— Сэм, Эрла не смогла одолеть вся морская пехота Японии.
— Да, ты права. Но все же...
— Природа щедро одарила Эрла. У него врожденный талант добиваться всего действием и силой. Его способности значительно превосходят способности обычных людей, и нам обоим это прекрасно известно. Господу Богу было угодно ниспослать Эрлу великий дар, и Эрл всегда использовал его, выполняя свой долг в самых опасных местах. В данной ситуации его оценка является более весомой, нежели моя или твоя.
— Знаю. Но я просто не могу сидеть сложа руки. Я провел все косвенные исследования, какие только мог, черт побери. И сейчас мне остается или отправиться в Джэксон к губернатору штата Миссисипи и поднять страшный шум, или признать тот факт, что я больше ни к черту не гожусь.
— Сэм, я не желаю слушать, как ты говоришь о себе такое. Ты великий человек, и ты приведешь нашу страну к миру и справедливости, которые заслужил наш народ, весь без исключения. Но в данном случае ты должен положиться на чутье Эрла. Если он хочет, чтобы все обстояло именно так...
— Просто прошло уже так много времени...
— Сэм, а может быть, все дело вот в чем. Эрл прекрасно сознавал: если его схватят и он будет надеяться на то, что друзья придут к нему на помощь, эта надежда, эта вера его отравит. Уничтожит. Ему требовалось избавиться от пустых иллюзий. Эрл должен был знать наверняка, что никто ему не поможет, потому что только в этом случае он располагал бы свободой делать именно то, что считает нужным. Так что ты должен строго выполнять его пожелания. Эрл знал, что делал.
Такая мысль еще не приходила Сэму, но сейчас, переваривая ее, он в который раз убедился в том, что Конни обладала даром проникать в чужое сознание, чего сам Сэм был лишен начисто, как бы ни хотелось ему овладеть этой способностью.
— Эрл не может ни на что полагаться, — продолжала Конни. — Для него это будет равносильно смерти. Он научился заботиться о себе сам, и это далось ему нелегко. Его суровым учителем была эта жуткая семья с этим жутким отцом, поэтому Эрл предпочитает идти по жизни, не рассчитывая на чью-либо помощь, полагаясь только на себя самого. Вот почему все герои в конце концов оказываются такими трагическими личностями. Они одиноки.
— Возможно, в твоих словах что-то есть.
— В этом сила Эрла, но в этом и его судьба. Однако будем надеяться, что его время еще не пришло.
— И все же, — заявил Сэм, — я не могу просто сидеть и ничего не делать.
— В таком случае ты должен заняться чем-нибудь полезным. Нельзя даром терять время. Ты должен определить, что поручил бы тебе Эрл, если бы он вернулся сюда, живой и здоровый. В этом случае ты подчинишься его желанию, но также окажешь ему посильную помощь.
И снова эта женщина была права. Сэм искоса взглянул на Конни — они сидели на скамейке в парке в Форт-Смите, где они встречались каждый вторник в четыре часа дня, чтобы пообедать вместе подальше от назойливых глаз и насладиться обществом друг друга, не притворяясь, что они свободны.
Сэму время от времени приходила в голову страшная мысль: что Конни бросит Рэнса, а он сам уйдет от Мэри и они оставят все в прошлом — Арканзас, свои семьи, надежды, привычки, ожидания, — начав жизнь сначала. Отправятся в Париж или еще куда-нибудь, Конни мечтала стать писательницей, она сможет начать работать над книгой. А он... Ну а что он? А ничего. Вот почему этого никогда не будет. Вот в чем была главная проблема: он хотел в жизни только одного — сажать преступников за решетку, управлять округом, быть влиятельной силой в Демократической партии.
— Я не знаю, что мне делать, — наконец признался Сэм, — Все архивы прибрало к рукам правительство.
— Какие архивы?
— Личное дело того врача. Он скончался в сорок пятом году в той колонии, и его личное дело засекречено. Возможно, это имеет какое-то отношение к тому, с чем мы столкнулись, но точно я ничего не могу сказать. Однако в любом случае это тупик.
— Гм, — задумчиво покачала головой Конни. — Ты не знаешь, откуда он?
— Кто?
— Этот врач.
Сэм порылся в памяти.
— Нет.
— У тебя есть его фамилия и имя. Он был врачом. Предположительно занимался научными исследованиями, так?
Пусть его личное дело засекречено, Сэм, но у него ведь была своя жизнь. Жена, дети, дом. После него остались какие-то воспоминания, какие-то вещи, что-нибудь в таком духе.
— Но каким образом я могу...
Сэм умолк, вспомнив Нила Гринберга.
— Я учился в Принстонском университете вместе с одним человеком, — сказал он. — Его зовут Нил Гринберг. Очень порядочный, очень умный. Затем он поступил в медицинский колледж, а сейчас работает в руководстве Ассоциации американских врачей.
— И что?
— А то, что я могу ему позвонить. Наверное, у них тоже должны иметься какие-то архивы, и Гринберг поможет получить к ним доступ.
— Точно.
— Да, и тогда я смогу познакомиться поближе с этим загадочным врачом. Встретиться с его вдовой, если после него осталась вдова, с его детьми, если они у него были. И...
Сэм умолк.
— Это ведь очень мало, правда? — помолчав, сказал он.
— Да, — улыбнулась Конни, — но это уже что-то.
Глава 22
— А сейчас я объясню тебе одно простое правило, — сказал начальник участка. — Ты будешь работать усердно, иначе я изобью тебя палкой до крови. Все понял?
Эрл ничего не ответил.
Начальник участка возвышался над ним на огромном жеребце. Времени было семь часов утра. После долгого пути заключенные через лес вышли к плотине. С одной стороны от нее был расчищен обширный участок земли, и через него проходил оросительный канал. С другой стороны простирались бескрайние джунгли.
— Значит, ты считаешь себя крутым? Вчера вечером отлупил пару цветных ребят? Ха, это все ерунда. А вот если ты раскроешь на меня свою пасть, я буду дубасить тебя этой палкой до тех пор, пока ты не подохнешь. Ты все понял?
И снова Эрл ничего не ответил этому человеку, защищенному от палящих лучей солнца широкополой шляпой и темными очками. Начальник участка положил на луку седла пистолет-пулемет Томпсона с большим вороненым дисковым магазином, любовно обхватив правой рукой приклад. На запястье этой же руки висела на кожаном ремешке гибкая отполированная палка длиной дюймов восемнадцать, достаточной как раз для того, чтобы при ударе ее конец развил необходимую скорость и причинил жгучую боль, не сломав при этом кость.
— Поэтому не вздумай раскрывать на меня свою пасть, иначе тебе придется очень несладко. Ты даже представить себе не можешь, как несладко.
Его глаза, скрытые плоскими дымчатыми стеклами очков, не отрывались от заключенного. Эрл почувствовал, что начальник участка при малейшей возможности с превеликим наслаждением изобьет его до полусмерти, как в свое время это с огромным удовольствием проделывал Великан.
— Надеешься сбежать? Ха! Это я люблю больше всего на свете. Просто обожаю, когда ниггеры пытаются бежать. В этом случае тобой займется «Мейбел Луиза», парень. Ты понял?
Он ласково похлопал «Мейбел Луизу» — этим любовным именем начальник участка называл свой большой пистолет-пулемет. Эрл сразу понял, что он относится к «томпсону» как к любимому домашнему животному и никогда с ним не расстается. Эрл готов был поспорить, что он ходит с ним даже в сортир.
— Ну а если тебе все же удастся удрать до того, как я познакомлю тебя с «Мейбел Луизой», знаешь, кто тобой займется? Видишь вон тех собачек?
Начальник участка махнул через плечо. Свора из двенадцати доберманов злобно хрипела, лаяла и рвалась с цепей, на которых их держал псарь.
— Эти собачки непохожи на всех тех, каких тебе когда-либо доводилось видеть, — продолжал начальник участка. — Это чистокровные доберманы. Умные и свирепые. И знаешь еще что? Каждую ночь, черт побери, я отправляюсь на псарню и от души луплю их сыромятной плетью, смоченной потом ниггеров. Да, сэр, поэтому собачки хорошо знают запах ниггеров и больше всего на свете хотят вонзить свои клыки в какого-нибудь черномазогои отплатить ему за все мучения, которые им принес его запах. Поэтому собачки люто ненавидят ниггеров, черт побери. А для них всякий, кто ковыряется в этой яме, является ниггером. Так что даже не мечтай отсюда смыться: я пущу по твоему следу собак. Они разорвут тебя на части. Они обожают разрывать на части ниггеров, а ты для них — лишь еще один ниггер, понятно?
Эрл даже не поднял взгляда. Под плотиной простиралось на пару десятков акров недавно осушенное болото. Посреди осушенного участка проходил канал, несомненно вырытый руками, и у Эрла не возникло никаких сомнений по поводу того, чьими руками. Вся вода стекала в канал, а затем откачивалась насосами обратно в Яксахатчи. Обнажившаяся после отступления трясины земля все еще оставалась сырой и предательски скользкой; но что гораздо хуже, она была усеяна полусгнившими пнями, лианами, валунами и прочими отходами болота, всем тем, что с незапамятных времен скапливалось под слоем черной воды. И расчищать этот участок было поручено обитателям «обезьяньего дома».
— Так что спускайся вниз, — приказал начальник участка, — а я буду за тобой присматривать. Спускайся вниз и принимайся за работу, иначе, черт побери, ты почувствуешь спиной мою палку.
Заключенные не были скованы вместе: покрытая толстым слоем ила почва была слишком скользкой, и один оступившийся мог повалить за собой всю цепочку. Но они не были и совершенно свободны в движениях. На ногах заключенных были цепи, достаточно длинные, чтобы можно было семенить мелкими шажками, но лишавшие возможности бегать. Кроме того, эти цепи постоянно задевали за растительность и камни, устилавшие землю. Точно так же руки были соединены отрезком цепи длиной в двенадцать дюймов, который давал свободу работать, и больше ничего.
Охраняли неприкосновенность плотины пятеро верховых разъезжавших по насыпи с «винчестерами». В любой момент они были готовы обрушить на работавших внизу шквал огня, так что ни о каком бунте нечего было и думать.
— Всем вниз! — послышался властный окрик, и это был сигнал приниматься за работу.
Но начальник участка, нагнувшись к Эрлу, добавил вполголоса кое-что, предназначавшееся только для него одного:
— Ты знаешь, что сказал Великан. Если хочешь, чтобы с тобой обращались как с белым человеком, выкладывай все начистоту. Расскажи ему все, что он хочет от тебя узнать. А до тех пор, пока это не произойдет, ты будешь просто еще одним ниггером. Я волен делать с тобой все, что мне заблагорассудится, лупить тебя палкой по тощей заднице. И так будет продолжаться до скончания века.
Вместе с остальными осужденными Эрл сполз вниз по скользкому откосу насыпи, и тотчас же его поглотила грязь. Даже просто ходить по этой топкой трясине было мучительно тяжело.
Эрл обратил внимание на то, что больные негры, те, у кого помутился рассудок, также находились здесь. Их пригнали конные охранники. Одни сумасшедшие оживленно разговаривали сами с собой, другие обхватывали себя руками за плечи, спасаясь от воображаемого холода, третьи были настолько переполнены яростью, что ничего перед собой не видели. Эрл не мог вынести этого жуткого зрелища. Поскольку многие умалишенные уже успели забыть собственное имя, у них на робах были намалеваны крупные цифры, видные издалека.
— Эй ты, белый парень, — протянул нараспев начальник участка, — иди вместе с остальными ниггерами вон к тому поваленному дереву. Ну-ка, навалитесь на него дружно, а то, клянусь Господом, я хорошенько отлуплю вас всех до одного!
Чавкая по грязи, Эрл добрел до горстки заключенных, окруживших ствол большого наклонившегося кипариса. Они обкапывали корни, обрубали их лопатами, пытаясь освободить упавшее дерево от цепко ухватившейся за него грязи.
Заняв место в кругу, Эрл вместе с остальными начал ковырять землю вокруг дерева. Для того чтобы вонзить острие лопаты глубоко в глинистую почву, требовалось прилагать огромное усилие; комья земли, пропитанной водой, получались тяжелыми. Эрл обладал недюжинной физической силой, но не прошло и нескольких минут, как у него заныла поясница.
Солнце поднималось все выше и выше, пока наконец его лучи не стали поливать несчастных заключенных с беспощадностью жидкого пламени, обжигающего и неумолимого. В воздухе кружили тучи москитов, и в ушах Эрла стоял постоянный гул этих кровожадных насекомых, слетевшихся, чтобы полакомиться его плотью. Пот ручьями струился по лицу. Быстро накатившая усталость лишила Эрла сил, сделав его движения неуклюжими и медлительными.
Один из негров ткнул его в спину.
— Подстраивайся под общий ритм, белый парень. Ты портишь нам всю работу.
Только тут Эрл прочувствовал это. Нечто неосознанное, скрытое в потаенных глубинах, куда не проникала мысль, но тем не менее очень значимое и важное. Заключенные настроились на некий размеренный ритм бессознательно, не задумываясь; они нашли способ согласованным движением подниматься, а затем снова опускаться, и это позволило каждому положить свою боль на алтарь коллективной воли и тем самым, как это ни странно, чуть облегчить ее, сделать более терпимой. Чавк-шлеп, чавк-шлеп, чавк-шлеп.
Лопата взмывала в воздух, словно секира, на мгновение застывала в верхнем положении, а потом обрушивалась вниз с неумолимостью бомбы, взрываясь в земле, разбрызгивая во все стороны комья грязи. Человека настолько захватывало величие происходящего, что он не замечал ничего вокруг а только ставил на лопату одну ногу, загоняя острие еще глубже в землю. Затем следовала короткая пауза, отточенная до совершенства, после чего вырытый ком поднимался, не за счет мышц поясницы, а рывком бедер, и, освобожденный, отбрасывался в сторону.
Чавк-шлеп, чавк-шлеп, чавк-шлеп.
Наконец настал момент, когда один тощий негр, не дожидаясь команды старшего, отбросил лопату и пополз вверх по наклонившемуся стволу, добавляя свой вес к тяжести дерева. Забравшись достаточно высоко, он несколько раз подпрыгнул.
— Черт побери, оно пошло! — крикнул кто-то.
Как раз в это мгновение вес тощего негра помог дереву вырваться из трясины, и оно, обнажая корни, повалилось на дно осушенного болота.
Заключенные не стали ждать, что будет дальше. С упавшим кипарисом разберется команда негров с топорами, которая разрубит дерево на части, после чего третья команда отволочет куски к откосу насыпи и втащит наверх. Наконец подъедет тележка, обрубки погрузят на нее и отвезут, чтобы сжечь.
Однако у Эрла не было времени постигать этот многоступенчатый процесс. Подчиняясь каким-то внутренним командам, в которые Эрл еще не был посвящен, бригада заключенных дружно перешла к следующему препятствию, на этот раз к огромному пню, оставшемуся от сгнившего дуба, и снова принялась за работу. От всего этого веяло духом доисторической охоты, и Эрл вспомнил рисунок, который видел где-то в прошлом, еще до службы в морской пехоте и до войны на Тихом океане, в другой, почти нереальной жизни: рисунок из детской книги, на котором были изображены люди, столпившиеся вокруг глубокой ямы, в которую попало животное, напоминающее волосатого слона, и они тыкали это животное копьями с наконечниками из обтесанных камней. То же самое сейчас можно было сказать про обитателей «обезьяньего дома» и огромный пень; люди окружили своего врага, стараясь убить его, а тот не сдавался, упрямо цепляясь за жизнь, и чем больше люди обкапывали и обрубали корни, тем более отчаянным становилось сопротивление мертвого дерева. Сражение было упорным, ибо скользкая земля не давала надежной опоры и каждый заключенный падал раз десять, больно расшибая колени об узловатые корни и обдираясь о грубую кору. Эрлу в дополнение ко всему этому выпало еще одно мучительное испытание: его ладони, тершиеся о шершавый черенок лопаты, быстро покрылись волдырями.
Работа продолжалась и продолжалась, без поправки на время и температуру, хотя первое медленно текло, а вторая стремительно повышалась. Ничто на свете не было хуже этого: ни заточение в «гробу», ни бои за Иводзиму[21], ни десант на Тараву, когда Эрл брел к берегу полторы мили по пояс в воде, ни Гуадалканал[22], где в течение двух ночей на позиции его роты непрерывными живыми волнами накатывались японцы, ни яростные побои и крики отца. Ибо все эти испытания, по крайней мере, ограничивались самой своей сутью, надеждой на то, что когда-нибудь обязательно наступит конец. Эрл знал, что он или погибнет, или останется жить, повзрослеет и уйдет из дома и тому подобное. Но этому было суждено продолжаться вечно — бесконечному рабскому труду, истощающему физические силы, под бдительным оком не знающих пощады вооруженных охранников в темных очках и широкополых шляпах.
— Вот теперь, белый парень, ты почувствовал, каково быть ниггером, — пробормотал кто-то у Эрла за спиной. — Должно быть, ты спятил, если вляпался в такое дерьмо, когда у тебя был выбор. У нас-то выбора нет.
— Держи язык за зубами, — одернул его второй негр. — Если Полумесяц прознает, что ты болтаешь с белым, он с тебя живого шкуру сдерет.
Обостренные до предела органы чувств Эрла то и дело ловили чей-то тяжелый взор. Тогда он оглядывался по сторонам, рискуя нарушить размеренный ритм работы, и один раз он успел перехватить взгляд верзилы Полумесяца, который, орудуя топором в бригаде вместе с другими заключенными, пытливо таращился на него. Но Эрл тотчас же снова вернулся к слаженному ритму, потеряв гиганта из виду.
* * *Прошла тысяча лет, а может быть, миллион. Но в тот момент времени, когда Эрлу начало казаться, что он вот-вот умрет, послышался какой-то совершенно новый звук — глухие шаги, позвякивание, что можно было связать с какими-то животными и колокольчиками. Подняв взгляд на насыпь, где дежурили надсмотрщики, Эрл увидел негра, который приехал на повозке, запряженной парой тощих, облезлых старых мулов.
У этого негра было одно из тех нестареющих черных лиц, которые взирали на жизнь, может быть, сорок лет, а может быть, и все семьдесят и повидали немало горя.