Притом война, конечно, распугала
Обидчивых и нежных соловьев.
А мы… А мы поем! Дыханье нам не сперло,
От Родины своей нам незачем лететь.
Во все бесхитростное наше птичье горло
Мы будем радостно, мы будем звонко петь!
Мы — птицы русские. Мы петь не можем в клетке,
И не о чем нам петь в чужом краю.
Зато свои родные пятилетки
Мы будем петь, как молодость свою!
1946
Ракель Меллер
Из глухих притонов Барселоны
На асфальт парижских площадей
Принесли Вы эти песни-звоны
Изумрудной родины своей.
И из скромной девочки-певуньи,
Тихой и простой, как василек,
Расцвели в таинственный и лунный,
Никому не ведомый цветок.
И теперь от принца до апаша,
От cartier Latin до Sacre Coeur -
Все в Париже знают имя Ваше,
Весь Париж влюблен в Ракель Меллер.
Вами бредят в Лондоне и Вене,
Вами пьян Мадрид и Сан-Суси.
Это Ваши светлые колени
Вдохновили гений Дебюсси.
И, забыв свой строгий стиль латинский,
Перепутав грозные слова,
Из-за Вас епископ лотарингский
Уронил в причастье кружева.
Но, безгрешней мертвой туберозы,
Вы строги, печальны и нежны.
Ваших песен светлые наркозы
Укачали сердце до весны.
И сквозь строй мужчин, как сквозь горилл,
Вы прошли с улыбкой антиквара,
И мужской любви упрямый пыл
В Вашем сердце не зажег пожара!
На асфальт парижских площадей
Вы, смеясь, швырнули сердца стоны —
Золотые песни Барселоны,
Изумрудной родины своей.
1928
Рождество
Рождество в стране моей родной,
Синий праздник с дальнею звездой,
Где на паперти церквей в метели
Вихри стелют ангелам постели.
С белых клиросов взлетает волчий вой…
Добрый праздник, старый и седой.
Мертвый месяц щерит рот кривой,
И в снегах глубоких стынут ели.
Рождество в стране моей родной.
Добрый дед с пушистой бородой,
Пахнет мандаринами и елкой
С пушками, хлопушками в кошелке.
Детский праздник, а когда-то мой.
Кто-то близкий, теплый и родной
Тихо гладит ласковой рукой.
………..
Время унесло тебя с собой,
Рождество страны моей родной.
1934
Париж
Салют
Небеса расцвечены алмазами,
Возжигает Родина огни.
Все о вас, родные сероглазые
Братья, драгоценные мои!
Все о том, уже бессмертном мужестве,
За которым восхищенный мир
Наблюдает со священным ужасом
Из своих разрушенных квартир.
Каждый раз за шторой затемнения
Из-за слез не отыскать окна, -
От восторга, гордости, волнения
Глубоко душа потрясена.
Этот праздник стал нас всех обязывать.
Мы должны трудиться выше сил,
Чтоб потом нам не пришлось доказывать,
Кто и как свою страну любил…
1943
Москва
Сердце в петлицу
Мне смешны теперь мои печали детские
И наивны кажутся мечты.
Я увидел, как недавно на Кузнецком
Зацветали ярко-красные цветы.
Я увидел, как от счастья слезы катятся…
Коломбина, та, что прежде спотыкалась в облаках,
По Тверской теперь гуляет в красном платьице
С алой лентой в синих волосах.
Это солнце, это счастье нестерпимое
Отогрело черные поля,
И цветами красными любимая
Зацвела усталая земля.
И народу моему, большому и прекрасному,
Победившему седого сатану,
Мое сердце, окровавленное, красное,
Как цветок, в петлицу я воткну.
Сероглазочка
Я люблю Вас, моя сероглазочка,
Золотая ошибка моя!
Вы — вечерняя жуткая сказочка,
Вы — цветок из картины Гойя.
Я люблю Ваши пальцы старинные
Католических строгих мадонн,
Ваши волосы сказочно-длинные
И надменно-ленивый поклон.
Я люблю Ваши руки усталые,
Как у только что снятых с креста,
Ваши детские губы коралловые
И углы оскорбленного рта.
Я люблю этот блеск интонации,
Этот голос — звенящий хрусталь,
И головку цветущей акации,
И в словах голубую вуаль.
Так естественно, просто и ласково
Вы, какую-то месть затая,
Мою душу опутали сказкою,
Сумасшедшею сказкой Гойя…
Под напев Ваших слов летаргических
Умереть так легко и тепло.
В этой сказке смешной и трагической
И конец, и начало светло…
1915
x x x
Сквозь чащу пошлости, дрожа от отвращенья,
Я продираюсь к дальнему лучу.
Я задыхаюсь. Но в изнеможеньи
Я все еще о чем-то бормочу…
Сумасшедший шарманщик
Каждый день под окошком он заводит шарманку.
Монотонно и сонно он поет об одном.
Плачет старое небо, мочит дождь обезьянку,
Пожилую актрису с утомленным лицом.
Ты усталый паяц, ты смешной балаганщик
С обнаженной душой, ты не знаешь стыда!
Замолчи, замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик,
Мои песни мне надо забыть навсегда, навсегда!
Мчится бешеный шар и летит в бесконечность,
И смешные букашки облепили его,
Бьются, вьются, жужжат и с расчетом на вечность
Исчезают, как дым, не узнав ничего.
А высоко вверху Время — старый обманщик,
Как пылинки с цветов, с них сдувает года…
Замолчи, замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик,
Этой песни нам лучше не знать никогда, никогда!
Мы — осенние листья, нас бурей сорвало.
Нас все гонят и гонят ветров табуны.
Кто же нас успокоит, бесконечно усталых,
Кто укажет нам путь в это царство Весны?
Будет это пророк или просто обманщик,
И в какой только рай нас погонят тогда?..
Замолчи, замолчи, замолчи, сумасшедший шарманщик,
Эту песнь мы не можем забыть никогда, никогда!
1930
Румыния
Танго «Магнолия»
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда поет и плачет океан
И гонит в ослепительной лазури
Птиц дальний караван,
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Когда у Вас на сердце тишина,
Вы, брови темно-синие нахмурив,
Тоскуете одна…
И, нежно вспоминая
Иное небо мая,
Слова мои, и ласки, и меня,
Вы плачете, Иветта,
Что наша песня спета,
А сердце не согрето без любви огня.
И, сладко замирая от криков попугая,
Как дикая магнолия в цвету,
Вы плачете, Иветта,
Что песня недопета,
Что это
Лето
Где-то
Унеслось в мечту!
В банановом и лунном Сингапуре, в бури,
Когда под ветром ломится банан,
Вы грезите всю ночь на желтой шкуре
Под вопли обезьян.
В бананово-лимонном Сингапуре, в бури,
Запястьями и кольцами звеня,
Магнолия тропической лазури,
Вы любите меня.
1931
Бессарабия
Танцовщица
В бродячем цирке, где тоскует львица,
Где людям весело, а зверям тяжело,
Вы в танце огненном священной Белой Птицы
Взвиваете свободное крыло.
Гремит оркестр, и ярый звон струится,
И где-то воют звери под замком.
И каждый вечер тот же сон Вам снится -
О чем-то давнишнем, небывшем и былом.
Вас снится храм, и жертвенник, и пламя,
И чей-то взгляд, застывший в высоте,
И юный раб дрожащими руками
Вас подает на бронзовом щите.
И Вы танцуете, колдунья и царица.
И вдруг в толпе, повергнутой в экстаз,
Вы узнаете обезьяньи лица
Вечерней публики, глазеющей на Вас.
И, вздрогнув, как подстреленная птица,
Вы падаете камнем в пустоту.
Гремит оркестр, и ярый звон струится…
А Вас уже уносят в темноту.
Потом конец. И вот в другую смену
Выводят клоуна с раскрашенным лицом.
Еще момент… и желтую арену,
Как мертвеца, затягивают холстом.
Огни погасли. Спит больная львица,
Дрожит в асфальте мокрое стекло,
И Вы на улице — на пять минут царица -
Волочите разбитое крыло.
1933
Данциг
Твоя любовь
Твоя любовь
Л.В.
Знаешь, если б ты меня любила,
Ты бы так легко не отдала
Ни того, что мне сама дарила,
Ни того, что от меня брала.
Но пожара нет. А запах дыма
Очень скоро с ветром улетит,
И твое божественное имя
Для меня уже едва звучит.
Я живу. Я жить могу без веры,
Только для искусства одного.
И в моих глазах, пустых и серых,
Люди не заметят ничего.
1941
То, что я должен сказать
Я не знаю, зачем и кому это нужно,
Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
Только так беспощадно, так зло и ненужно
Опустили их в Вечный Покой!
Осторожные зрители молча кутались в шубы,
И какая-то женщина с искаженным лицом
Целовала покойника в посиневшие губы
И швырнула в священника обручальным кольцом.
Закидали их елками, замесили их грязью
И пошли по домам — под шумок толковать,
Что пора положить бы уж конец безобразью,
Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать.
И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти — к недоступной Весне!
Октябрь 1917
Москва
x x x
Ты сказала, что Смерть носит
Котомку с косой — косит,
Что она, беззубая, просит:
«Дай ему, Господи, срок!»
Но Она — без косы, без котомки.
Голос нежный у ней, негромкий.
Вроде той Она — Незнакомки,
О которой писал Блок.
Знаешь, много любимых было.
Горело сердце. И стыло.
И ты бы меня позабыла.
Если бы шли года.
Но скоро с Дамой Прекрасной
От жизни моей напрасной
Уйду я в путь безопасный.
Чтоб остаться с ней навсегда.
А ты и спорить не будешь!
Отдашь ей меня, забудешь
И где-нибудь раздобудешь
Себе другого «меня».
Соперницы Ты и Дама.
Слышишь, девочка, — Ты и Дама!
Но она верней, эта Дама,
Что уводит в мир без огня.
Вот придет. Постучит тревожно.
Ласково спросит: «Можно?»
Уведет меня осторожно,
Чтоб разлуку с тобой облегчить.
Ну а разве ты поручишься,
Что ты придешь, постучишься?
Ты ведь, маленькая, — ты побоишься
С этой Дамой меня разлучить!
1 Марта 1941
Ты успокой меня
Ты успокой меня, Скажи, что это шутка,
Что ты по-прежнему, По-старому моя!
Не покидай меня! Мне бесконечно жутко,
Мне так мучительно, Так страшно без тебя!..
Но ты уйдешь, холодной и далекой,
Укутав сердце в шелк и шиншилла.
Не презирай меня! Не будь такой жестокой!
Пусть мне покажется, Что ты еще моя!..
1930
x x x
У моих дочурок много есть игрушек —
Целый деревянный коробок.
Мы читали книжку,
Мы поймали мышку.
Мы посадим мышку в башмачок.
Чтобы в шкаф не лазила,
Чтоб не безобразила,
Чтоб не грызла бабушкин сундук,
Чтобы книг не кушала.
Чтобы старших слушала
И не приводила к нам подруг.
Дочь сказала: «Папа,
У медведя лапа.
Кажется, распухла и болит…»
Я ответил сухо.
Пришивая ухо
Зайцу, у которого бронхит:
«Твой любимец Мишка —
Пакостный воришка:
Лижет в холодильнике он мед.
И, бродя по шкапу,
Отморозил лапу,
А теперь он плачет и ревет»
1951
Убившей любовь
Какое мне дело, что ты существуешь на свете,
Страдаешь, играешь, о чем-то мечтаешь и лжешь,
Какое мне дело, что ты увядаешь в расцвете,
Что ты забываешь о свете и счастья не ждешь.
Какое мне дело, что все твои пьяные ночи
Холодную душу не могут мечтою согреть,
Что ты угасаешь, что рот твой устало-порочен,
Что падшие ангелы в небо не смеют взлететь.
И кто виноват, что играют плохие актеры,
Что даже иллюзии счастья тебе ни один не дает,
Что бледное тело твое терзают, как псы, сутенеры,
Что бедное сердце твое превращается в лед.
Ты — злая принцесса, убившая добрую фею,
Горят твои очи, и слабые руки в крови.
Ты бродишь в лесу, никуда постучаться не смея,
Укрыться от этой, тобою убитой любви.
Какое мне дело, что ты заблудилась в дороге,
Что ты потеряла от нашего счастья ключи.
Убитой любви не прощают ни люди, ни боги.
Аминь. Исчезай. Умирай. Погибай и молчи.
1939
x x x
Хорошо в этой „собственной“ даче
Бурной жизни итог подвести.
Промелькнули победы, удачи
И мечтаний восторги телячьи,
И надежды, как старые клячи,
Уж давно притомились в пути.
И сидишь целый день на террасе,
Озирая свой «рай в шалаше»…
Так немного терпенья в запасе,
Ничего не осталось в сберкассе,
Ничего не осталось в душе.
Но зато, если скинуть сорочку,
Взять лопату, залезть в огород,
Можно разбогатеть в одиночку,
Продавая клубнику в рассрочку,
И всего за какой-нибудь год!
Но, увы, мне нельзя нагибаться,
К сожаленью, мешает склероз…
И чего мне в навозе копаться?
И вообще молодым притворяться
Мне давно очертело до слез!
1956
Москва
x x x
Хорошо в этой маленькой даче
Вечерами грустить о тебе.
Так по-детски, обиженно плачет
Маячок на зеленой губе.
И уходят в закатные дали
Золотые кораблики — сны.
Те, что в детстве когда-то пускали
Мы, играя, по лужам весны.
Скоро вспыхнут опалами ядра
Фонарей в предвечерней тени
И на реях японской эскадры,
Как на елках, зажгутся огни.
А вчера в кабаке у фонтана
Человек с деревянной ногой
Утверждал, что любовные раны
Заживают от пули простой.
И, смеясь над моими стихами.
После пятой бутылки вина
Говорил, заливаясь слезами.
Что его разлюбила жена.
«Понимаешь, сбежала с матросом!
Я калека, а он молодой!..»
Я подумал: такие вопросы
Не решаются пулей простой.
Но ему ничего не ответил.
Я молчал, улыбаясь тебе.
Где-то в море, печален и светел.
Ангел ночи пропел на трубе.
Да… Любовь — это Синяя Птица,
Только птицы не любят людей…
Я усну. Мне сегодня приснится
Мягкий шелк твоих рыжих кудрей.
15 июля 1940
Циндао
Я сегодня смеюсь над собой
Я сегодня смеюсь над собой…
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки,
Детской сказки наивной, смешной.
Я устал от белил и румян
И от вечной трагической маски,
Я хочу хоть немножечко ласки,
Чтоб забыть этот дикий обман.
Я сегодня смеюсь над собой:
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки,
Детской сказки про сон золотой…
1915
x x x
Я всегда был за тех, кому горше и хуже,
Я всегда был для тех, кому жить тяжело.
А искусство мое, как мороз, даже лужи
Превращало порой в голубое стекло.
Я любил и люблю этот бренный и тленный.
Равнодушный, уже остывающий мир,
И сады голубые кудрявой вселенной,
И в высоких надзвездиях синий эфир.
Трубочист, перепачканный черною сажей.
Землекоп, из горы добывающий мел.
Жил я странною жизнью моих персонажей,
Только собственной жизнью пожить не успел.
И, меняя легко свои роли и гримы.
Растворяясь в печали и жизни чужой,
Я свою — проиграл, но зато Серафимы
В смертный час прилетят за моею душой!
1952