороконожка, страдающая раздвоением личности, разделилась на две двадцатиножки.
– Правую и левую. Только пиши белым стихом, а то рифмы будут затасканные: рожки, мошки, блошки… А также стежки-дорожки.
– Напишу на привале. И потом буду читать тебе вслух.
– Да, всякая инициатива наказуема, – грустно вздохнул Михайлов и поджал губы.
Павел изобразил горделивую улыбку.
Чадя нефтяным перегаром, дребезжа и громыхая на разные голоса, проехали на восток еще шесть машин с трубами и затесавшаяся среди них рыжая сороконожка.
– Погоняй, Паулино, хватит тебе…
Павел погнал. Однообразно мелькали непарнокопытные кусты вдоль дороги, сливалось в шевелящуюся полосу серое шоссе, бахали встречные машины…
Роберт посмотрел назад и сообщил:
– За нами гонятся.
– Ну да! Кто?
– Очередная цистерна.
– Уйдем! – усмехнулся Павел и придавил акселератор.
– А зачем? Наоборот, притормози. Спешить нам некуда, посмотрим, что она будет делать.
– Например, наедет на нас.
– Увернешься, обочина широкая.
– Ну, допустим, – качнул головой Павел и, отпустив акселератор, принял чуть вправо. Он поглядывал в зеркало, а Роберт вывернулся в кресле. Но ничего экстраординарного не произошло. Цистерна своевременно вышла в левый ряд и, мелодично завывая сигналом, произвела обгон по всем правилам.
– А теперь ты ее обгони!
Павел обогнал – и опять все получилось, как положено: колбаса прижалась вправо и не выказала никаких агрессивных намерений, только снова погудела.
– Ну и что? – поинтересовался Павел.
– А черт его знает. Я пытался проявить какую-то маломальскую активность и отследить реакцию. Но разве это реакция? Все по правилам движения… Сколько прошли от перекрестка?
– М-м… Пятьдесят пять.
– Знаешь, давай догоним переднюю колбасу и сядем ей на хвост. А то свернет куда-нибудь, а мы прозеваем.
– Ну, следующий перекресток не скоро. Между ними ведь приблизительно по сто километров, вроде так мы намерили сверху?
– А вдруг проселок?
– Действительно… Умный ты, дед!
– Я не умный, я старый, – вздохнул Михайлов.
Павел увеличил скорость, и минут через десять они догнали переднюю цистерну. Она шла с постоянной скоростью около восьмидесяти километров в час, слегка покачиваясь на подвеске. Павел включил автопилот и откинулся вместе с креслом, уложив ноги на баранку. Прикрыв глаза, он шевелил губами и изредка чертыхался. Видно, всерьез сочинял балладу о сколопендре-шизофреничке. Михайлов посмотрел на него, ласково улыбнулся и, чтобы не смущать, притворился, что спит…
Когда он проснулся, вездеход стоял.
– Что случилось, Павел?
– Приехали.
– Куда?
– На разгрузку, как ты и обещал. Похоже на заправочную станцию.
Действительно, выглядело очень похоже. Сзади был перекресток – развязка на двух уровнях, с клеверным листком съездов. Справа поднималось над кустами что-то прямоугольное и бетонное, вроде трансформаторной будки. Из-за будки высовывался жирный задок знакомой колбасы. Колбаса, сунув в землю толстый кольчатый хобот, на глазах худела и съеживалась. Сперва было видно только последнее колесо, но потом из-за бетонного угла, медленно поворачиваясь, выползло краем еще одно. Как и предполагал Роберт, колбаса превращалась в сороконожку.
А перед будкой стояла машина с трубами и заправлялась, явно и недвусмысленно.
Михайлов спрыгнул на асфальт и подошел поближе. Под трубами что-то щелкнуло, шланг зашевелился, полез кверху и довольно быстро утянулся в круглую дыру в бетонной стене будки, а на асфальте осталась тонкая струйка вытекшей из шланга жидкости. Роб мазнул пальцем и понюхал – обыкновенный, не очень чистый бензин.
Тем временем трубовозка зафырчала, посигналила в терцию и тронулась. Из-за будки выехала бывшая колбаса, а ныне сороконожка, и заняла освободившееся место. Со щелчком откинулась крышка бака, показав оранжевую изнанку, заныл сигнал. Механическая рука вытянула из бетонной стены шланг и ткнула в горловину. В будке щелкнуло и заурчало.
Заправка была полностью автоматизирована. Михайлов осмотрел будку со всех сторон, но никаких признаков наличия аборигенов не нашел. Даже кассы. Он плюнул и вернулся в вездеход.
– Давай дальше. Тут никого нет.
– Вот это как раз понятно: пары, вредные выделения, тут и не должно быть людей. Само собой… Ладно, дальше – так дальше, а куда?
– На север, наверное. Посмотрим, откуда трубы везут.
Когда стемнело, они сделали привал. Вездеход оставили на обочине, разлеглись на травке и поужинали всухомятку при свете переноски.
– Ленивый ты, Паоло, – вздохнул Роб. – Худо тебя воспитали, без внимания к быту и людям. Сейчас бы похлебать окрошечки…
– Нет, Роберт, нельзя, – проникновенным тоном возразил Павел. – У человека всегда должна быть какая-то неудовлетворенность. Вот пусть окрошка останется твоей заоблачной мечтой, чтоб было к чему стремиться, чего жаждать и алкать, что влекло бы обратно на Землю. Должна же у тебя быть какая-то материальная заинтересованность!
– Окрошка – это не материальный стимул, это духовная потребность, – томно объяснил Роб.
– Ловко ты стираешь грани между материальным и духовным. А между умственным и физическим тоже можешь?
– Еще не очень. А вот аборигены, похоже, стерли – все на машины перевалили… Тьфу ты черт, ну и клаксоны у них! (По шоссе с квакающим ревом пронеслась цистерна, сверкающая фонарями как новогодняя елка…) Вот я и говорю, все на машины перевалили, а сами, небось, расползлись по уютным уголкам и умствуют. Удовлетворяют духовные потребности…
– Окрошку кушают?
– Может, и окрошку… Э-э, а тебе чего надо?! – Михайлов вскочил на ноги.
– Ты кому?
– Да вон колбаса с нашим вездеходом заигрывает!
Только что проехавшая цистерна остановилась и, поквакивая, помаргивая цветными огнями, сдавала назад, к вездеходу.
Тут и Павел вскочил:
– Передок помнет!
– Он отъедет…
Но цистерна остановилась в метре от вездехода, поквакала еще немного и, не дождавшись ответа, уехала.
– Чего это она? – Павел растерянно смотрел на Михайлова.
– Ты у меня спрашиваешь? Как говорил кто-то умный, на пустом месте гипотез не измышляю. – И тут же, противореча самому себе, предположил: – Может, хотела сигаретку стрельнуть… Так вот, возвращаясь к потребностям: как ты смотришь на еще одну чашечку чаю?
– Одобрительно, – оживился Павел.
– Ну так сходи согрей.
– Но, с другой стороны, чай горячит и возбуждает, может перебить сон… Я, пожалуй, уже не хочу.
– Тебе колом сон не перебьешь. Ну, Панчо, не капризничай, уважь старика, согрей чайку.
– Человек каждый день роет себе могилу зубами, – задумчиво проговорил Павел, глядя в пространство.
– Я не буду пить чай зубами. И вообще, кто сегодня дежурный?
Павел тяжко застонал, поднялся и побрел в вездеход…
После третьей чашки Михайлов утомился и удовольствовался.
– Вот видишь, Полоний, как хорошо, что ты нашел в себе силы.
– Последние, между прочим. Сейчас я лягу и буду спать долго-долго.
– Нет, Пашуня. Сейчас ты помоешь посуду. Из метапоследних сил. А потом ляжешь и будешь спать долго-долго – до самых двух часов ночи.
– А после – во вторую смену, да?
– А после на вахту.
– Зачем? Склянки бить или «Слуша-а-ай» кричать?
– Ну, скажем, выполнять пункт 32-д Инструкции.
– Разве что… Глубокоуважаемый начальник, а может, ну ее, Инструкцию? На такой даче…
– Не ну. Допустим, аборигены предпочитают ночной образ жизни.
– Ну да! Что они, психи?
– Очень может быть. И вообще, один мой знакомый тут долго распинался насчет вреда земных мерок и понятий. А вот мне, скажем, земные понятия подсказывают, что жизнь полна неожиданностей и что береженого Бог бережет.
– Ладно, шеф. Намек понят, босс. Только я и посуду тогда, а?
– Черта с два. Тогда ты скажешь, что уже другие сутки и что ты уже не дежурный. Кроме того, мысль о грязной посуде не даст тебе спокойно спать, и ты не наберешься сил для ответственной вахты. Так что давай сейчас.
Около полуночи Михайлова начало клонить в сон. Шоссе давно опустело. «Странно, кстати. Что, автоматы спать легли?…» Над прозрачной крышей кабины дышали в небе колючие чужие звезды. Стало холодней. Кусты свернули листья на ночь в мохнатые трубочки. Изредка в отдалении мелькали через дорогу бесшумные расплывчатые тени. Небольшие и нестрашные.
Роберт поставил спинку сиденья вертикально – чтобы неудобно было дремать – и задумался. Он пытался систематизировать нелепые впечатления первого дня, но для гипотез и в самом деле было мало информации. «С первого взгляда все тут напоминает самую что ни на есть среднюю полосу. Шоссе Владимир – Москва. Разве что без населенных пунктов. Но это как раз объяснимо: жилье, конечно, где-нибудь в стороне, подальше от ревущих, грохочущих, лязгающих машин, всех этих многоликих сороконожек – какого дьявола они такие шумные, кстати?… Люди, или кто они там, аборигены, в общем, живут в тихих уютных поселках среди природы, шоссе туда не нужны, есть линии доставки, а на работу – индивидуальным воздушным транспортом… Хотя ничего такого видно не было… А, собственно, зачем на работу? Автоматика у них на уровне, значит, коллективный труд в простейших формах уже не нужен. Физического труда вообще нет, для большинства видов творчества уединение даже полезнее… Обыкновенная компьютерная сеть – или там ТВФ – позволяет связаться с любым человеком, учреждением, инфотекой… Нужно совещание или мозговой штурм – включай полиэкран или трехмерку… А что, непротиворечивая картина. Второй виток спирали исторического развития. Пока машины делают всю черновую, тяжелую, обыденную – короче, механическую работу, люди могут развивать искусство и науки. Как рабовладельцы в античные времена. Пока рабы пахали, Лукреций Кар сочинял поэму „О природе вещей“. Но потом ведь появляется какой-нибудь Спартак, Савмак, Бабек, и идиллия летит ко всем чертям. (Ну вот, опять злополучный бунт машин!). Положим, пока тут таким и не пахнет. Но пока у машин мало индивидуальности. А прогресс требует, рано или поздно все эти железяки станут личностями. И вот тогда жди Бабека… А интересно, как это может выглядеть: машины просто откажутся работать по программе или начнется, извините, механический террор? Ну-ну… И если б такое на Земле, так на какой стороне баррикады я окажусь? Нет, правда, несправедливо ведь… Тьфу ты, какая чушь в голову лезет, точно засыпаю…»
Он вдруг увидел себя в засаде, с тяжелым гранатометом – один конец на бруствере, другой на плече, и шоссе в прорези прицельной планки, и вот из-за бугра выползает двенадцатиосная громадина на толстенных ребристых скатах, далеко разносится утробный, стегозаврий рев, настороженно поворачиваются решетки радаров и излучателей, из люка выглядывает голова в черном шлеме… Роб целится на полметра выше верхней кромки колес, между шестой и седьмой осями, делает упреждение, ведет тяжелый ствол за машиной, и когда передок закрывает березу-ориентир на той стороне дороги, плавно тянет спусковой крючок второй фалангой указательного пальца. С визгом вырывается ракета из широкого дула базуки, тянет за собой бело-рыжий сноп огня, летит долго и медленно, а колеса продолжают вращаться, перекрывают по очереди ориентир, поворачивается на шум голова в шлеме – и тут удар! С грохотом рвутся топливные баки, взвивается кверху клуб подкрашенного снизу пламенем дыма, верещат и свистят осколки, вываливаются из люков фигуры в горящей одежде, а тяжеловесная громадина продолжает ползти вперед по инерции, замедляет ход, вертится на месте, но антенны тянутся в сторону восемнадцатилетнего Роба, на него накатывает волна ужаса… Не хочу, не хочу, нет, за что?! Мне сказали: «Стреляй» – я стреляю, я знаю, вы враги, потому что убиваете нас…» – «Нет, это ты враг, это ты убил моего брата и моих друзей», – слышится ему беззвучный ответ, а он не знает, где правда, потому что он стреляет и в него стреляют, а за что? За кого? За чью свободу, за чье счастье? Он поворачивается, кидается бежать, бросив горячую трубу базуки, а сзади все еще ревет и скрежещет… Рев усиливается, приближается, сейчас навалится и раздавит…
Роберт передернулся и проснулся. Сзади доносился негромкий рокот чужого мотора, работающего на холостых. Заквакал клаксон – серия коротких сигналов разного тона. Вспыхнули и погасли несколько раз фары, перемигнулись разноцветные фонари.
«Ну вот и контакт», – подумал Михайлов и дернул за ногу Павла.
– Вставай, сынок, за нами приехали.
– Где? Что?…
– Вставай, вставай, пошли встречать делегацию.