Юлька, конечно, ходила в школу, но очень часто путала ее с дискотекой. Школа для нее была лишь неким информационным центром, где можно узнать последние новости, себя показать, на других посмотреть, выведать, какая девчонка в какого паренька влюбилась, с кем сходила в кусты, у кого появились ломовые записи и вкусная выпивка. В общем, современная девчонка была Юлия Кортун, хотя и жила в городе маленьком, провинциальном и ввиду своей провинциальности - строгом. Впрочем, имя у города было вполне столичное, звонкое - Андреаполь - оно очень нравилось Юльке и, если хотите, предполагало некую итальянскую вольность нравов. Никто, даже сама Юлька, не может сказать, когда у нее был первый мужчина, это произошло давно и совершенно незаметно - наверное, потому, что Юлька была пьяна, очень пьяна. Да и после этого у нее перебывало столько ухажеров, что их и сосчитать-то, честно говоря, трудно. Много, одним словом.
Юлька любила жизнь, любила мужчин, любила дом, в котором жила, любила веселье и музыку, любила смотреть рекламные ролики по НТВ и американские фильмы, любила свое тело; но были и вещи, которые Юлька не любила. Она не любила школу, не любила мать и зависимость от нее, не любила то, что была такой юной. Среди ее подруг были девчонки, которым их соплячество нравилось, а Юльке не нравилось - ей хотелось стать взрослой. Хотя и говорят некие острословы, что молодость - недостаток, который быстро проходит, на самом же деле все обстоит не так - молодые годы идут очень медленно, тянутся еле-еле, словно бы специально норовя вызвать досаду, а вместе с нею - ярость и злость.
Чаще всего свою злость и ярость Юлия вымещала на матери - та ведь находилась рядом, под рукой, как говорится, вот ей больше всех и доставалось. Можно было бы, конечно, обрушивать ярость и на учительниц, но у тех с Юлькой разговор мог быть очень короток: наставят в дневник двоек и попрут из школы взашей; можно было свою злость выплескивать и на одноклассниц, но тут разговор мог быть еще короче - те, не задумываясь, залепят пару оплеух либо вообще зубы вышибут... От дорогих товарок всего можно ожидать.
Поэтому оставалась мать. Отношения с матерью иногда достигали степени белого каления - температуры, когда плавится металл. В матери Юльку раздражало все - и то, как та красится, и то, что не понимает "хипповую" музыку, не ценит "металлистов" и теннисную секс-бомбу Аню Курникову, не может отличить киви-ликер от огуречного рассола и так далее, по жизни же мамашка старается шагать в обнимку с разными деревенскими хитростями... Их Андреаполь вообще больше похож на деревню, чем на город.
На огороде у мамашки, например, очень часто паслись соседские куры загородка-то худая, дырка на дырке, мужчины в доме нет, вот куры и чувствуют себя среди мамашкиных грядок как гвардейцы на Невской першпективе - проход у них всюду вольный, маршируют хохлатки туда-сюда. Соседка, недолюбливавшая Людмилу Кортун, этому обстоятельству была рада: все куры лишний раз чего-нибудь склюют.
Заделать же дыры было невозможно - не женское это занятие, да и на одну заделанную дыру завтра появятся четыре. Тогда Юлькина мамаша пошла на военную хитрость - раскидала среди морковных грядок, особенно любимых соседскими курами, несколько яиц, а утром, на глазах у нехорошо изумившейся соседки, собрала их да на летней кухоньке демонстративно изжарила яичницу.
Больше соседские куры ее не беспокоили - сидели там, где им надлежало сидеть. И несли яйца.
А Юльке эта деревенская мамашкина хитрость - как кусок глины в чае вместо сахара, она лишь брезгливо поморщилась да выругалась. Подружкам сказала:
- Как была мамашка козлом женского рода, так козлом женского рода и осталась.
Однажды за завтраком она сказала матери с недоброй улыбкой:
- Когда-нибудь мы с тобой сойдемся на узкой дорожке. Одной из нас придется лечь в землю.
- Господи, пронеси! - Старшая Кортун перекрестилась.
- Вот тебе и "Господи, пронеси!", - передразнила ее Юлька.
Ненависть Юльки к матери росла, будто на дрожжах, не по дням, а по часам.
Иногда Юлька исчезала из дому, скрывалась у кого-нибудь из подружек, со злорадством думая: пусть мать помучается, погадает, где она находится, попереживает. И мать, видя, что дочь к ночи не вернулась домой, действительно переживала, плакала горько.
В начале июня Юлька ушла на дискотеку, надела свои любимые золотые цацки, накрасилась, натянула на плечи шелковую кофту и ушла. Домой Юлька не вернулась.
На танцах она познакомилась с представительным, понравившимся ей парнем Сережей Дуровым. Она видела его и раньше - у своей подружки Оли Петровой, но тогда ни познакомиться, ни сойтись с ним не удалось, - а сейчас он оказался на танцах. Один. Без "напарницы". Юлька незамедлительно подкатилась к нему, пригласила на белый танец, а чуть позже, в танце же, сказала Дурову, что хочет быть его девушкой.
Дуров не возражал: Юлька ему понравилась. В прошлый раз, у Ольки Петровой, она какой-то несерьезной свиристелкой, недозрелой писклей выглядела, а сейчас ничего - вполне взрослая, вполне сформировавшаяся женщина.
- Ладно, - сказал он ободряюще.
Юлька от радости вспыхнула, покраснела, словно маков цвет. Вот почему в тот вечер она не вернулась домой. Не вернулась она и на следующий день. А чего, собственно, ей делать дома? Мать лицезреть? От внутренней гадливости ее даже передернуло. В школу идти не надо. Каникулы, безмятежная летняя пора.
Они с Сережей крепко выпили и завалились спать. На следующий день сделали то же самое. И через день.
Счастливое молодое время. Никаких забот, никаких дум, никаких обязательств, никаких этических норм. Сегодня с Сережкой Дуровым, завтра, если он надоест, - перейдет к Витьке Клопову, от Витьки - к немцу Петеру Вагриуцу и так далее. Одна только заноза в сердце, словно кусок железа, мать. Очень уж надоела мамашка!
Через неделю совместной жизни с Дуровым Юлька сказала ему - дело было ночью - после жарких объятий:
- Серега, ты должен выполнить социальный заказ...
- Чего-чего?
- Социальный заказ, говорю, должен выполнить. Никогда не слышал о таком? Мой личный заказ. И тогда мы оба будем богаты.
- Быть богатым - это хорошо, - Дуров засмеялся. - Что я должен для этого сделать?
- Убить мою мать.
Дуров разом оборвал смех, внимательно посмотрел на свою юную подружку, потом, потянувшись к ночнику, включил его, посмотрел еще более внимательно.
- А ты, часом, не того? - Он повертел пальцем у виска. - А?
- Вот она где у меня сидит, моя мамашка, вот где! - Юлька яростно попилила себя пальцем по горлу. - Вот где! Вот где! Вот где! Наелась я ее досыта, хватит!
От звонкого истеричного голоса Юльки Дурову сделалось не по себе, и он поспешил выключить свет.
- Ладно, - сказал он, - будет день - будет и пища. Выдастся подходящий момент - заказ выполним.
А Юльку уже трясло от злости, она лежала в постели, вытянувшись в струну, обнаженная, и крепко стиснутыми кулаками взбивала простынь:
- Не хочу, чтобы она жила! Не хочу, не хочу, не хочу!
Отступив, надо заметить, что Юлька обращалась с этой просьбой не только к Дурову. Свидетель Бекалиев Олег Куатович сообщил, что еще зимой к нему приходила Юлия Кортун, просила убрать свою родительницу. Пообещала хорошо заплатить. Бекалиев отказался.
Свидетель Миткалев Михаил Сергеевич заявил: Юлия Кортун приезжала к нему с просьбой убрать мать. Миткалев даже не стал говорить на эту тему.
В конце июня, в один из жарких вечеров, Людмила Кортун встретила у колодца старика Фомина, тот поинтересовался:
- Ну как твоя Юлька? Небось уже красавицей стала?
- Юлия по нескольку месяцев не живет дома. И сейчас ее нет.
- Да ты что? - удивился старик. - Вроде бы рано ей замуж-то.
- Не замужем она. Ушла и не живет.
- Где же она?
- Не знаю. Хотя недавно получила от нее письмо с угрозами. Грозится убить меня.
- Господи! За что?
- Дом ей мой нужен. И все, что я нажила.
- Свят, свят, свят! - Старик истово перекрестился.
Четвертого июля, в три часа ночи, Юлька разбудила пьяного Дурова:
- Вставай!
Тот недовольно завозился в постели.
- Ты чего?
- Вставай, кому сказала! - В Юлькином голосе зазвучали командные нотки.
- О-о-о-ох! - со стоном потянулся Дуров. Ему было плохо, хотелось выпить. - Ты не могла бы отложить свои дела на завтра?
- Не могла бы! Вставай! Или я ухожу от тебя!
Это было серьезно. Терять Юльку не хотелось. Дуров, нехотя, с руганью и бурчанием, поднялся.
- Пошли на улицу Пушкина! - скомандовала ему Юлька.
Дуров все понял, натянул на плечи куртку, взял нож-бабочку, отщелкнул лезвие, попробовал пальцем. С подвывом зевнул.
- А отложить это дело нельзя?
- Нельзя! - Голос Юлькин вновь, как и тогда ночью, сделался каким-то вскипевшим, истеричным, и Дуров подчинился.
Они шли по пустынным улицам своего города, и им казалось, что звуки их шагов слышат все - не только Андреаполь, но и вся Тверская область. Они слышны даже в Москве, их видят, их слышат, засекают каждый их шаг осознание одного лишь этого может остановить любого человека - любого, но только не Юльку Кортун. Она шла по улице и, сжимая кулаки, шептала про себя:
Они шли по пустынным улицам своего города, и им казалось, что звуки их шагов слышат все - не только Андреаполь, но и вся Тверская область. Они слышны даже в Москве, их видят, их слышат, засекают каждый их шаг осознание одного лишь этого может остановить любого человека - любого, но только не Юльку Кортун. Она шла по улице и, сжимая кулаки, шептала про себя:
- Все, с этим пора кончать, с этим пора кончать... Надоела мне мамашка хуже горькой редьки.
На улицах ни одной машины, ни одного человека - даже жизни в Андреаполе вроде бы никакой нет - вымерла жизнь, только в нескольких местах, словно бы переговариваясь друг с другом или устраивая спевку, заливались трогающими душу трелями поздние в этом году соловьи.
Минут через двадцать Юлька с Дуровым пришли на место. Юлька обошла дом, потрогала рукой углы, словно проверяла их на прочность, сказала Дурову:
- Стань сбоку двери и прижмись к стенке, чтобы тебя не было видно из окна.
Дуров подчинился. Извлек из кармана куртки нож-бабочку, вытер о штаны.
- Я готов, - проговорил спокойно, будто врач на хирургической операции.
Юлька постучала в окно. Один раз, потом другой. Время уже приблизилось к четырем часам утра, а сон в эту пору, как известно, самый крепкий. Наконец зашевелилась занавеска, и показалось обеспокоенное женское лицо.
- Мам, это я! - крикнула Юлька. - Открой!
Ей показалось, что мать за окном облегченно вздохнула: наконец-то дочка вернулась, ведь стыдоба была какая... Юлька злорадно усмехнулась: сейчас она покажет мамашке "облегчение", сейчас та завоет благим матом.
Дверь распахнулась, мать, накинув на плечи платок, в старенькой рубашке-ночнушке показалась на пороге, и в ту же секунду Дуров, сделав резкий шаг вперед, очень похожий на каратистский бросок, ударил Людмилу Кортун ножом.
Юлька поспешно отскочила в сторону, нырнула за угол - она свое дело сделала, выманила мамашку из дома, но видеть, как ее убивает Дуров, не хотела. Юлька вообще боялась крови.
А Дуров бил и бил Людмилу Кортун. Почему-то люди, взявшие в руки нож и поднявшие его на человека, обязательно звереют. Это давно уже подмечено. Такое впечатление, что тяжелый дух свежей крови действует на них, они, опьяненные, не могут остановиться. Так и Дуров. Он не мог остановиться. Всего он нанес старшей Кортун двадцать пять ударов - бил, пока не выдохся.
В уголовном деле отмечено: "Смерть Кортун Л.В. наступила на месте происшествия в результате массивного внутреннего и наружного кровотечения с развитием шока от кровопотери тяжелой степени".
Выдохшись, Дуров тупо посмотрел на неподвижно лежащую женщину и выкрикнул хрипло, подзывая скрывшуюся за углом Юльку:
- Иди! Цыпленок сдох!
Юлька робко выступила из-за угла, отвернула голову в сторону.
- Не хочу смотреть на нее. Открой мне второй выход. Дверь там изнутри запирается на крючок.
Дуров прошел в дом, открыл дверь, Юлька бесшумной мышкой скользнула внутрь, отыскала висящий на гвозде ключ от подвала. Прихватила также несколько больших мешков для мусора, кинула Дурову:
- Запакуй... - Тут у нее что-то застряло в горле, она никак не могла выговорить слово "мать" или "мамашку". - ...запакуй в них мать. Я пока пойду подвал открою.
Дуров проворно - весь хмель с него слетел - упаковал Юлькину мать в мусорные мешки, перетянул веревкой. Когда труп тащили в подвал, успели наследить и во дворе, на крыльце уже было наслежено - из убитой натекло много крови.
- Юлька, кровь придется замыть, - сказал Дуров.
- Без тебя знаю!
Нож-бабочку Дуров забросил в дровяной сарай, в гору поленьев: век бы этого ножа не видел! В дровах его никто не найдет.
Юлька проворно подхватила два ведра и помчалась на огород за водой там у них стояли бочки с дождевым НЗ. Быстро замыла крыльцо, Дуров лопатой соскреб кровь, испятнавшую двор. И оба дружно кинулись в дом, чтобы забрать драгоценности, которые мать хранила в своих многочисленных шкафах. Особых богатств не нашли - взяли лишь несколько золотых украшений, магнитофон "Атланта", "зубы" - четыре золотые коронки, сберкнижку и так называемые "правоустанавливающие документы" на дом.
- У мамашки было кольцо красивое, с синим камнем, - вспомнила Юлька. Не видел?
- По-моему, видел. На руке осталось.
Спустились в подвал, содрали с коченеющей руки перстенек с сапфиром.
- Ну, теперь все, - облегченно проговорила Юлька, оглядывая дом, теперь все это наше!
- А труп? - забеспокоился Дуров. - Труп как же?
- Пусть пока валяется в подвале. Потом что-нибудь придумаем. Может, там, в подвале, и зароем. Я всем буду говорить, что мать уехала отдыхать на курорт. Целый месяц ее никто не будет искать...
Вечером, уже в темноте, они вновь вернулись в дом на улице Пушкина, взяли еще кое-какие вещи - часть для того, чтобы сбыть, часть для личного пользования. Дуров к той поре уже сбыл золотые украшения Кортун-старшей, выручил 250 рублей. Хотя реальная стоимость украшений была, наверное, раза в четыре больше. Юлька выругала Дурова. Тот огрызнулся:
- Попробуй сама продать!
На следующий день Юлька подделала кое-какие бумаги, написала от имени матери заявление, взяла ее паспорт и побежала к нотариусу переоформлять на себя дом.
Не тут-то было. Слишком много существовало различных юридических крючков и преград, о которых Юлька даже не подозревала. Она выскочила от нотариуса со сжатыми кулаками.
- У-у, бюрократы проклятые! - махнула рукой. - Ладно. Через месяц, когда от мамашки останется лишь гнилая половина, все равно свое возьмем!
И уехала вместе с Дуровым в город Торопец веселиться дальше. Лето же на дворе. Каникулы. Отдыхать надо!
Милиция начала искать Юльку скоро - нашлись люди, которые и крик матери слышали, когда в нее Дуров всаживал нож, и то, как Юлька с каким-то парнем выносила из дома вещи, видели. Прибывшие сотрудники милиции обратили внимание на бурые пятна, впитавшиеся в землю двора, на свежие соскребы земли, ведущие к подвалу будто бы специально, а потом заглянули и в сам подвал.
Следствие не было запутанным - вела его местная прокуратура, следователь А.Г. Щербина, - Юлька запираться не стала, Дуров тоже. Дуров только одно бубнил на допросах: "Я был пьян, я за свои действия не отвечал". Гораздо сложнее было делать анализ всего случившегося. И вообще, что происходит с современной молодежью? Мы, наверное, около часа просидели с первым заместителем прокурора области Валерием Александровичем Федуловым, размышляя над тем, что происходит на Тверской - и не только Тверской земле. Звереет молодежь, не имея ни работы, ни увлечений - кроме травки, алкоголя и дискотеки, но это не увлечения, развлечения - они потеряли ориентиры и все чаще и чаще скатываются в яму преступности. Как в некую пропасть, откуда веет могильным духом. И дальше будет хуже. Дальше целые города могут стать преступными. Если не будет разработана программа спасения молодого поколения. Особенно программа, связанная с занятостью.
Ладно, Юлька - глупая, хотя и жестокая, но Дуров-то - тертый калач, уже побывал в местах не столь отдаленных... На что он надеялся, беря в руки нож? На то, что пронесет?
Не пронесло.
Состоялся суд. Юлька получила девять лет лишения свободы. Дуров четырнадцать. С конфискацией имущества. Суд рассудил все по совести, по закону - так оно должно быть. Одно только покрыто мраком: как Юлька думает жить дальше? И вообще, выйдет ли она из колонии, неся в себе такой запас ненависти? Там, за колючей проволокой, совсем другие законы жизни, там жестокостью отвечают не только на жестокость, но и на доброту тоже, считая доброту проявлением слабости. Той самой слабости, которую старшая Кортун испытывала к своей дочери...
В общем, вопросов полно, а ответа на них нет.
Беда в почтовой сумке
Одна из самых незащищенных ныне профессий - профессия почтальона. Случается, иная девчушка - вчерашняя школьница, покидает отделение связи с сумкой, битком набитой деньгами - ей предстоит разнести пенсии старикам, оплатить переводы, помеченные штампом "С доставкой на дом", выдать пособия инвалидам, прикованным к постели, собрать с них кое-какие деньги - плату за свет, за газ и прочее... В общем, у девчонок набирается довольно много того самого "товара", который интересует бандитов всех мастей, - денег. И иногда совсем не бывает сил у иной курносой почтальонши защищать толстую, сшитую из древнего рыжего либо черного дерматина, сумку. Вот и погибают эти девчонки, будто солдаты в бою. То в одном месте нашей необъятной России, то в другом.
И тем не менее они безропотно выходят на работу. Наверное, радость, расцветившая лицо иного пожилого человека, пенсионера или инвалида-фронтовика, "афганца" или "чеченца", который увидел, что к его дому идет почтальонша, в несколько раз перекрывает постоянное ощущение опасности, все эмоциональные расходы, гасит испуг, превращающий душу в серого мышонка, делает жизнь осмысленной, - ради таких улыбок и ходят, наверное, девчонки по домам, отмеченным печатью бедности. Да ладно бы только девчонки - очень часто в отделениях связи работают умудренные жизнью, измотанные непосильными домашними заботами женщины, попадаются среди почтальонов и мужчины... Они хорошо знают - в доброй сотне домов их встретят с превеликой радостью, с объятиями, которые принято называть распростертыми, постараются напоить чаем, последний кусок колбасы пустят на бутерброд, и лишь в одной квартире из ста, в одной из двухсот или из трехсот, - но только в одной встретят хмуро и даже скажут какую-нибудь гадость.