— Зачем? — она удивилась, но не очень. Видимо, тот, кого она знала раньше, позволял себе и не такие чудачества. Угадать бы, черт возьми, кем он был — этот неизвестный? Хиппи, художником или богатеньким предпринимателем?
— Так получилось…
— Ладно, хоть так. — Она фыркнула. — Ладно, не тушуйся.
— Я не тушуюсь.
— Вот и хорошо. Что делать-то будем? В смысле развлечений?
Набравшись смелости, я ляпнул:
— Может, в театр сходим?
— Куда, куда?
Я повертел головой, собираясь с мыслями.
— В вашем «Лоранже» сегодня сеанс Магии. В роли мага — мой школьный друг. Так что, если хочешь…
— Ну, наконец-то! — девушка, похоже, обрадовалась. — В кои веки предложил что-то новенькое. Я уж думала, опять потащишь на свое чертово озеро.
— Значит, надоело?
— Еще бы! Второе лето летаем!
Я улыбнулся. Вот и первая полезная информация! Если летаем, значит, и впрямь не бедные. А два лета на озере — это два года. Как минимум. И отношения, видимо, наличествуют самые близкие, что, кстати, пока не радует. Золото на голову падает тоже пребольно.
— Когда сеанс?
— Ммм… Кажется в пять.
— Тогда нам пора! — взглянув на свои крохотные часики, девушка весьма проворно ухватила меня за руку, с силой потянула. — Ну? Что сидишь, побежали!
Порадовавшись, что пиджак мой выглядит более или менее прилично, я поднялся со скамьи и поспешил согнуть руку галантным крючком. Что ни говори, а сходить с ума в обществе красавиц было чуточку легче…
ЧАСТЬ 2 КОНСТРУИРОВАНИЕ
Глава 1 Театр Павловского…
Начало сеанса было знакомым до оскомины, а потому пару раз я даже украдкой зевнул. Расхаживая по сцене элегантной цаплей, Димка рассказывал о своих целительских подвигах, бархатно вещал о скрытых возможностях каждого индивида в отдельности и всего сообщества в целом, демонстрировал «непальские» и сработанные из уральского камня четки, не забывал разворачивать в пальцах цветастые карты Таро. Постепенно к нему выходили ярко разодетые ассистенты, и под руководством Димки тут же на сцене начинало разыгрываться некое загадочное действо. Артисты с выражением читали стихи Ахматовой и Цветаевой, вставали на руки и под аплодисменты зрителей пытались шагать взад и вперед. Один из них, поднатужившись, даже изобразил вполне добротное сальто. Впрочем, в эти первые минуты на сцену я практически не смотрел, посвятив все внимание своей новой знакомой. Часто поглядывая на нее сбоку, я продолжал свое продвижение в сумеречном тоннеле, на ощупь пытаясь выявить оставшиеся ловушки и сюрпризы. На этот раз мое волнение было особенным. Удивительно, но минувшие сутки дни так и не смогли превратить меня в индифферентного чурбана. Я не просто волновался, — я почти дрожал. Даже пришлось сцепить руки на коленях, чтобы скрыть предательскую вибрацию. Такое у меня было лишь раз в жизни — за минуту до выброса из самолета с парашютом. Но то был первый прыжок с моего первого километра, сейчас же я решительно терялся в догадках. В самом деле, легче было поверить в покушение и телохранителей, нежели в эту явившуюся неведомо откуда девушку. Я не знал ее, и это было правдой, но что-то в ее голосе, мимике и телодвижениях казалось мне до головокружения знакомым. Да, она напоминала мою давнюю пациентку, но и пациенткой она быть не могла, поскольку в чертах ее с каждой секундой все явственнее проявлялся иной, более близкий мне облик. Я убеждал себя, что это невозможно, что это всего лишь элемент моего затянувшегося бреда, однако перебороть себя никак не мог. Фигура, голос даже манера говорить и двигаться — все в этой девушке напоминало Наталью, а проще говоря — Натку. И самое жуткое, что, украдкой поглядывая в ее сторону, я вдруг преисполнился мистической уверенности, что Натальей она окончательно станет именно в процессе этого сеанса. С украденного ключа окончательно сделают слепок, а с апельсина сдерут ноздреватую горькую кожицу…
Мысль показалась мне столь пугающей, что, как и при первом посещении сеанса Павловского, я ощутил позыв тотчас встать и уйти. Я даже начал было подниматься, когда некто бесцеремонно дернул меня за рукав. Повернув голову, я с ужасом обнаружил, что справа от меня сидит тот самый носатый субъект, которого я видел в парке. Правда, там он был удивительно маленький, здесь же ростом тянул на вполне зрелого мужичка — все в той же замурзанной железнодорожной шинельке, с глазками, в которых пенилось хмельное веселье.
— Сиди, браток, чего дергаешься? — шикнул он. — Как раз начинается самая изюмина.
— Какая еще изюмина? — пролепетал я, плюхаясь на сиденье.
— Та самая, что с червячком!
Непонятно какой именно «червячок» имелся в виду, но хозяин шинели оказался прав. Спектакль, о котором поминал Дмитрий, действительно успел начаться, и стоило пожалеть, что момент перехода к игре я легкомысленно проморгал.
Кульминация стремительно приближалась, и это ощущалось по напрягшимся фигурам зрителей. Да и вся атмосфера в зале стала сладковато-вязкой, подернувшись едва заметной розовой дымкой. Об этом не очень хотелось думать, но, судя по всему, Димка Павловский и в этом мире беззастенчиво баловался психотропными средствами. Во всяком случае, обычный гипноз я бы давно раскусил. Но здесь было нечто иное — более сильное и бесцеремонное. Уже через минуту я успел ощутить некую заторможенность во всех своих членах. Со зрением тоже творилось неладное, — я начинал видеть лица людей, сидящих в первом ряду, люстру на высоком потолке, а в один из моментов вдруг ясно разглядел собственный затылок. А еще немного погодя, моя очаровательная соседка совершенно необъяснимо переместилась на ряд вперед. И почти тотчас носатый мужичок панибратски ткнул меня локтем в бок.
— Хороша краля, а? Сдается мне, ты тоже на нее косяка давишь. Или нет?
Я ошеломленно сморгнул и ничего не ответил. Кому другому я мог бы засветить в глаз за подобную фамильярность, но этот плюгавый сморчок также был тайной за семью печатями. Одно то, что он умел так легко и просто ужиматься в размерах, само по себе внушало если не уважение, то, по крайней мере, определенный трепет.
Между тем, сумбурно переговариваясь и громко топоча, актеры хлынули со сцены в зал. То и дело толкая зрителей, они задавали какие-то вопросы, со смехом указывали друг на друга пальцами, трепали на головах людей волосы. Залихватски присвистнув, один из них умело растянул меха гармони, мастерски выдав замысловатый перебор, пошел пританцовывать.
— Вовлекают, суки!.. — удовлетворенно хмыкнул мужичок. — В прошлый раз еще хуже было. Они, слышь-ка, огонь развели, а зрителей тушить заставили. Дымина была — закачаешься! Зато все натурально — огонь, крики, паника.
— Это что же, все Дмитрий наколдовал? — процедил я.
— Причем тут Дмитрий? — хозяин шинелишки удивился. — Мы, понятно. Все вместе…
Ему было понятно, а мне нет.
Артисты, тем временем, все больше наглели. Окончательно перемешавшись с публикой, они явно действовали по какому-то заранее оговоренному плану. Кто-то из них продолжал навзрыд декламировать стихи, кто-то читал молитвы, а в темном углу какой-то шустрый артистик уже вовсю задирал коренастого мужичка. Работала явно не система Станиславского, — в роль вынуждены были вживаться не артисты, а сами зрители.
— Тут, глянь-ка, балконы опасно расположены. — Снова зашептал мужичок. — Бабешка одна в прошлый раз так хохотала, что шлепнулась вниз. Так артист, на которого она сверзилась, не растерялся, вежливо так поднял ее с пола и отвел на пустующее место. Что характерно, даже монолог, сука, не прервал!
— Зомби, — я кивнул своим мыслям. — Программная версия.
Между тем, чудная постановка продолжала идти своим ходом. Я мало что понимал, однако следил за кипящими страстями с нарастающим вниманием. Разумеется, во главе всего стояло преступление, центральная роль отводилась деньгам, и где-то пока еще на далеком горизонте маячило законное наказание. В общем, мой самый нелюбимый репертуар — его величество «дюдюктив».
К слову сказать, сколько же я вынес в свое время из-за господина Достоевского! Я обожал его «Карамазовых», без конца перечитывал «Идиота», но терпеть не мог его детективы, среди коих высочайшим айсбергом являлось, безусловно, «Преступление и наказание». Как ни грустно, но в этой плоскости я также кардинально расходился с миром. Мир обожал детективы, я же их практически не переваривал. При этом меня отпугивала даже не агрессия, а сама убогость мотивации. Тысячи и тысячи детективных сюжетов раскручивались, в сущности, вокруг одних и тех же вещей — мести и денег. Это было любопытно один раз, это можно было прочитать сто раз, однако на сто первый люди должны было, по моему разумению, ощущать явственную тошноту.
Если человека влекла магия вселенной, если он творил безрассудства из-за любви или высоких идей, я готов был воспринимать это с великим интересом, однако тех же безумств, совершаемых из-за резанной бумаги с картинками тех или иных президентов, я решительно не понимал. Все это отдавало детской песочницей, в которой неумные дети вновь и вновь хоронили умершего воробья. При этом для пущей важности могилку кропили кошачьей мочой, осыпали дешевой карамелью, а напоследок украшали одинокой ромашкой. Тем не менее, факт воробьиной смерти продолжал несказанно волновать людей, и, конечно, самое пристальное внимание уделялось загадочной ромашке с искомой мочой, придающей всей церемонии особый эпатирующий колорит.
Словом, горе-интеллигент, из-за Грошевой прибыли решившийся на трепанацию старческого черепа, меня никогда не интересовал, как не интересовала и сидящая в нем «тварь дрожащая», с детским любопытством тянущаяся к смертоубийству, норовящая увидеть за означенным действом нечто значимое и величественное.
Помнится, один из моих пациентов выразился по поводу означенного романа кратко и грубо. Онанизм дешевого интеллектуала! — так он, кажется, выразился. В первые минуты я даже обиделся за Федора Михайловича, начал убеждать пациента, что всей глубины произведения он, видимо, не понял и не осознал. Однако, спустя время, втайне от всех и даже, наверное, от себя самого, решил, что грубоватое суждение пациента было не лишено определенного смысла. Тем не менее, будучи хрестоматийным детективом, именно этот роман собрал наибольший урожай мировых пенок, взволновав умы даже таких китов, как Кортасар и Маркес…
— Сейчас, слышь-ка, — снова зашептал мне на ухо мужичок, — вон тот жирный пырнет того худого шпажонкой, и мы все поплывем на соседнюю улицу…
Ни удивиться, ни переспросить я так и не успел. Все случилось именно так, как предсказал неказистый пророк — даже намного быстрее. Двери сразу нескольких балконов с треском распахнулись, и в зал водопадом хлынула вода. Никто не командовал людьми, но и артисты, и зрители — все дружно устремились к окнам. Речь шла о спасении жизни, и люди старались не мешкать.
Выскакивая на улицу, мы чавкали ногами по лужам, взволнованно переговаривались и сопели. Отчего-то направление не пришлось даже выбирать, зрители без того знали куда идти и бежать. Между тем, в соседнем здании уже гостеприимно отворяли двери. Я хотел было задержаться, но ничего не вышло. Мне и охнуть не дали, одним махом втолкнули в ярко освещенное фойе, а, спустя минуту, спектакль вновь возобновился. С мокрой одежды вода стекала на пол, люди не отошли еще от пережитого, однако спектакль шел своим чередом, бодро подбегая к финалу. Отжав парик, главный злодей выхватил кинжал и сделал выпад. Героиня, закатив глаза, рухнула в обморок, а глубоко положительный граф, увильнув от злодейской стали, проворно спрятал пачку ассигнаций в карман. Это подметил дошлый карманник и, улучив минуту, подставил графу ножку. Всего секунда понадобилась ему, чтобы переправить деньги себе за пазуху. Схватка за деньги продолжалась, прерываясь лишь появлением новых лиц. Из-за кулис выбежал какой-то загорелый купец, за ним выскочила пара дюжих пиратов. Рассмотрев, наконец, что в качестве ассигнаций выступают доллары, на сцену вылез и предприимчивый зритель. Ему в итоге и достались купюры, поскольку зритель играл не по правилам, бодаясь головой и довольно сердито размахивая кулаками. Совладать с ним попытался поднявшийся с пола граф, но и у него ничего не вышло. Получив от зрителя удар в пах, благородный граф картинно вскрикнул и гусиным шагом отошел к стеночке. Там он зацепил пальцами кулису и с грохотом рухнул в оркестровую яму. Мужичок в железнодорожной шинелишке, который все также сидел рядом со мной, сочувственно шмыгнул огромным носом.
— Здорово играют, — вздохнул он. — Бьют прямо натурально…
Я промычал что-то неразборчивое. Поискал глазами свою новую знакомую и с ужасом сообразил, что совершенно не помню ее лица. Она наверняка была где-то здесь, но узнать девушку я не мог.
— Как думаешь, найдут баксики? — придвинулся ко мне сосед. — Там ведь пухлая пачка была. Тыщ, верно, на десять!
Я пожал плечами и этим движением одновременно отстранил от себя мокрого мужичка. Он, впрочем, не унимался.
— Жаль, не догадался сам выскочить. — Пыхтел он. — У меня бы, хрен, потом отняли!..
Внезапная смена декораций, да и само наше пространственное перемещение, по мнению загадочного автора, должны были, вероятно, взбодрить уснувших и ошарашить заскучавших. Ход был сильный, и, надо признать, сработал прекрасно. С пробудившимся аппетитом зрители захрустели вафлями, захрумкали шоколадом. Падению графа даже бурно похлопали. Когда же спектакль завершился и артисты вышли на поклон, аплодисменты грянули еще более дружные. Кое-кто из жующих зрителей даже поднялся. Все радовались, что спектакль завершился достаточно мирно — без пожара, смертоубийств и землетрясений. Пожалуй, пора было выбираться из театра и нам.
В гудящем вестибюле своего носатого мужичка я неожиданно потерял. Это случилось так внезапно, что мне даже показалось, что он снова уменьшился. Скакнул вниз и пропал. Рыская по переполненному вестибюлю, я наткнулся на плачущего юношу. Он явно пребывал в трансе, и по долгу психолога я тут же взял его за руку. Наверное, он только этого и ждал, потому что тут же вылил на меня свою немудрящую историю, которая легко умещалась в одной фразе: он, бедолага, ее любил, она, гадина, его нет. Юноша также поведал мне, что уже дважды пытался утопиться, но тело никак не желало тонуть. Оно было легче воды, и всякий раз всплывало на поверхность.
Точно пса я погладил юношу по голове и принялся объяснять, что ничего страшного не произошло и что после тридцати все женщины обычно умнеют. Если набраться терпения и продолжать их любить, они даже могут стать прекрасными друзьями. Если же любовь пройдет, женщины превратятся в любовниц.
— Правда? — мой новоиспеченный пациент повеселел. — Но ведь если ждать до тридцати… Боже! Это так долго…
— Зато есть шанс испытать себя на прочность. По-настоящему испытать, вы понимаете меня?… Нет, юноша, ничего более серьезного, нежели испытание временем. — Продолжая лить патоку на израненную душу моего внезапного визави, я одновременно продвигался к выходу. — Если ваша цель — золото, оно не потускнеет, если же нет, то и горевать нечего.
Несколько запоздало я обратил внимание на девушку с длинными волосами, которая шла за нами, внимательно прислушиваясь к моим речам. Мне даже пришло на ум, что это и есть подруга парнишки. Я заговорил несколько громче, пытаясь через интонации и слова тронуть ее жестокое сердце. Как ни крути, а несчастный Ромео действительно был настроен покончить с собой.
В конце концов, мне все-таки удалось посадить его на трамвай, и он уехал. Я же, оглянувшись, неожиданно разглядел девушку с длинными волосами.
— А почему вы не уехали?
— Я? — она удивилась. — Почему я должна была куда-то уехать? Я вас хотела дождаться.
— Это еще зачем?
— Как зачем? Послушать. Может, вы и мне что-нибудь расскажете.
— Вам? Но что же вам рассказать? — я несколько растерялся.
— Ну… Про любовь, конечно. Про золото, которое не тускнеет.
— Понимаете, я бы с удовольствием, но ведь уже поздно. А я даже толком не просох.
— Велика беда! Можно заглянуть ко мне в конуренку, — легко предложила девушка. — Там и обсохнете, и переночуете, если что.
Я взглянул на девушку внимательнее. Мои недавние словеса и моя горячность ее явно тронули. Иначе не последовало бы столь открытого предложения. Как бы то ни было, увиливать я не стал. Как говорится, не та была ситуация и не то положение.
— Ну, в общем, если это не слишком далеко…
— Да какое там — всего пара кварталов!
— Что ж, если в конуренку, тогда, наверное, можно. — Я задумался. — Но только при одном условии.
— Каком именно?
— Вы мне расскажете об этом городе все, что знаете. А заодно растолкуете, кто и почему за мной охотится.
— Ну, если это вам так нужно, пожалуй, кое-что и расскажу.
— Про город?
— И про охоту, — девушка стеснительно улыбнулась. — Про охоту даже проще. Дело в том, что на вас поступил заказ общенационального уровня, вот местные агенты и стараются изо всех сил.
— То есть? — я оторопел.
— Видите ли, сейчас такое время, когда расправиться с вами достаточно несложно. Далеко не все еще узнают вас в лицо, да и в Палате Визирей полный кавардак. Но это сейчас, а через неделю все может измениться, — вот они и спешат.
— Они? Это кто же?
— Как кто! Те, кто желают вашего устранения. Лидеры оппозиции, ванессийские шпионы и так далее… — щелкнув замочком, девушка извлекла из сумочки миниатюрный пистолетик, чуть поколебавшись, выбросила в урну. — Вы уж простите, но я ведь тоже хотела вас убить.